Опасный возраст - Иоанна Хмелевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Давай где-нибудь пропустим их вперед, поедем за ними, пользуясь светом «симки». У этого «вартбурга» плохие фары. Поймать бы какую-нибудь станцию с легкой музыкой. А пока что смотри вперед и говори, что видишь, в четыре глаза всегда надежней.
Проехав более восьмидесяти тысяч километров на мотоцикле, смотреть вперед я привыкла. И была основательно выдрессирована: за машину отвечает водитель, а пассажир, как болельщик, должен сидеть тихо и не пудрить ему мозги. Не учить, не придираться, не морочить голову, самое большее изречь: «Поворот направо», и вся недолга. Дрессировка въелась в меня накрепко.
Вообще-то, сознаюсь, люблю поболтать, но в дороге всегда молчу. Тоже привычка — на мотоцикле не поговоришь. Некоторое время мы оба молчали, пока я не заметила далеко впереди две красные искры.
— Михал, впереди что-то стоит, — сообщила я согласно договоренности.
Михал кивнул — значит, принял к сведению. Мы продолжали двигаться с той же скоростью — пятьдесят пять километров в час. Искры превратились в задние огни стоящего на обочине грузовика, и тут впереди нам навстречу замаячило еще что-то, конечно, надо это что-то, по-моему, пропустить, но дрессировка въелась в меня основательно — я промолчала. Уже отчетливо виднелся темный кузов грузовика, правыми колесами стоявший на обочине, левыми — на шоссе, а нечто навстречу приближалось, и вдруг я поняла: мы не разминемся. Тормозить следовало начинать раньше, скользко, а теперь — хоть тресни — ничего не поделаешь…
В восьми метрах от грузовика Михал заорал: «Боже милостивый!» — только тут я поняла, что он грузовика все-таки не видел, успела сказать: «Господи прости!..» — а перед глазами мелькнуло лицо Казика.
Божьим промыслом Михал специально обучался вождению в гололед. Не затормозил, повернул руль и нажал на газ. Нас боком несло на препятствие, но Михал сумел чуть-чуть свернуть к середине шоссе, и первый удар пришелся на кузов прямо за моей головой. Следующих ударов не считала — воцарился хаос. Грузовик получил от нас такой дубль, что проехал метра полтора вперед, мы начали вращаться, сколько раз — не знаю, казалось, мечемся и ударяемся обо что-то бесконечно долго — не то месяц, не то неделю. Какая-то деталь сверху долбанула меня по башке. Наконец мы остановились, уткнувшись носом в грузовик, задом к кювету на противоположной стороне шоссе, с работающим двигателем. Михал выжимал сцепление. Мне вдруг сделалось как-то сладко и страшно. Услыхала Михала:
— Господи, ты жива?!!
В этот миг я вспомнила железнодорожную катастрофу. Навстречу кто-то едет, пляску мы исполнили без подготовки, этот кто-то, вовсе не ожидая такого, мчится, вот-вот врежется, как тот экспресс. Слабость улетучилась в мгновение ока, эмоция вызволила поток слов, которые не стану цитировать, хоть они и представляют собой весьма популярное приглашение покинуть помещение в драматических обстоятельствах. Эти слова я еще дополнила разъяснением, что с нами сделает этот встречный.
Все вместе подействовало столь впечатляюще, что Михал, видевший встречного, видевший, как тот успел затормозить и остановился, тем не менее поверил мне, а не собственным глазам, и мы вихрем вылетели из машины.
Хоть процедура и оказалась сложноватой: левую дверцу заклинило намертво, правую сорвало, через эту правую мы и вывалились, предварительно преодолев препятствие в виде лежавших в машине наискосок лыж. Вокруг неподвижно застыли люди, человек пять из грузовика, лиц не помню, зато никогда не забуду выражения бесконечного ужаса и ошеломления. Всех сковал столбняк, ни один не пошевелился, не протянул руки, чтобы помочь. Боялись взглянуть на нас, боялись, что из кучи раскромсанного железа появятся искромсанные трупы — ладно хоть не сбежали в панике. Мы вылезли самостоятельно, живые и невредимые; случай абсолютно необъяснимый.
Начали подъезжать наши, мы остановились в свете фар, чтобы их удар не хватил. Машина — бесформенная куча металлолома, крыша распорота по всей длине, какие-то стержни пробили спинку заднего сиденья, если бы та пара поехала с нами, были бы мертвы — отказались, судьба их хранила. Мой чемодан вылетел из багажника и лопнул, содержимое собирали сообща на двадцати метрах дороги, отчасти в канаве. Сзади в машине стояли два или три ящика с банками огурцов, с водкой и яйцами, разбилась одна бутылка и два яйца, хотя Михал сознательно пожертвовал задней частью машины, дабы спасти переднюю.
