Мы, значит, армяне, а вы на гобое - Николай Климонтович

Гобоисту было все равно. Он, нарядив-таки елку, пустив по ней гирлянду разноцветных лампочек, стушевался и ушел к себе наверх со своим бурбоном. Нужно было сделать звонки. Администратор — уже вполпьяна — сказал, что из Испании от их импресарио факс, подтвердающий участие квинтета в весенним фестивале в Баальбеке, еще не пришел, сам понимаешь, Рождество. Администратор, его звали Валера, никак не хотел класть трубку; он решил рассказать Гобоисту, что встретит Новый год один — он был в который раз холост, — а потом пойдет и приведет с Ленинградского девочку; Гобоист никогда не понимал его пристрастия к проституткам, но тот однажды объяснил, что, мол, знай, Костя, когда ты бабе не платишь, она становится только наглее… Потом Гобоист поговорил с женой консерваторского друга — тот пошел за шампанским; позвонил редакторам, затем в филармонию, потом своему ректору — протокольный звонок, — потом еще нескольким знакомым, что уже не входило в обязательную программу, и, наконец, набрал с замиранием номер Елены — на всякий случай, но там никто не ответил… И выпил виски.

За окнами было темно, в гостиной работал телевизор, пахло жареным гусем, стол был уставлен закусками, и наступило то томительное время, когда праздник уже вот он, рукой подать, но надо еще ждать.

— Пойди приведи себя в порядок! — бросила ему Анна, пробегая мимо. — Ты же небрит. И сними этот ужасный свитер, он же весь в иголках… Оденься прилично, мы к людям идем!

— Да, действительно, идем в народ, — рассеянно сказал Гобоист.

Ему было жаль вылезать из удобной домашней одежды, свитер был исландский, теплый и мягкий, но вместе с тем он и обрадовался, что есть чем заняться: отправился в ванную. Он долго разглядывал свое лицо и видел, как постарел. Глаза были в красных прожилках, волосы надо лбом, кажется, поредели, и бакенбарды совсем седы. В следующем году ему стукнет пятьдесят, его поздравят в филармонии, в институте, быть может, пришлют телеграмму из консерватории, может быть — и из министерства три-четыре строки, и какая-нибудь газетка тиснет портретик со сладкой подписью, смахивающей на некролог. И это все, что он заслужил. Соберутся постаревшие приятели с женами — некоторые с молодыми, как правило, чуждого круга, из секретарш или администраторш, — придут его старинные приятельницы — этих, впрочем, Анна всячески старалась в дом не пускать, — а верховодить будет именно она, Анна, не отбиться…

Лежа в пенной ванне, Гобоист думал, что надо бы сбежать. Вот если бы на этот день выпали гастроли… Или если бы с Еленой, плюнув на все, махнуть на Корфу, в апреле там все будет в цвету, и пить смолянистое белое вино в траттории под Старой Крепостью, и на десерт хозяин принесет на подносе граненый лафитник мутноватой узо. Или — в Сан-Тропе, пойти в тот ресторанчик на пляже, заказать морской коктейль, всех этих членистоногих и ракушковых, плавающих в огненном супе, налитом в здоровенные миски, и запивать холодным прованским розовым… Но Елены нет, и неизвестно — когда будет, и всего лучше было бы уехать одному, взять каюту на пароходе, идущем в круиз по Индийскому океану, и в шторм где-нибудь у Маврикия исчезнуть, исчезнуть навсегда, как не было, — ведь в его гороскопе написано, что смерть Овена подстерегает в воде. Но, намыливаясь, он понимал, что все это — лишь пустые мечты, и главное в том, что в конечном итоге ему уже все равно, — пусть будет как будет. Праздновать особенно нечего, это уж точно. И если уж музыка его не влечет так, как прежде, и, в общем-то, мало волнует признание, даже к деньгам он сделался странно равнодушным — впрочем, для него всегда деньги были лишь приятным атрибутом востребованности, — то и последнее, что ему было подарено, судьба у него отобрала — Елену. И почему-то он очень остро почувствовал, что прежнего уж не вернуть и что Елену, быть может, он больше никогда не увидит.

Президент, довольно безобидный на вид моложавый мужчина, похожий на активиста из заводских инженеров, отчитал телевизионное обращение к нации, сказал, что все хорошо, а будет еще лучше, — и стали бить куранты. Анна встала из-за стола, встал и Гобоист — как в Чуке и Геке: какую нацию президент имеет в виду, интересно, вот же не повезло ему, прежде был советский народ — и никаких вопросов…

— Что ж, — сказала Анна с этой своей идиотской иронической интонацией и дурацким юмором, — поздравляю тебя с Новым годом, не болей, не кашляй, творческих, как говорится, успехов…

— И тебе того же, — сказал Гобоист и выпил полусладкого шампанского, какого терпеть не мог, любил только брют. — Да, вот что, тебе здесь подарочек. — Он извлек коробочку с записной книжкой и вручил Анне не без злорадства.

