Дьявольский вальс - Джонатан Келлерман

– Чип, – сказал я. – Меня вызвали не потому, что кто-то считает, что болезнь Кэсси психосоматического характера. Моя работа сводится к тому, чтобы помочь ей справиться с беспокойствами и болью. Я хочу нанести вам визит на дом, чтобы укрепить взаимопонимание с девочкой, – только в этом случае я смогу оказаться полезным, если вдруг потребуюсь.

– О да, конечно, – согласился он. – Я понимаю.

Он посмотрел на потолок и принялся отбивать дробь одной ногой. Мимо нас прошла пара медсестер. Он проводил их рассеянным взглядом.

– С чем мне действительно трудно справляться, так это с иррациональностью, – вновь заговорил Чип. – Как будто все мы дрейфуем по кругу в каком-то море случайных событий. Что же, черт возьми, вызывает ее болезнь? – Он со всей силы ударил кулаком по стене.

Я чувствовал, что любая моя реплика только осложнит ситуацию, но я знал также, что и молчание не особенно улучшит дело.

Дверь лифта открылась, мы вошли.

– Раздраженные родители, – покачал он головой, с силой нажав кнопку «вниз». – Не очень-то приятно в конце трудового дня.

– Это моя работа.

– Ничего себе работа.

– Похлеще любой физической.

Он улыбнулся.

Я указал на чашку, которую он все еще держал в руке:

– Уже остыл. Что, если мы выпьем немного свежего месива?

На секунду он задумался.

– Отлично, почему бы и нет?

Кафетерий был закрыт, поэтому мы прошли по коридору мимо комнаты отдыха врачей и раздевалки с отдельными шкафчиками к ряду торговых автоматов. Нас обогнала худенькая молодая женщина в хирургическом костюме с полными пригоршнями леденцов. Мы с Чипом взяли кофе, а он еще купил пакетик шоколадного печенья.

Дальше по коридору можно было присесть – стулья, покрытые оранжевым пластиком, были расставлены буквой "L", рядом расположился низкий белый столик с рассыпанными на нем обертками от пищи и старыми журналами. Прозекторская находилась совсем рядом. Я подумал о сынишке Чипа и о том, вызовет ли ее близость какую-либо реакцию у него. Но он медленно подошел к стульям и, позевывая, опустился на один из них. Развернув печенье, окунул его в кофе:

– Пища, которая придает силы, – и откусил намокшую часть.

Я сидел напротив него и потягивал кофе. Напиток был просто ужасен, но тем не менее странно успокаивал – как несвежее дыхание любимого дядюшки.

– Итак, – начал Чип, опять окуная печенье, – позвольте мне рассказать вам о моей дочери. Превосходный характер, прекрасный аппетит, отличный сон – она спала фактически в течение пяти недель. Для кого-нибудь другого было бы замечательно, согласны? Но после того, что случилось с Чэдом, это перепугало нас до смерти. Мы хотели видеть ее бодрствующей – по очереди ходили к ней и будили нашу несчастную крошку. Но что меня удивляет, так это ее способность быстро восстанавливать свои силы, то, как она каждый раз моментально возвращается в норму. Трудно поверить, что такая малышка может быть такой выносливой. Я считаю, – продолжал Чип, – что просто смешно обсуждать ее состояние с психологом. Она ведь еще младенец, Господи, какой вообще у нее может быть невроз? Хотя, конечно, учитывая то, что с ней происходит, все может закончиться всяческими нервными заболеваниями, правда? Все эти потрясения. Вы считаете, что она обречена до конца жизни серьезно лечиться у психотерапевта?

– Нет.

– А кто-нибудь занимался изучением этого вопроса?

– В этой области довольно много научных исследований, – объяснил я. – Хронически больные дети умеют справляться со своим состоянием намного лучше, чем предполагают эксперты – да и не только эксперты.

– Умеют справляться?

– Большинство из них.

Он улыбнулся:

– Ну да, понятно. Это не физическое состояние. Ладно, позволю себе немного оптимизма.

Он весь напрягся, затем расслабился – сознательно сделал это, будто был знаком с приемами медитации. Уронил руки вниз, покачал ими, вытянул ноги. Закинул голову назад и помассировал виски.

– А вам не надоедает? – поинтересовался он. – Целый день выслушивать людей? Понуждать себя одобрительно кивать, сочувствовать им и уверять, что у них все в порядке?

– Иногда, – ответил я. – Но обычно вы скоро узнаете людей и начинаете видеть их человеческую природу.