— А у меня и страховки нет, — сообщил он уныло. — Позавчера кончилась, собирался возобновить после Нового года…
— Это она тебя заморочила, — вопила перепуганная Ирэна. — Все из-за ее болтовни…
— Ничего похожего, — честно опроверг Михал. — Словом не обмолвилась!
— Сказала же я тебе — стоит что-то, — упрекнула я. — Ты что, не заметил? Ведь кивнул мне!
— Не заметил, честное слово! Я видел метров на сто, мне казалось, дальше и ты не увидишь, просто ошиблась. Передняя машина слепила!
— Я же дальнозоркая, вижу на километр…
Наша компания начала строить догадки: похоже, я вела машину, потому и авария. Михал снова скорректировал:
— Веди она машину, не влипли бы. Она же видела грузовик…
Я пересела в «симку», не обижаясь за попытки свалить вину на меня. И все-таки слегка загрустила: виновата я — промолчала, а надо было снова сказать про грузовик и спросить Михала, какого дьявола собирается делать на таком гололеде. Да, дрессировку следовало переломить и отшвырнуть.
«Вартбург», несмотря на внешний вид, оказался вполне дееспособен. Вместе с Михалом сел кто-то из мужиков и поддерживал бороздившую по земле дверцу; отправились в Плонск, в авторемонтную мастерскую. В мастерской глянули на машину и сочувственно спросили:
— А пассажиры где? В морге или в больнице?
Не поверили, что Михал — тот самый пострадавший субъект — стоит перед ними.
«Вартбург» оставили чинить, расселись кое-как по машинам и добрались до Гужно на треклятый Новый год. На следующий день у меня разболелась голова, чувствовала себя скверно и не приняла участия в приготовлениях, но вечером мой темперамент снова дал себя знать, потому как рассердилась на Леопольда. Уж так я ему понравилась, тут же решил на мне жениться и охмурение начал, давая волю рукам. Взбесилась я с пол-оборота. Леопольд был недурен собой, правда едва среднего роста, настырный, а во мне всегда преобладали моногамные склонности, и в это время моя голова как раз была занята Янушем. Благосклонность упрямого Леопольда имела продолжение. Ладно уж, расскажу сразу, если отложу, то забуду.
Вот так и нанизывается отступление на отступление, того и гляди, начну писать «Рукопись, найденную в Сарагосе» [4].
Ну что ж, продолжим. Несколько позже состоялся бал прессы, за мной заехал Михал и в такси изрек:
— Послушай, я очень извиняюсь, да он вцепился словно клещ, спрашивает, какова ты в постели. Богом поклялся — не знаю, так он не поверил. Ты, мол, конечно, джентльмен, но сугубо между нами, будь человеком, скажи, а? В общем, совсем он меня заморочил, я и ляпнул: очень, мол, хороша, только один недостаток. Он пристал, какой да какой, я и выдал: в такие, мол, кульминационные мгновения кусается. Ох, прости, пожалуйста, достал он меня просто.
— Эх ты, фраер, — ответила я. — Надо же было сказать, что еще и лаю.
— Как это?
— А так, обыкновенно. Как собака. Гав, гав, гав!
— Вот здорово, — обрадовался Михал. — Смотрика ты, а мне и в голову не пришло…
Бал гремел, я чудесно развлекалась, Леопольд потрафил мне в народных танцах, в обереке встал на колено — любо-дорого, оркестр не успевал за нами. После танцев пошли отдохнуть. Наша компания из двенадцати человек сидела за общим столом, бестактность Леопольда и нескромность Михала уже обсуждали, говорили все разом, и вдруг Михал объявил дружку:
— Слушай, я тебе не все сказал. Она не только кусается…
— Да, да, — заинтересовался Леопольд. — А что еще?..
— Она лает…
— Что?..
— Лает.
— Как это — лает?
— Да так, обыкновенно. Как собака. Гав, гав, гав…
— Гав, гав, гав, — невольно повторил остолбеневший Леопольд.
И надо же, как раз в этот момент разговоры утихли и «гав, гав, гав» прозвучало на весь стол. Все прекрасно ориентировались, о чем речь, я думала, все просто лопнут, подавятся, изойдут слезами, расчихаются и вообще помрут. Один Леопольд не имел понятия, почему разразился такой хохот, однако на всякий случай все-таки от меня отрекся.
А теперь вернемся снова к новогоднему вечеру в Гужне. Вечер, понятно, не удался. В три ночи мужчины отправились разогревать моторы: ударил мороз. Попытались проскользить по снегу в лакировках, из попыток ничего не вышло, а настроение пошло к черту. Злые как фурии дамы пошли спать.
— Мы, Ирэна, ее муж Анджей и я, ночевали в одной комнате. Я проснулась рано и услышала нежное воркование Анджея: