Ничего, кроме страха - Ромер Кнуд

Магазин этот был все равно что собор, и даже тележки для покупок там были такого размера, что катить их можно было только вдвоем. Мы шли по проходам вдоль полок и, казалось, видели все через увеличительное стекло. Огромные маринованные огурцы и столько сортов чипсов, сколько я никогда в жизни не видел, а еще нескончаемые цветные трубочки с шоколадным драже «Смартис». Папа забивал багажник ветчиной, квашеной капустой, консервированными сосисками, мармеладом, солеными палочками, шоколадом, вином и водкой. На обратном пути машина основательно проседала — встречные автомобили сигналили нам, потому что мы слепили их фарами. Когда мы приезжали домой, папа одну за другой доставал все покупки, выкладывал их в гостиной и фотографировал добычу. Потом забивал продуктами кладовую в подвале и делал записи в своем ежедневнике, не забывая указывать цены и количество купленного: «Магги», «Доктор Уоткер», «Нутелла». Усевшись за кухонный стол, мы ели франкфуртские сосиски, мама подавала их с горчицей и свеклой, одобрительно повторяя «м-м-м», папа кивал и доставал себе из кастрюли следующую. Казалось, они делают запасы на случай войны, и в каком-то смысле так оно и было.

Тетушка Аннелисе считала себя незаконнорожденной дочерью короля Кристиана X и называла себя «принцесса Энн», а получая пенсию по инвалидности, считала, что это ее апанаж. Она была не в своем уме, и я общался с ней лишь несколько раз, когда мне, к несчастью, случалось подойти к телефону: «Добрый день, Кнуд, нельзя ли попросить папу?» Я тут же звал папу, он брал трубку, — а мы с мамой напряженно прислушивались, и разговор всегда заканчивался тем, что папа говорил: «До свидания» и «Я пришлю конвертик». Как только он вешал трубку, про тетушку все забывали, но однажды раздался звонок в дверь — на пороге стояла Аннелисе.

Я не мог поверить, что это та самая тетя Аннелисе, что это она сидит передо мной на диване в нашей гостиной и курит одну сигарету за другой. Руки у нее тряслись, она изо всех сил пыталась стряхивать пепел в пепельницу, которую поставил перед ней отец, а не мимо, — я был напуган до смерти и уверен в том, что безумие заразно и что скоро мы все сойдем с ума. Мама принесла бутылку пива и подложила серебристую подставку под бутылку, чтобы не портилось красное дерево. Аннелисе поблагодарила. Говорила она возбужденно, казалось, она готова петь, танцевать, ругаться и болтать всякую ерунду одновременно.

Позже до меня донеслось, как мама с папой шепчутся на кухне чтобы мне не было слышно, — и папа сказал: «Не может быть и речи», — а мама ответила, что «ей и пойти-то некуда, да у нее даже и одежды нет никакой». Аннелисе арестовали на английской таможне за попытку ввоза в страну порнографии — вместе с каким-то человеком из квартала Нюхаун. Посольство отправило ее назад, в больницу Оринге, но она, тем не менее, направлялась в Копенгаген. На самом деле ей, как всегда, нужны были деньги, и папе надо было просто дать ей небольшую сумму, чтобы она как можно быстрее исчезла. Папа сдался и согласился оставить ее на ночь в комнате для гостей.

Мне никогда не доводилось слышать так много не предназначенного для детей. У меня чуть уши не отвалились, я никак не мог поверить, что это та самая тетушка Аннелисе спит в нашем подвале. На следующее утро, когда она встала, папа дал ей конверт, мама собрала для нее кое-какую одежду, нашла старую шубу, и тетушка удовлетворенно оглядела себя в зеркале. Она посмотрела на нас, словно ожидая, что мы упадем перед нею ниц, — и пешком отправилась через вспаханное поле прямиком в Копенгаген, потрясая кулаками и восклицая: «Здесь пахнет смертью и разложением!»

