Танцующая на волнах - Анна Данилова

Маша даже отвернулась от двери, густо краснея за собственную глупость и жадность. А ведь она в свое время сама презирала Шехова за то, что он, можно сказать, обманным путем сблизился с ней, сыграв на ее чувствах. Сначала он ее обманул, развязав ей таким образом руки и предоставив совершить ответный мошеннический ход, сделку. Теперь вот она, пользуясь его упадническим настроением и депрессией, просит у него денег. Хорошая парочка, ничего не скажешь. Они стоят друг друга. И разве докажешь сейчас Шехову, что на самом деле она, Маша, вовсе и не такая гадкая, какой он ее успел узнать, что она на самом деле порядочный человек. А вот такие, как он, своими поступками переворачивают все с ног на голову, развращая окружающих их людей и на собственном примере демонстрируя всю выгоду и безнаказанность безнравственных поступков. Хотя, конечно, дело не в Шехове, а в самой Маше… Если бы не деньги, вернее, не отсутствие их, если бы Маша была богата и ни в чем не нуждалась, разве случилась бы эта история? Разве позволила бы она дать себя обмануть первому встречному, даже такому обаятельному и нежному, как Шехов? Разве позволила бы увести за собой в гостиницу? Конечно, нет. Она сама бы «сняла» его где-нибудь на набережной, затащила в гостиницу, а потом и в постель… Вероятно, именно так все и было бы. От этих мыслей ей стало весело. Да уж… Если бы она была богата… Ха! Изначально условия задачи были прямо противоположные. Да если бы она была богата, разве встретились бы они в Питере? Скорее всего, где-нибудь в Европе или на каком-нибудь роскошном морском курорте…

Неожиданно появившаяся во дворе девушка с собакой вошла в подъезд, впустив, таким образом, и Машу. На третий этаж она решила подняться по лестнице. Останавливаясь чуть ли не на каждой ступеньке, она спрашивала себя в который раз: что я тут делаю? Она была совершенно не готова к встрече с женщинами, которые занимали главные места в жизни Шехова. То, что Лена жива, казалось ей вполне реальным. Хотя в целом вся эта история с дуэлью попахивала грязной интригой, не больше. Может, вернуться к Шехову, сказать, что она выходит из игры и что ему теперь уже не нужна нянька, и вернуться домой, в глушь, в Саратов? Она бы так, может, и поступила, если бы не выяснилось, что она уже стоит перед дверью квартиры Алехнович. Дорогая новая дверь, за которой скрывается не только сама хозяйка квартиры, но и парочка тайн, касающихся Елены и Владимира Шеховых. Глупо вот сейчас, когда многие ответы на вопросы, мучившие Машу и Шехова, находятся совсем рядом, повернуться и уйти. Хотя где гарантии, что эти ответы она получит? Да ей просто-напросто не откроют дверь.

Она позвонила, решив, что будет действовать так, как подскажут ей интуиция и ход событий.

Но на звонок никто не ответил. За дверью было тихо. Тогда она позвонила еще раз. Затем еще. И снова никакого отклика. Ну, правильно, возможно, кто-то из них стоит за дверью и прислушивается в надежде услышать голос Шехова. Ведь если бы пришел он сам, то непременно позвал бы их: откройте, мол, это я, ваш единственный и неповторимый муж и любовник в одном флаконе… Красивая ручка желтого металла оказалась холодной на ощупь – Маша надавила на нее, и дверь открылась. За ней оказалась еще одна – такая же массивная; Женя Алехнович обезопасила свою квартиру максимально, видимо, ей было что прятать от грабителей. Это и понятно, ведь ее любовник – банкир…

