Незримый поединок - Владимир Флоренцев

— Да, — продолжил Мартынов. — В ресторанах он теперь долго не появится, постоянного места жительства у него нет. Насколько известно, связи с дружками он не поддерживает, полагая, что подозрительные личности на примете у работников уголовного розыска. Хоть Валерка и не судим, но, как видишь, он проверял и его. Ладно. Делом Глухаря займется ОУР Министерства. А нам надо пойти по горячим следам.

Дубровин недовольно поморщился и с обидой взглянул на Мартынова. Почему это именно сейчас «дело» передали в Министерство?

— Ну, ну, не волнуйся, — поспешил успокоить его Александр Ильич. — Мы работаем с ними в контакте…

И хотя, сказав это, Мартынов пытался улыбнуться, Дубровин понял, что начальник уголовного розыска тоже был недоволен передачей «дела» и, видимо, выдержал нелегкую борьбу по этому поводу.

Взгляды начальника уголовного розыска и старшего оперуполномоченного встретились, и оба тут же отвели их в сторону.

— Как ты думаешь, искусственный шелк сейчас в моде? — спросил Александр Ильич.

— Шелк? — переспросил Дубровин. — Да вроде бы ходовой товар… Покупатели всегда найдутся.

— Вот то-то и оно… — негромко сказал Александр Ильич, и Дубровин понял, что разговор этот начальник уголовного розыска завел неспроста.

— Дело вот в чем. Уже второй раз из контейнеров товарных вагонов пропадают тюки искусственного шелка, — подтвердил его мысли Мартынов. — Транспортная милиция сбилась с ног в поисках преступников. Нас просят помочь. Знаешь, когда новый человек идет по следам, он может заметить то, чего не заметили другие.

— Где узнают о недостаче? — поинтересовался Дубровин.

— На конечной станции. Поэтому вся ответственность ложится на грузоотправителя. Их всех уже допрашивали. Выводы? Они ни при чем. А раз грузы исчезают не во время отправки и не во время приема, то только в… пути.

Так думали и сотрудники железнодорожной милиции, однако тщательный осмотр вагонов был не в пользу этой версии — пломбы и замки не тронуты.

Все же было решено — в очередном товарном составе поедут четверо: капитан Дубровин и трое оперативников из дорожного отдела. Один будет находиться вместе с машинистом, другой в одном из первых вагонов, Дубровин с третьим оперативником — в самом последнем вагоне, вместе с проводником.

На восьмидесятом километре, при подходе к реке, железная дорога круто поворачивала к северу. Когда состав, замедлив ход, двинулся по кривой, Дубровин заметил, что на подножку тринадцатого вагона, на котором стояла синяя хлопкоуборочная машина, вспрыгнули двое мужчин. Один был высокий, в белой рубашке, а другой, среднего роста — в красной. Лица Дубровин разобрать не мог.

Тот, что был пониже, встал на борт и, резко оттолкнувшись, повис на крыше соседнего вагона.

— Ух, ты… — восхитился молоденький оперативник Женя Прокофьев. — Акробат!

— Да… — неопределенно протянул Дубровин. «Подсунули какого-то непонятливого юнца», — подумал он о своем напарнике.

И мысли вновь вернулись к тем двоим в вагоне. Иначе, как в пути, их не возьмешь. Картина ясная — «вспарывают» они крышу, выбрасывают тюки на ходу.

Последний вагон, наконец, тоже вынесло из полукруга на прямую, и теперь совсем не было видно, что делает второй человек.

«От машиниста их тоже, наверное, увидели», — предположил Дубровин.

— А ну, подсадите меня, — попросил он проводника.

Подтянувшись на руках, он заметил, что на крыше одного из вагонов, где-то в середине состава склонились двое мужчин. Потом один исчез.

— Так, оторвали доски. Второй, конечно, останется наверху, — подумал капитан.

Но он ошибся — высокий тоже исчез в дыре. Время действовать.

Дубровин взобрался на крышу.

— Полезай за мной! — крикнул он Прокофьеву.

Отсюда горизонт отодвинулся, и впереди показались белые мазанки степного разъезда, а еще дальше — черная полоска — не то река, не то озеро. Но это уже совсем далеко. Свежий ветер хлынул на Дубровина. Закружилась голова. Капитан рванулся вперед, перепрыгивая с вагона на вагон, опасаясь, что не успеет добежать, что преступники уйдут. Он видел — впереди на помощь ему скачет другой человек — Колька Исидоров. Может, он успеет раньше.

Капитан бежал, задыхаясь, горячий ветер хлестал по щекам, жарким дыханием опалял слипшиеся волосы.

Когда до пролома осталось два вагона, капитан сообразил, что так разогнавшись, он не сможет остановиться, и по инерции пролетит вперед. Остановившись на самом краю вагона, перевел дух. Черный пролом был совсем рядом. Еще один прыжок!