Тетушку Аннелисе баловали с того дня, когда она открыла глаза — единственная девочка в семье и к тому же самая младшая! Жизнь для нее была одним сплошным праздником, Она была хорошенькой, ей никто ничего не запрещал, а окружающие были для нее все равно что куклы, они исполняли все ее желания и играли по ее правилам. Взрослея, она стала вести себя все более и более вызывающе. Аннелисе увлекалась сентиментальными романами, мечтала о карьере актрисы и брала уроки танцев у Биргитте Раймер, при этом флиртовала с ее мужем, немолодым человеком, которому годилась в дочери. Она то хотела стать кинозвездой и отправиться в Голливуд, то изображала монахиню, и отказывалась от какой-либо светской жизни. Однажды в Нюкёпинге пришвартовалась королевская яхта — ходили слухи, что у короля Кристиана в городе какие-то амурные дела, — и тут тетя совершенно рехнулась: она в течение нескольких недель строила из себя придворную даму, и к ней было не подступиться. Она была слишком хороша для этого мира, и, когда она приносила домой выговоры из школы, дедушка говорил, что просто у Аннелисе богатая фантазия.

Тетушка мечтала вырваться из Нюкёпинга, ей хотелось жить в большом городе, а самой большой радостью в ее жизни было театральное общество. Она не хотела думать ни о чем другом, кроме представлений в гостинице «Балтик». На сцене она была самой собой, блистала в трагических постановках и никак не могла выйти из роли после исполнения Норы или Дездемоны. После спектаклей устраивались банкеты, она начала пить и встречаться с мужчинами. Ей не было еще восемнадцати, когда она забеременела. Отцом ребенка был Ларс Крусель — фотограф, который несколько раз делал ее снимки. Они поженились, получив специальное королевское разрешение, которое требовалось для заключения брака с несовершеннолетней, и Аннелисе наконец-то уехала из Нюкёпинга.

Они переехали в Хадерслев, у них родилась дочь Пернилле, и все оказалось не так, как тетя себе представляла. Теперь она не играла никакой роли и никому не была интересна — приходилось кипятить пеленки и готовить еду, — и каждый день забирал у Аннелисе капельку жизни.

Она снова стала ходить по барам и познакомилась с врачом из Северной Зеландии, Йорном-Эриком, соблазнила его и второй раз вышла замуж. Он был намного старше ее, и ему тоже пришлось развестись. После развода с фотографом она забрала к себе Пернилле, и вот началась сладкая жизнь в Копенгагене — театры, обеды и танцы. Она пила коктейли и курила сигареты через мундштук, а Йорн-Эрик выписывал ей рецепты на наркотики, из которых были сотканы ее мечты, — успокоительное и морфин. Она представляла себя звездой, снималась в кино, и ей неизменно сопутствовал успех.

Большую часть времени Аннелисе пребывала в состоянии недовольства и уныния — и преображалась после очередного посещения туалета. Она пользовалась театральным гримом, носила эффектные атласные платья с блестками и шляпы с огромными перьями. Когда они с дочерью шли по Бредгаде, люди оборачивались им вслед, а Пернилле втягивала голову в плечи и не поднимала глаз. Они подходили к королевскому дворцу Амалиенборг, Аннелисе останавливалась, показывала на дворец и говорила: «Вот, смотри!», после чего подходила к воротам и нажимала на звонок. Они долго ждали, потом привратник открывал дверь и спрашивал, чем он может им помочь. Аннелисе презрительно оглядывала его с головы до ног и начинала возмущаться. Он что, не понимает, кто стоит перед ним — принцесса Энн! Привратник захлопывал дверь, они уходили, а через несколько недель возвращались к тем же воротам.

Йорн-Эрик ничего не мог с этим поделать, он зависел от нее так же, как она зависела от лекарств. Он был бледным, безвольным человеком, и Аннелисе удовлетворяла все его прихоти, пока он обеспечивал ее таблетками, спиртным и деньгами на новые наряды, на новые туфли и на содержание «двора» — к ней в гости приходили знакомые и, пьянствуя за ее счет, подыгрывали ей и подсмеивались над ней. Она родила еще одного ребенка — сына, которого назвали Клаусом, и тут же забросила его. В доме царил полный беспорядок, посуда подолгу стояла немытой. Еды в доме никогда не было, одежду не стирали, Пернилле не отдали вовремя в школу, и в один прекрасный день Йорну-Эрику все это надоело. Как-то, вернувшись домой, он обнаружил, что вся мебель выброшена из окна четвертого этажа и валяется на улице, а вокруг толпится народ. Он поднялся в квартиру, Аннелисе орала как сумасшедшая, требуя, чтобы он встал перед ней на колени, и он встал на колени, умоляя ее прекратить и образумиться, но она в ответ еще больше распалялась и заявила, что с этой минуты к ней следует обращаться исключительно как к члену королевской семьи.