Глава 16

Гренобль. 3 августа 2004 года

«Здравствуй, моя милая, моя самая нежная из всех женщин, которых я когда-либо знал. Таких длинных и искренних писем я отправил тебе великое множество, но ты их так и не получила. И знаешь почему? Да потому, что они были только в моей голове. Что поделать, раз жизнь порой диктует нам свои условия. Эти письма, в отличие от других, сохраненных в моей памяти и представляющих собой драгоценные страницы, повествующие о моей любви к тебе, более живые, реальные, как и та история, которая с нами произошла и благодаря которой мы наконец-то останемся вместе. Ты и сама должна понять, моя милая, что рано или поздно это все равно должно было произойти, ведь, кроме тебя, у меня, по большому счету, никого нет. Дети? Они уже взрослые и живут самостоятельной жизнью. Жена? Ее давно нет в живых. Да и при жизни мы с ней никогда не были особенно близки. Она – мать моих детей, не больше. Я никогда не испытывал к ней никаких чувств, кроме уважения и благодарности за то, что она, по сути, и воспитала моих, наших детей. Так случилось, что я словно бы проживал две жизни: одну – полную ответственности и забот, другую – полную счастья и радости (хотя справедливости ради надо сказать, что мои заботы о тебе и то чувство ответственности, которое я испытывал по отношению к тебе, были не меньше, чем в отношении моих детей).

Я раздваивался, как это делают тысячи мужчин, и именно этот стиль жизни казался мне идеальным, наполненным величайшим смыслом. Жена и дети были моей семьей, ты же, ласточка, – моей отрадой, моей сладостью, моей отравой, моей любовью, моей жизнью… Я не знаю, помнишь ли ты, как все начиналось, думаю, что нет, потому что в голове твоей был ветер, ты ничего не чувствовала, кроме моих прикосновений, к которым тебе еще только предстояло привыкнуть. Тебе было приятно, что за тобой ухаживает такой взрослый мужчина, который влюблен в тебя, и ты, зная свою власть над ним, пыталась воспитать в себе ответное чувство. Ты улыбалась мне, ты позволяла целовать себя, но я-то знал, что внутри тебя все заморожено, что сердце твое по-детски холодно и беззаботно, что его еще не коснулось это болезненное и сумасшедшее чувство, которое принято называть любовью. Но я, в отличие от тебя, любил и был абсолютно счастлив. Я мог сделать тебя счастливой, а мог и разрушить твою жизнь. Ты спросишь меня, как можно говорить такие вещи? Отвечу: я циник от природы, потому и говорю так. Ведь ты досталась мне совершенным ребенком. Очень красивая девочка хотела поскорее стать взрослой. Для этого тебе потребовалось отойти от тех правил, которые изначально были привиты тебе в твоей семье и которые ты, надо сказать, с удовольствием нарушала. Тебя это возбуждало, наличие у тебя взрослой тайны кружило голову и раскрывало в тебе то, что прежде находилось в зародышевом состоянии. Жить с секретом – вот твое призвание. Тебе было комфортно в твоей двойной жизни. Я раздваивался, играя роль примерного семьянина, тогда как на самом деле горел страстью к тебе, и не было ничего, что могло бы остудить моего желания обладать тобой. Ты же раздваивалась, разыгрывая перед ничего не подозревающей бабушкой прилежную внучку. Мы были плохими актерами, но это являлось нашей общей тайной».

Семен еще раз перечитал напечатанный им на компьютере текст и усмехнулся. Как же много слов в русском языке, как богат он, но почему никто не придумал тех особых слов, что позволили бы ему выразить всю полноту чувств к женщине. Все слова, написанные им сейчас, были недостаточно верными, точными. Затасканные слова «любовь» и «страсть» казались неуместными и какими-то грязноватыми, неловкими, за которые было как будто даже стыдно.