Дубровин отступил назад, готовясь к прыжку, и первое, что он увидел, взглянув в сторону пролома, — это дрожащий пистолетный зрачок, мерцавший из темноты. И тогда же он увидел лицо человека, гладковыбритое, с отпущенными усиками — лицо Глухаря.

Дубровин не целясь нажал на курок. Выстрелы прогремели одновременно, и в ту же секунду Дубровин почувствовал, как ему обожгло левый бок.

Вагон тряхнуло на повороте, грабитель выстрелил еще три раза подряд и промахнулся. Но Дубровин упал на колено, судорожно сжимая рукоятку пистолета, и, охнув, повалился набок. Падая, он видел, как скрылась в проеме и потом снова показалась голова Глухаря. Потом Глухарь подтянулся на руках и выскочил на крышу. Дубровин лежал не двигаясь. Глухарь оглянулся и заметил, что со стороны паровоза бежит, перескакивая с вагона на вагон, человек.

В то же мгновение Дубровин вскочил и резко заломил руку Глухаря, державшую пистолет. Тот вскрикнул от резкой боли, выронил оружие и начал медленно оседать. Капитан навалился на него своим слабеющим телом. Силы покидали Дубровина, и когда он заметил, что рука Глухаря судорожно тянется к пистолету, валявшемуся неподалеку, он «поймал» эту руку особым приемом, отчего лежавший под ним Глухарь сразу стих.

Дубровин глядел, как, перескакивая с вагона на вагон, все приближался Колька из дорожного отдела. Вот он уже совсем близко… Что-то двоится в глазах. Дубровин попытался поднять отяжелевшую голову и вдруг увидел — белые мазанки, мелькавшие в степи у железнодорожного полотна, поползли вверх, за ними по кругу завертелась земля, заплясали вагоны. Разбившись на мириады ослепительных искр, полыхнуло солнце…

«Здравствуй, родной мой!

Как ты себя чувствуешь? Хирург мне сказал, что ничего страшного, все обойдется. Но к тебе почему-то не пустили. Завтра приемный день, и мы все будем у тебя. Я так переволновалась в тот день, до сих пор не могу успокоиться. Но сейчас опасность миновала. Какая у тебя температура? Пожалуйста, выполняй все предписания врачей, а то я знаю твою реакцию на всякие порошки и уколы. Но сейчас это тебе действительно нужно.

Ну, ты не волнуйся. Сегодня первое сентября. Олежку я отвела в школу. Он пошел в первый класс.

Целую тебя крепко.

Дубровин дернулся, будто пойманная на крючок рыба, и, облокотившись рукой о подушку, потер лоб: он никак не мог осмыслить последние строчки письма.

— В школу? Олежка! — вслух повторил он.

А внизу была приписка. Неразборчивый, корявый почерк, напоминающий колючую проволоку. Но этот почерк Дубровин мог бы отличить от сотни других. Мартынов писал:

«Крепись, Костя. Ничего страшного. Хирург говорит — все будет хорошо. Выздоравливай. Большущий тебе привет от всего розыска. Ты знаешь, конечно, в тебя Глухарь стрелял. Переменил профессию, сволочь. На шелк перекинулся — кто бы мог подумать!

Да, Валерку мы устроили в общежитие. На заводе ему аванс выписали. Плакал, когда узнал, что ты в больнице. Сегодня он заступил во вторую смену, а завтра мы тебя обязательно навестим…»

Дубровин аккуратно сложил записку и спрятал ее под подушку. У него полегчало на душе, и все же чувство глухой виновности перед людьми не покидало его. Он вспомнил сухонькую фигурку матери, склонившуюся над своим сыном, погибшим под колесами автомашины, вспомнил Елену Ольховскую. Лицо ее маячило у него перед глазами, будто живое, — большие удивленные глаза, чуть припухлые детские губы, тонкие брови вразлет, словно крылья ласточки, парящей в воздухе.

Через два месяца, ранним утром, во дворе Заркентского управления милиции появился худой, бледный человек. Новая отутюженная форма болталась на нам, как на вешалке. Тротуар поднимался в гору, и человек с трудом одолевал подъем.

Опираясь на палку, он гулко стучал ею по растрескавшемуся красному кирпичу и делал частые остановки. Останавливаясь, он вытаскивал платок и вытирал взмокший лоб.

За серым зданием криминалистического музея, где хранились всевозможные орудия преступлений, изъятые у уголовников, находилась спортивная площадка. Здесь на матах тренировались по самбо курсанты школы милиции. Молодые, пышущие здоровьем, они с удивлением разглядывали человека в милицейской форме, медленно бредущего по тротуару.