Интим не предлагать! - Агата Лель

Богдан действую на женщин как гипнотическая, мать её, флейта на кобру. Это в моих руках они становятся податливыми, словно тёплая глина, и это я лучший пикапер. Я! А не какой-то невнятный Оле Лукойе из-за бугра.

— You look at me like I’m embarrassed, John stop it! — смущённо щебечет ванильная горгона, и её голос, разносящийся над черепичной крышей дома и улетающий в чёрное звёздное небо заполняет собой всё пространство и давит на болевые точки моего не в меру разросшегося эго.

Глубоко, до боли в лёгких затягиваюсь ненастоящим дымом и в который раз жалею, что бросил курить.

Порнография какая-то эти электронные сигареты.

— Джон, значит… — шиплю под нос и, бросив вейп в карман, уверенно шагаю к ребристым воротам гаража. Обогнув отцовскую Хонду открываю дверцы основного электрощитка и резким движением давлю на рубильник.

Дом погружается в темноту.

Словно ничего не произошло возвращаюсь в родную обитель: отец как слепой котёнок шарится по гостиной, подсвечивая себе под ноги фонариком мобильного.

— Чертовщина какая-то, свет вырубили, представляешь.

— Может, поломка на станции, — вру без зазрения совести и бросаю взгляд на лестницу — темно, хоть глаз коли. И тихо.

Хрен вам, а не сказки на ночь. Выкуси, янки.

— Может, и поломка, — соглашается отец и, отодвинув тюль, выглядывает на ночную улицу.

— Стра-анно, у Семёновых двор освещён, и у Панфиловых тоже. Видимо, у нас пробки выбило. Надо пойти посмотреть, — отец на ощупь нашаривает возле дивана тапочки и осторожно двигается к входной двери. — Кстати, — оборачивается, — а где у нас щиток?

— Понятия не имею, — жму плечами и неторопливо поднимаюсь наверх.

Отец минут двадцать провозится точно. Зная его, он сначала инструкцию поищет, потом назначение каждого рубильника узнает. Да и вообще, пока этот щиток найдёт… Он дома бывает не часто и больше ночами: вечные командировки, собрания, конференции, удивительно, что он запомнил, где находится кухня и не путает свою спальню с моей, какой уж ему щиток ….

Глаза уже привыкли к темноте и не нужен свет, чтобы видеть очертания дверей комнаты отца, ванной, кладовой, запертой гостевой, которая давно не используется по назначению, а скорее для сбора всякого хлама. Не успеваю подойти к своей спальне, как дверь с тихим скрипом медленно открывается и наружу робко высовывается голова Ромашкиной.

— Есть тут кто? Эй!

Вспомнились каникулы в летнем лагере — дико крутом, куда родители начиная с десяти лет запихивали меня чуть ли на всё лето, уверяя, что это для моей же пользы, а на деле чтобы не мешался у них под ногами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Свежи… свежи ещё воспоминания. Да и детство, видимо, в том самом месте ещё не сыграло свой финальный аккорд.

Прижимаюсь к стене, быстро тяну край белоснежной футболки на голову и, расставив в сторону руки, делаю резкий выпад вперёд.

Ромашкина испуганно ойкает и спустя мгновение визжит. Визжит громко и так истошно, что даже черти в аду попрыгали в свои котлы с бурлящей лавой, лишь бы не слышать этой ужасающей агонии.

Быстро хватаю её за предплечье и, прикрыв орущий рот ладонью, заталкиваю обратно в спальню. Ромашкина трепыхается как пойманная в силки птица и это выглядит так комично, что удержаться и не заржать просто невозможно.

— Ты чего орёшь-то? Это же я.

— Придурок! Идиот! Ты совсем, что ли! — заикаясь, колотит меня кулачками по груди и вдруг как-то резко растеряв весь пыл повисает на моей руке и начинает жалобно всхлипывать.

Нет! Нет. Только не они… Только не женские слёзы.

— Э, ты чего? Это ж шутка, никогда в лагере детском не была?

— Ник-никогда-а-а, — и зарыдала.

Сказать, что я опешил, это не сказать ничего. Факир был пьян и фокус не удался.

Осторожно прижимаю её к себе и провожу ладонью по мягким вымытым волосам.

— Да брось, это же прикол. Чего рыдать-то. Видишь — я, не маньяк с бензопилой.

— Я темноты бою-ю-юсь…

— Так ты же вроде воздушных шаров и салют боишься.

— И темноты-ы. А я ещё в чужом доме, а тут ещё ты. Кто так шутит? Вот кто?

Она мелко дрожит и бесперестанно всхлипывает, и собственная выходка со светом уже не кажется смешной, а затея напугать её тем более.

Вообще, у неё есть удивительная особенность — выставлять меня в своих же глазах дураком.

Смешная же шутка, девки в лагере ржали и подушками бросались, а тут…

— Я со своим парнем по скайпу разговаривала и внезапно свет погас, интернет вырубился, мы с ним даже не попрощались. Не с интернетом — с парнем, — зачем-то поясняет. — А у него самолёт через два часа в Альпы, оттуда точно долго связаться не сможет. Вот когда мы теперь снова пообщаемся?

— Какая жалость, — сочувственно качаю головой, не прекращая её утешать.

А впрочем, нормальная была идея.

— Он в походы любит ходить, в горы, на байдарках сплавляться, с палатками ночевать, — прорывает на откровения Ромашкину, и я рад, что в комнате темно и она не видит моей скисающей мины. — Он очень-очень смелый! Он с моста прыгал, на резинке этой, как его там… Банджи-джампинг! А один раз, в лесах Айдахо, столкнулся с гризли и собственными руками его прогнал. Да-да, взял палку и…

— Чего-о? — не разжимая рук чуть отстраняюсь. — Гризли палкой? Ты хоть знаешь, кто такой гризли?

— Хочешь сказать, что он меня обманывает? — голос снова обретает уже знакомую язвительность. — Думаешь, я тебе поверю, а ему нет? Да и зачем ему врать?

— А зачем мужчины врут женщинам? Чтоб стать в их глазах круче, выше, смелее. Чтобы произвести впечатление и добиться от них чего-то. Например, секса. Или денег. Или московской прописки, если ты голодранец из Днищево.

— Ну да, у кого я спрашиваю, сразу видно — опыт, — она выныривает из моих объятий и в лунном свете отражается профиль горделиво вздёрнутого подбородка.

— Ой, да брось, все врут — кто-то больше, кто-то меньше.

— Не обобщай. Мой парень не врёт, и я не вру!

— И что сказала твоя