Он встал и подошел к окну. За пышными кронами каштанов раскинулся теннисный корт. Солнце заливало площадку, по которой носилась пара загорелых мальчиков-подростков в белых шортах, майках и теннисных туфлях. Семен Смушкин купил в Гренобле дом и теперь, глядя уныло целыми днями на этот полный жизни и задора корт, ждал приезда Лены. Прошло почти два месяца с тех пор, как его, Семена Смушкина, объявили в розыск, но Лене было отлично известно, где он находится, – он давно уже послал в Москву своего человека, чтобы ей передали и адрес, и новую банковскую пластиковую карточку, оформленную третьим лицом на Елену Шехову. Она должна быть уверена, что, даже находясь далеко от нее, он будет продолжать заботиться о ней. Да и что такое банковская карточка в сравнении с тем, что он положил к ее ногам всю свою жизнь?.. Сколько раз он спрашивал себя, способен ли он и дальше ждать приезда Лены, выдержит ли разлуку и неопределенность, не случится ли такое, что в один прекрасный, вот такой же солнечный, как и сегодня, день терпение его кончится, он сменит домашний халат или шорты на деловой костюм и полетит в Москву? По чужим документам, разумеется, и предварительно изменив внешность. Это большой риск, но он готов заплатить за возможность выяснить наконец, где Лена и почему до сих пор не дает о себе знать. Он даже представлял себе, как подъезжает на такси в засаженный дубами московский двор, пересекает его, входит в подъезд и поднимается на третий этаж, как звонит в дверь и замирает в ожидании звуков ее шагов, Лениных шагов… Как она открывает и, сразу узнав его (она не может его не узнать!), издает стон облегчения и радости, как бросается ему на шею, как целует его, шепча при этом, что ей было без него очень страшно, что ее затаскали по прокуратурам и милиции, что она не верит в то, что это он убил Ефима Шостака, что он просто не мог так поступить в отношении человека, который спас Лену. К тому же Шостак всегда был близким другом Семена. То, что в его саду нашли труп доктора, – чистой воды подстава. Что так считают все, кто знает Семена. Лена будет говорить ему обо всех, кто причастен к его банковскому бизнесу, расскажет как бы мимоходом о Шехове, о том, что он после этой злополучной истории с дуэлью вернулся наконец на работу и развил там активную деятельность. Что он по-прежнему встречается с Женей, но та, другая (провинциальная), девушка, которая опекала его в надежде сорвать с него побольше денег, еще не уехала из Москвы, все надеется на что-то, или же Шехов просто снял ей квартиру и пообещал помочь с поступлением в институт или с устройством на работу. Семен вновь окунется в мир ее интересов, проблем, и она даже слова не даст ему вставить, чтобы только не услышать тот основной вопрос, ради которого он и приехал, неузнанный, в Россию: где же ты была все это время, Лена, почему не приехала ко мне в Гренобль? Он уже заранее знал, что она скажет. Она боялась, что за ней увяжется «хвост», потому что многие из их окружения знают, что Семен никогда не бросит свою обожаемую Лену одну в Москве, а если и бросит, то ненадолго, ровно на столько, сколько потребуется, чтобы замести следы. Рано или поздно любовники должны встретиться. И если бы Лена полетела во Францию, это не осталось бы незамеченным. Семен возразил бы ей, что все давно и так привыкли, что она постоянно куда-нибудь ездит, что ее поездка воспринялась бы естественно, как если бы она поехала к тетке в Тамбов. Но Лена бы возражала ему, как могла, постепенно сдавая свои позиции… Потом бы позволила себя обнять и расплакалась бы у него на плече, начала бы говорить чистую правду: она хотела побыть одна и во всем разобраться. Ей важно понять, способна ли она жить самостоятельно, без Шехова и Семена, без всех тех, кто прежде и составлял ее жизнь. Ну и что, спросил бы Семен, не в силах скрыть нежную улыбку (ее доводы всегда вызывали у него чувство умиления и иронии), разобралась? Нет, мне нужно еще время… И снова очередное признание: я не приехала бы, Семен, это правда, и ты знаешь об этом… Пожалуйста, оставь меня. Забери все свои деньги и исчезни из моей жизни. Я не хочу больше жить по твоим правилам, я хочу замуж, детей…