— А это тебе. — И Анна достала откуда-то упакованную в подарочную обертку тоже коробочку, но побольше.

— Можно взглянуть? — Гобоист развернул бумагу, это были дорогие голландские сигары — именно те, что он любил. И что-то похожее на стыд кольнуло его. И он благодарно Анну поцеловал.

Тут с улицы донеслась пальба из ракетницы, окна окрасились сполохами фейерверка, и к ним в дом ворвалось все семейство Птицыных: милиционер — в одной руке ракетница, в другой бутылка; Птицына с цветастой бумажной сумочкой на шнуре — и неприютная грустная худая Танька.

— Ур-ра! — закричал милиционер Птицын и хлопнул пробкой шампанского.

— Ур-р-ра! — подхватили и его жена, и — негромко — Анна.

— Ур-ра, — сказал Гобоист…

Из птицынской бумажной сумочки посыпалась какая-то дешевая косметика и невозможный ложно-янтарный мундштук — для Гобоиста, который, опять-таки не без злорадства, отдарился своим собственным компакт-диском. А от Анны Птицына получила приблизительно такой же набор, в котором было много маленьких упаковочек с пробными духами, какие бесплатно можно взять в любом большом западном магазине в отделе косметики…

У армян были все златозубые ашоты, карены, арсены, оганезы, в глазах рябило. Орал телевизор — там собирался Голубой огонек, дымил мангал во дворе, на веранде стояла нейлоновая елка метров двух в высоту, очень нарядная. Стол — по-кавказски изобилен.

— Ой, — всплеснула руками вежливая Птицына, — сколько же всего!

— Лично у нас, у Долманянов, всё всегда есть, — сказала старуха, принаряженная, все с теми же бусами на дряблой груди.

— Вы это, потеплее бы оделись, — сказал Артур, — на веранде будем, вай! Хотя я там два нагревателя поставил.

Анна с милиционером сходили за теплыми вещами, и к Гобоисту вернулся его любимый свитер. Потом было вручение подарков, потом — целый церемониал: были приглашены из гостиной дети, где им был накрыт отдельный стол и куда — к ее негодованию — была отослана Танька. Дети нашли под елкой многие подарки, передрались и были удалены.

— Мать, проследи, чтоб через час все были в кроватях! — скомандовал Артур. — Ну, друзья, вот и еще один год мы прожили — в достатке, в сытости, на свежем воздухе, с нашими детьми, с нашими родителями, чтоб были здоровы, и в дружбе, что самое главное в жизни!

И все чокались, ели, смеялись и любили друг друга.

Глава девятая

Милиционер Птицын — дело шло уже к двум часам, и был он, конечно, сильно пьян — вызвал Гобоиста, тоже отнюдь не трезвого, во двор покурить. Собственно, покурить можно было и за столом, но милиционер был настойчив.

Закурили, и он спросил:

— Нет, ты скажи, Константин, почему они живут лучше нас?

— Кто они? — поинтересовался Гобоист.

— Хачики, — загнул палец Милиционер. — Азеры, — загнул второй, — кацо эти — генацвали, даже чехи, даже чурки…

— Ну с ними ты перехватил!

— Там у себя, где арыки, может, и нет. А в Москве — дынями торгуют.

— Наверное, больше работают, — выдвинул предположение Гобоист.

— Э-э, врешь! Я тоже работаю честно, от и до. И ты тоже — вон сколько дуешь в эту свою дудку. А они нет, они воруют, спекулируют, наркотой торгуют. Вон чечены всех наших русских девок на стрите держат…

— Там русских нет, — проявил неожиданную осведомленность Гобоист, вспомнив рассказы администратора Валеры, — там украинки и молдаванки…

— Всё одно — наши славянки. А нам на Петровке все известно, мы все это насквозь видим. — И шепотом: — Агентура. Азеры — все оптовые рынки повязали, с наших мужиков калым собирают. Хачики — торговлю держат, весь Северо-Западный округ. А почему они у себя дома все это не делают, а? Почему они к нам в Россию лезут? И отчего жиды все наши банки прихватили — катились бы в свой Израиль, нет, под палестинские пули они жопу не подставят, им лучше русских обирать…

— Ну это тенденция общемировая, — не очень искренне промямлил Гобоист. — Бедный Юг стремится на богатый Север. Так во Франции — алжирцы, в Бельгии — марокканцы, в Штатах — мексиканцы и африканцы. Даже в Норвегии знаешь сколько вьетнамцев — тьма!