Интим не предлагать! - Агата Лель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— You look at me like I’m embarrassed, John stop it! — смущённо щебечет ванильная горгона, и её голос, разносящийся над черепичной крышей дома и улетающий в чёрное звёздное небо заполняет собой всё пространство и давит на болевые точки моего не в меру разросшегося эго.
Глубоко, до боли в лёгких затягиваюсь ненастоящим дымом и в который раз жалею, что бросил курить.
Порнография какая-то эти электронные сигареты.
— Джон, значит… — шиплю под нос и, бросив вейп в карман, уверенно шагаю к ребристым воротам гаража. Обогнув отцовскую Хонду открываю дверцы основного электрощитка и резким движением давлю на рубильник.
Дом погружается в темноту.
Словно ничего не произошло возвращаюсь в родную обитель: отец как слепой котёнок шарится по гостиной, подсвечивая себе под ноги фонариком мобильного.
— Чертовщина какая-то, свет вырубили, представляешь.
— Может, поломка на станции, — вру без зазрения совести и бросаю взгляд на лестницу — темно, хоть глаз коли. И тихо.
Хрен вам, а не сказки на ночь. Выкуси, янки.
— Может, и поломка, — соглашается отец и, отодвинув тюль, выглядывает на ночную улицу.
— Стра-анно, у Семёновых двор освещён, и у Панфиловых тоже. Видимо, у нас пробки выбило. Надо пойти посмотреть, — отец на ощупь нашаривает возле дивана тапочки и осторожно двигается к входной двери. — Кстати, — оборачивается, — а где у нас щиток?
— Понятия не имею, — жму плечами и неторопливо поднимаюсь наверх.
Отец минут двадцать провозится точно. Зная его, он сначала инструкцию поищет, потом назначение каждого рубильника узнает. Да и вообще, пока этот щиток найдёт… Он дома бывает не часто и больше ночами: вечные командировки, собрания, конференции, удивительно, что он запомнил, где находится кухня и не путает свою спальню с моей, какой уж ему щиток ….
Глаза уже привыкли к темноте и не нужен свет, чтобы видеть очертания дверей комнаты отца, ванной, кладовой, запертой гостевой, которая давно не используется по назначению, а скорее для сбора всякого хлама. Не успеваю подойти к своей спальне, как дверь с тихим скрипом медленно открывается и наружу робко высовывается голова Ромашкиной.
— Есть тут кто? Эй!
Вспомнились каникулы в летнем лагере — дико крутом, куда родители начиная с десяти лет запихивали меня чуть ли на всё лето, уверяя, что это для моей же пользы, а на деле чтобы не мешался у них под ногами.
Свежи… свежи ещё воспоминания. Да и детство, видимо, в том самом месте ещё не сыграло свой финальный аккорд.
Прижимаюсь к стене, быстро тяну край белоснежной футболки на голову и, расставив в сторону руки, делаю резкий выпад вперёд.
Ромашкина испуганно ойкает и спустя мгновение визжит. Визжит громко и так истошно, что даже черти в аду попрыгали в свои котлы с бурлящей лавой, лишь бы не слышать этой ужасающей агонии.
Быстро хватаю её за предплечье и, прикрыв орущий рот ладонью, заталкиваю обратно в спальню. Ромашкина трепыхается как пойманная в силки птица и это выглядит так комично, что удержаться и не заржать просто невозможно.
— Ты чего орёшь-то? Это же я.
— Придурок! Идиот! Ты совсем, что ли! — заикаясь, колотит меня кулачками по груди и вдруг как-то резко растеряв весь пыл повисает на моей руке и начинает жалобно всхлипывать.
Нет! Нет. Только не они… Только не женские слёзы.
— Э, ты чего? Это ж шутка, никогда в лагере детском не была?
— Ник-никогда-а-а, — и зарыдала.
Сказать, что я опешил, это не сказать ничего. Факир был пьян и фокус не удался.
Осторожно прижимаю её к себе и провожу ладонью по мягким вымытым волосам.
— Да брось, это же прикол. Чего рыдать-то. Видишь — я, не маньяк с бензопилой.
— Я темноты бою-ю-юсь…
— Так ты же вроде воздушных шаров и салют боишься.
— И темноты-ы. А я ещё в чужом доме, а тут ещё ты. Кто так шутит? Вот кто?
Она мелко дрожит и бесперестанно всхлипывает, и собственная выходка со светом уже не кажется смешной, а затея напугать её тем более.
Вообще, у неё есть удивительная особенность — выставлять меня в своих же глазах дураком.
Смешная же шутка, девки в лагере ржали и подушками бросались, а тут…
— Я со своим парнем по скайпу разговаривала и внезапно свет погас, интернет вырубился, мы с ним даже не попрощались. Не с интернетом — с парнем, — зачем-то поясняет. — А у него самолёт через два часа в Альпы, оттуда точно долго связаться не сможет. Вот когда мы теперь снова пообщаемся?
— Какая жалость, — сочувственно качаю головой, не прекращая её утешать.
А впрочем, нормальная была идея.
— Он в походы любит ходить, в горы, на байдарках сплавляться, с палатками ночевать, — прорывает на откровения Ромашкину, и я рад, что в комнате темно и она не видит моей скисающей мины. — Он очень-очень смелый! Он с моста прыгал, на резинке этой, как его там… Банджи-джампинг! А один раз, в лесах Айдахо, столкнулся с гризли и собственными руками его прогнал. Да-да, взял палку и…
— Чего-о? — не разжимая рук чуть отстраняюсь. — Гризли палкой? Ты хоть знаешь, кто такой гризли?
— Хочешь сказать, что он меня обманывает? — голос снова обретает уже знакомую язвительность. — Думаешь, я тебе поверю, а ему нет? Да и зачем ему врать?
— А зачем мужчины врут женщинам? Чтоб стать в их глазах круче, выше, смелее. Чтобы произвести впечатление и добиться от них чего-то. Например, секса. Или денег. Или московской прописки, если ты голодранец из Днищево.
— Ну да, у кого я спрашиваю, сразу видно — опыт, — она выныривает из моих объятий и в лунном свете отражается профиль горделиво вздёрнутого подбородка.
— Ой, да брось, все врут — кто-то больше, кто-то меньше.
— Не обобщай. Мой парень не врёт, и я не вру!
— И что сказала твоя
