Незримый поединок - Владимир Флоренцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ольга вышла из автобуса около Главного управления милиции и вместе с Олежкой направилась прямо в ворота, где находилась комната дежурного по городу. От неожиданности Глухарь не успел даже попросить шофера остановить машину, к тому же выходить около ГУМа он не решился, и они свернули в переулок. Здесь Глухарь решил подождать выхода женщины с Олежкой. Он ждал до самой темноты. Но ждал он напрасно. Ольга заходила к мужу, он только что сменился после дежурства, и Мартынов подбросил их домой на своей «оперативке».
А Глухарь все стоял и стоял, глядя в закрытые ворота, чувствуя, что непонятная пустота заполняет его душу. Взошла луна, и ему захотелось завыть, как воет одинокая голодная собака.
Он зашагал по тротуару, и с каждым шагом чувство пустоты становилось все отчетливей, будто из-под ног ушла земля и он заваливается куда-то набок. Он подумал, что за ним могут следить, но теперь ему было все равно.
На следующий день Глухарь, придя на базар, выпил кружку пива и направился в сторону реки. К барахолке. Тут среди барыг можно было отыскать парня, готового на любое дело. У моста он остановился. С любопытством оглядел человека, похожего на огородное пугало: соломенная шляпа с продавленным верхом, порванные брюки, красная рубаха, лицо серое, небритое, опухшее. Человек бессмысленно глядел куда-то вдаль.
Глухарь кашлянул — человек обернулся. И Глухарь раскрыл рот от удивления.
— Вот те на! Гора с горой не сходится, — произнес он, ощупывая взглядом странное одеяние Валерки Сазанкова.
Валерка посмотрел на Глухаря бессмысленными глазами.
— Не найдешь ли копеек тридцать? — спросил он.
«Не узнает», — подумал Глухарь. Вот Олежка тоже не узнал. Это хорошо. Значит и опера́ не узнают. Они ж по карточке с «личного дела» ищут. Так? Ведь другой карточки у них нет. А там у меня ни усов нет, ни очков. Да и тем более такого черного костюма и белой накрахмаленной рубашки. «Не узнает, — с облегчением подумал Глухарь. — А он-то как раз мне и нужен для дела. Лучше и не придумать. Дня за три обделаем дельце. А потом — ту-ту…».
— Найдется не только тридцать копеек, а и больше, — ответил Глухарь и заметил, что Валерка внимательно вслушивается в его голос.
— У тебя какой размер костюма? — спросил Глухарь.
— Ч-чего? — не понял Валерка.
— Костюм какого размера?
— А зачем?
— Для интереса.
— Ну, сорок восьмой.
— А туфли?
— Слушай, пошел ты… Чего привязался?
— Подожди меня здесь, — сказал Глухарь. — Я тебе денег дам. Только в долг. Я сейчас…
Вернулся Глухарь с базарчика минут через пятнадцать. В руках он нес дешевый коричневый костюм и коробку с туфлями.
— Идем, — потащил он Валерку за рукав. — Идем под мост. Переоденешься. Не могу же я с тобой идти, когда ты в таком виде.
Валерка не упирался. Гремя за Глухарем по осыпающейся гальке, он только твердил: «Что-то мне твой голос знаком…».
— Конечно, знакомый, — сказал Глухарь. Он снял запылившиеся очки и начал их протирать.
— Глухарь! — от неожиданности Валерка выронил коробку с туфлями на песок.
— Тише, — предупредил Глухарь и поглядел наверх. — Тише ты. Дело есть.
— Что за дело?
— Быстрей переодевайся. Сбрасывай с себя все это барахло.
Валерка сдернул рубаху, обнажив изможденное, синеватое тело.
— Не женился еще? — спросил Глухарь.
— Ч-чего?!
— Не женился, говорю? Молодец, парень. Ошибки, значит, не совершил еще — алименты платить не будешь.
— А ты совершил, что ли?
Глухарь не ответил.
— Исхудал ты, — покачал он головой, оглядывая Валерку. — Ну на кого ты сейчас похож?! А хочешь — у нас будут деньги? Во-о сколько грошей.
— У тебя нет? — Валерка кивнул на шприц, выскочивший у него из кармана, и все тело его сжалось.
— Давай, — сказал Глухарь. — Давай…
Валерка обнажил руку, почувствовал укол, закрыл глаза. А через некоторое время он ощутил знакомое сладостное, безмятежное состояние. «Ну, вот, теперь ты, как огурчик. Джентельмен. Джентельмен удачи», — слышал он голос Глухаря.
— Дельце хорошенькое, — ворковал Глухарь. — Да… Есть тут один на примете. За ним обэхаэсовцы охотятся. Знаю я. А мы опередим их. Понимаешь? Придем раньше.
— Сколько? — сонно ворочая глазами, спросил Валерка.
— По две тысячи. Я тебя не обижу.
— Новыми?
— Дурак! Конечно, новыми.
— А ты откуда знаешь, что у него есть гроши?
— Если бы не знал, не говорил. Делец он, понимаешь? На сухофруктах наживается. Идет?
— Идет, — прошептал Валерка. — Только честно.
Они договорились встретиться назавтра в восемь вечера у моста. «В городе мне нельзя показываться», — сообщил Глухарь. Они расстались. Глухарь уехал на такси. А Валерка пошел звонить в угрозыск.
Когда он, постучавшись, вошел в кабинет, Дубровин стоял около сейфа. Он уже закрыл сейф и, видимо, намеревался положить ключ в карман, но, увидев Валерку, передумал и раскрыл тяжелую дверцу.
Сазанков увидел — в сейфе лежали пистолеты и ножи. Дубровин вытащил один — короткий с широкими краями, и положил на стол.
— Видишь? — вместо приветствия сказал он.
Взгляд у Дубровина был суровый, и Валерка опустил голову, не понимая, однако, почему капитан вытащил из сейфа нож.
— Сегодня я допрашивал Бориса Романенко, — сухо сказал Дубровин, не глядя на Валерку. — Романенко — вор-рецидивист, он убил этим ножом ученика девятого класса Анохина…
Дубровин замолчал на минуту.
— Ты понимаешь? Убил отличного парня, накурившись анаши…
— Но я уже не курю…. Последний раз… я… — Валерка попытался взглянуть на Дубровина, но понял, что не может этого сделать, и только искоса бросал взгляды на нож, мерцавший на столе.
— Садись, садись, чего стоишь.
Валерка подошел поближе.
— От чистого сердца… — начал он. — Константин Петрович…
Дубровин передернул плечами.
— О каком сердце ты говоришь?
— Честное слово… — начал было Валерка, но заикнулся и с сомнением посмотрел на Дубровина. — Вы не думайте, Константин Петрович, да я в рот не возьму теперь…
Он прикрыл глаза и сразу же перед глазами появилось тусклое лицо Глухаря и послышался тихий голос: «Тише ты. Дело есть».
Валерка открыл глаза и опять поглядел на нож.
— А что тому парню будет? — спросил он.
— Какому? — Дубровин положил нож в сейф и захлопнул дверцу.
— Который убил.
— А ты как думаешь — в Сочи его пошлют? — Дубровин оглядел Валерку. — Костюмчик новый? Где раздобыл?
— Дареный.
— От кого?
— От Глухаря…
— Так…
Валерка покраснел и заерзал на стуле.
— Он не украл, купил…
— Ну ладно, — Дубровин брезгливо поморщился. — Ты мне по телефону говорил, что Глухарь уехал на такси. Номер не запомнил?
— Нет. Завтра у нас с ним встреча. Дали бы вы мне тот нож… Я бы с ним сам рассчитался…
— Он о Бармашеве ничего не говорил?
— Это кто?
— Зубной техник. Золото скупает.
— Не знаю. Глухарь говорил, что есть у него один кореш. К нему махнем после «дела».
— Куда Глухарь уехал?
— Не знаю.
— А дом, где этот делец живет?
— Тоже не знаю. Глухарь завтра скажет.
— Пистолет у Глухаря есть?
— Видел.
— Та-ак, — вздохнул Дубровин. — А ты уверен, что за тобой не следили?
— Не знаю.
— И, наверное, не сам Глухарь, а кого-нибудь подослал.
— Нет. Если бы следил — то сам. Он сейчас один остался. Иначе б не втягивал меня.
— Да… Ну, мы все о Глухаре. А что я с тобой буду делать? Больница тебя отказывается принимать — сам виноват. С заводом ты тоже… Эх, придется звонить заместителю министра здравоохранения. Это уж не сам я — к комиссару пойду.
На глазах у Валерки появились слезы, и он смахнул их рукой.
— Вы мне не верите, да? — вскричал он. — Константин Петрович! Ну, испытайте меня. Ну…
— Испытание — завтра. Хочешь нам помочь?
Валерка кивнул головой.
— Завтра в восемь приходи туда, где условились встретиться с Глухарем. Знаешь карагач около шашлычной — увидишь там светло-коричневое такси. В этом такси буду сидеть я. Так что, если что заподозришь… Ну идем, идем в дежурку. Ты же с ног валишься — спать хочешь. На диване поспишь.
…Надежды Дубровина не оправдались. На следующий день вечером он докладывал своему начальнику:
— Алло? Александр Ильич? Дубровин звонит. Из оперпункта я.
— Да, слушаю, Костя.
— Как мы и предполагали, Глухарь на «свидание» не пришел.
— Проверяет Валерку? Да, его голыми руками не возьмешь. Кто пришел вместо него?
— Какой-то тип. Незнакомый, первый раз вижу.
— Значит, что-то пронюхал Глухарь. А ведь они могли убрать Валерку по дороге?
— Зачем? Если Глухарь подозревает его, то знает, что он все рассказал. А рассказывать-то нечего.