Мы вместе были в бою - Юрий Смолич

У них не было времени даже на то, чтобы присесть для короткого отдыха, и они позволили себе лишь постоять несколько минут.

С дороги, ведущей на Сваляву, донесся отдаленный грохот — шоссе отсюда не было видно, но они хорошо знали эти звуки: грохотали танки, идущие в глубь Карпат, к перевалам, на фронт. Гитлеровская танковая армия базировалась в Мукачеве.

Пахол неуверенно сказал:

— Теперь, когда наступление на фашистов пошло с двух фронтов, нет сомнения, что победят демократические страны… Для чего им снова затевать между собой войну?

Мария поглядела на Пахола серьезно, без улыбки:

— Вы, Ян, человек трудной жизни, вы год уже в отряде, столько говорили с товарищами, столько выслушали политинформаций и прочитали столько наших газет, а до сих пор не поняли, что и во всех странах буржуазной демократии тоже два мира — реакции и революции. Пока власть не будет в руках рабочих, капиталисты не поступятся своими интересами.

— Власть! — угрюмо сказал Пахол. — Для чего мне быть министром, когда нужно только заработать детям на жизнь?

— Но вы, кажется, больше всего натерпелись именно от безработицы?

Пахол пожал плечами:

— Это было в фашистской Венгрии, а я говорю про демократические страны.

— Разве вы не слышали о безработице в Америке и в Англии?

Пахол промолчал. Потом честно признал себя побежденным:

— Это верно. Безработицы не было только в вашей стране, где власть принадлежит не фабрикантам, а рабочим.

Мария чувствовала себя агитатором, который добросовестно излагает то, что ему кажется совсем простым. Так она чувствовала себя в тридцать восьмом году, перед выборами в Верховный Совет, когда комсомольская организация послала ее агитатором на избирательный участок. Она недавно сняла пионерский галстук, а слушателями ее были пенсионеры, старушки и старички. Но как давно это было — целых шесть лет прошло, и теперь она уже не смущалась. Не первый месяц шла она по землям Европы, где Октябрьской революции не было и где оставалось еще немало молодых людей с мировоззрением своих дедушек и бабушек.

— Идем! — спохватившись, воскликнула Мария. — Мы стоим тут, а нам еще засветло надо быть в Мукачеве. Нам с вами еще много придется говорить и про революцию и про демократию. Но сейчас наше задание — найти бензобазу вражеской армии, которая не пускает нашу армию через перевалы. Как нам лучше идти: прямо — полями или по шоссе?

Пахол посмотрел вниз на дорогу и на шоссе. Шоссе на Береговое отсюда нельзя было разглядеть, по Ужгородской дороге шло много машин, а на изгибе шоссе в сторону Свалявы виднелись две крошечные фигурки пешеходов. Дорога же под холмом, которую должны были пересечь Мария и Пахол, лежала совершенно пустынная.

— С вашего позволения, — сказал Пахол, — полем, вероятно, не так заметно. Но кто его знает! Они могут откуда-нибудь просматривать подступы к городу, и люди в поле вызовут подозрение. Конечно, должна быть застава, но документы у нас в порядке. Когда не прячешься, идешь прямо, вызываешь меньше подозрений…

Они еще минуту постояли в раздумье. За эти годы им много раз приходилось и пробираться крадучись и идти напрямик, в зависимости от обстоятельств, — единого правила не существовало. Обстановка в каждом отдельном случае подсказывала правильное решение.

Итак, по шоссе!

Они начали спускаться с холма. По склону петляли овечьи тропы, сначала еле заметные — только объеденные ветки кустов, потом примятая трава и, наконец, утоптанная тропинка. Она постепенно расширялась. Вскоре показался виноградник, а за ним — другой. Дальше простирались сады, но никаких строений среди них не видно было. Тропинка становилась все более отвесной, — Марии и Пахолу приходилось то и дело поддерживать друг друга, чтобы не сорваться.

Когда они уже приблизились к шоссе, Мария еще раз напомнила:

— Не забудьте же: мы встретились с вами по дороге, вы купили у меня кусок брынзы, и мы пошли вместе, но раньше друг друга совсем не знали.

— Не беспокойтесь, товарищ Мария, я все хорошо запомнил.

Они миновали большой фруктовый сад и за оградой из неотесанного светлого камня увидели двор, но никаких построек во дворе не было. На месте хаты лежала куча щебня и торчали обугленные столбы.

На пожарище стояла тишина. На земле валялись кастрюли, пустые жестянки и кайла с обгоревшими ручками. Хату, очевидно, сожгли: вокруг нее виднелись остатки горелого хвороста, которым обложили стены, а затем подожгли.