– О да! Это место как раз очень подходит для того, чтобы напоминать вам о ней: «Возвышенный дух не мог разбудить человеческую природу; но вы, боги, дали нам наши недостатки, чтобы сделать нас людьми». Слова Вилли Шекспира, курсив мой. Знаю, это звучит довольно претенциозно, но я нахожу, что этот старый бард успокаивает меня – у него всегда найдется пара фраз для любой ситуации. Интересно, приходилось ли ему лежать в больнице.

– Возможно. Он жил во времена, когда свирепствовала чума, так ведь?

– Да, так... Ну что ж, – Чип выпрямился и развернул второй пакетик печенья, – вы заслуживаете всяческой похвалы, я бы не смог так работать. Мне в любом случае нужно что-нибудь точное, чистое и теоретическое.

– Я никогда не думал, что социология – трудная наука.

– По большей части нет. Но формальная организация имеет множество изящных моделей и определенных гипотез. Иллюзия точности. Я постоянно ввожу сам себя в заблуждение.

– А чем именно вы занимаетесь? Управление промышленностью? Анализ систем?

Он покачал головой:

– Нет, это прикладные науки. Я занимаюсь теоретическими построениями, создаю – по сути, феноменологически – модели того, как функционируют группы и организации на структурном уровне, как цепляются друг за друга отдельные компоненты. Короче говоря, строю башню из слоновой кости, но я нахожу в этом большой интерес. Я ведь и учился в башне из слоновой кости.

– Где именно?

– В Йельском университете и в университете Коннектикута в аспирантуре. Но не закончил диссертацию, потому что обнаружил, что преподавание интересует меня больше, чем научные исследования. – Он уставился в пустоту коридора, наблюдая за одетыми в белое, похожими на призраков, изредка проходящими вдали фигурами. – Жутковато, – заметил он.

– Что жутковато?

– Это место. – Он зевнул, посмотрел на часы. – Я, наверное, поднимусь наверх и проведаю своих дам. Спасибо, что уделили мне время.

Мы поднялись.

– Если вам нужно будет переговорить со мной, вот номер моего служебного телефона.

Он поставил чашку и вынул из кармана индийскую серебряную прищепку для денег, отделанную бирюзой Сверху лежала двадцатидолларовая купюра, а снизу – кредитные карточки и разные бумажки. Раскрыв пачку, Чип порылся в ней и нашел белую визитную карточку. Положив ее на стол, он вынул из другого кармана дешевую одноразовую ручку, что-то написал на карточке и вручил ее мне.

На эмблеме изображен рычащий тигр, вокруг него надпись:

«Тигры МКУВ»

Чуть ниже:

Муниципальный колледж Уэст-Вэлли Отделение общественных наук (818) 509-3476

Внизу две пустые строки. Он подписал на них черными квадратными буквами:

ЧИП ДЖОНС добавочный номер 2359

– Если я буду на занятиях, то этот телефон соединит вас с коммутатором, где вы можете оставить информацию. Если вы хотите, чтобы я присутствовал при вашем визите к нам домой, то постарайтесь предупредить меня за день до него.

Прежде чем я успел ответить, звук тяжелых поспешных шагов, донесшийся с дальнего конца холла, заставил нас обернуться. К нам приближался незнакомец. Спортивная походка, темная куртка.

Черная кожаная куртка. Синие легкие брюки и шляпа. Один из наемных охранников, осматривающий коридоры педиатрического рая и выискивающий непорядки?

Человек подошел ближе. Усатый чернокожий мужчина с квадратным лицом и зоркими глазами. Я взглянул на его значок и понял, что это не охранник. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Три нашивки. Сержант.

– Прошу прощения, джентльмены, – тихо начал полицейский, бегло оглядывая нас. На планке было написано его имя – Перкинс.

– В чем дело? – спросил Чип.

Полицейский взглянул на мой значок. Казалось, то, что он прочитал, смутило его:

– Вы врач?

Я кивнул.

– Джентльмены, сколько времени вы находились здесь, в холле?

Чип ответил:

– Минут пять – десять. А что случилось?

Взгляд Перкинса переместился на грудь Чипа, попутно отметив его бороду и сережку.

– Вы что, тоже врач?

– Он родитель, – ответил я. – Навещает своего ребенка.

– Есть ли у вас пропуск для посещения, сэр?

Чип вытащил пропуск и подержал его перед лицом полицейского.

Перкинс прикусил изнутри щеку и вновь повернулся ко мне. От него пахло парикмахерской.

– Заметил ли кто-нибудь из вас что-то необычное?

– Что, например? – спросил Чип.

– Все, что могло показаться необычным, сэр. Кого-нибудь, кто здесь был бы неуместен.

– Неуместен, – переспросил Чип. – Наверное, кто-нибудь из здоровых?

Глаза Перкинса превратились в щелочки.

– Мы ничего не видели, сержант, – произнес я. – Здесь было тихо. А почему вы спрашиваете?