Но соседний хуторок, невдалеке за виноградником, стоял нетронутый — беленький и аккуратный. На дворе его раздавалось хрюканье свиньи, гоготали гуси и кудахтала курица, оповещая мир о снесенном яйце.

— Можете быть уверены, — вполголоса произнес Пахол, — что сожженный хуторок принадлежал русину — русскому или украинцу. А вот это, — он показал рукой на хутора, раскинувшиеся над дорогой среди буйной зелени виноградников и садов, — можете быть уверены, это усадьбы мадьярских кулаков. Давно, еще до первой мировой войны, когда я был совсем маленьким, здесь стояли вперемежку и мадьярские и украинские хутора, а когда образовалась Чехословацкая республика — появились и чешские. Потом эту землю захватили мадьярские оккупанты и выгнали украинцев и чехов. Чехи подались в Чехию, — Пахол улыбнулся. — Пожалуй, в Мукачевском округе я остался единственным чехом, хотя я не чистый чех, а только наполовину: мать моя — словачка. Впрочем, для мадьярских панов это было безразлично. — Он махнул рукой. — А у украинцев забрали виноградники и земельные угодья в долине и загнали в горы, к землякам, которых туда выселили раньше. Украинцев тогда в этих местах осталась горсточка. Теперь, очевидно, и с ними покончено.

Мария с любопытством слушала Пахола. Куда девалась его обычная молчаливость? Очутившись в родных местах, он почувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своими мыслями.

Они стояли за оградой над самым шоссе, только узенький мостик над придорожной канавой отделял их от равнины, на которой они уже будут видны с городской окраины. Пахол задумчиво глядел вдаль. Вот там, за густой зеленью кудрявых садов, волнистой линией окаймлявших поля, скрывался родной город. Глаза Пахола были грустны — видно, воспоминания захватили его.

Пахол вздохнул:

— До войны у нас в Мукачеве давали себя знать безработица и неравенство разных наций перед законами. При мадьярах угнетали чехов, при чехах косо смотрели на мадьяр, а русинам было так же плохо, как при австрийском императоре Франце-Иосифе Габсбурге. Дружбы народов тут никогда и в помине не было…

Он внезапно умолк. Как раз об этом говорил он два года тому назад в Харькове с первым советским человеком, с которым он познакомился, — студенткой Ольгой. Тогда было особенно больно говорить об этом — его родной Мукачев находился за тысячу километров, в глубоком тылу противника, а гитлеровские полчища рвались к Сталинграду. На улицах Харькова лежали замерзшие трупы советских людей, а он с Ольгою сидел над ее мертвой матерью, и голодные дети плакали в нетопленой комнате. В те дни отчаяние охватило Пахола, и он уже не надеялся никогда больше увидеть родной город, жену и детей. И тогда советская девушка Ольга, которая ела только постную похлебку и то через день, Ольга, которую мучили в гестапо, потому что она не шла на работу к фашистам, сказала ему, Пахолу, что победу принесет сталинская дружба народов…

И вот родной Мукачев снова перед ним.

Это было такое сильное и волнующее чувство, что Пахол ощутил почти физическую боль в сердце.

— Идемте, панна Ольга, — сказал Пахол, задыхаясь, — уже поздно. — Мария взглянула на него, и он понял свою ошибку. — Простите, товарищ Мария… Это я так, вспомнил…

— Вы вспомнили эту девушку из Харькова, что…

— Что направила меня на путь, — заключил вместо нее Пахол. Лицо его стало суровым, даже скулы резче выделились.

Они перешли мостик и вышли на дорогу. Теперь их могли заметить фашистские дозоры, размещенные на городских окраинах или у моста через Латорицу. Быть может, сейчас раздастся это омерзительное: «Хальт!» или затарахтит автомат. Им надо пройти с полкилометра под горою, потом повернуть на шоссе, которое идет влево, пересекает долину Латорицы и входит в город вместе с железной дорогой. Шли молча. Теперь Пахол заметно прихрамывал: долгий путь по взгорьям и котловинам утомил его. Мария искоса поглядывала на Пахола и вспоминала этот год пребывания в отряде его и его земляков, местных жителей.

В этих местах в партизанский отряд, пришедший с Украины, влились украинцы с Верховины, словаки из горных селений на севере, чехи, некогда служившие в чехословацкой армии и укрывавшиеся во время оккупации в Карпатах. Все они были охвачены лютой ненавистью к гитлеровским захватчикам и стремились освободить свою страну от ига иноземцев.