Рождение Клеста (СИ) - Ключников Анатолий

Второй горшок я разбил уже об щит: противник оказался почти наверху. Ткнул факелом, снова отскочил. Жидкая смола горела яростно, легко и капала горючими слезами — внизу кричали недовольные этими каплями осаждавшие.

Вот уже оборонявшиеся схватились за копья — дело дошло до рукопашной. Нихельцы, кому удалось втиснуться на парапет, рубились как безумные и вертелись, как черти. Наши солдаты на их фоне выглядели неуклюжими скворогами. Мы с Мальком на нашем участке сумели одолеть двоих шустрых прорвавшихся, но подальше, уже в расположении другой сотни, дела пошли совсем печально: там нихельцы сбросили со стены сопротивлявшихся и встали полукругом, защищая участок прорыва, на который соскакивали всё новые и новые враги, расширяя этот прорыв.

Заорали наши командиры: стоявший на земле резерв побежал к лестницам, ведущим на парапет стены, чтобы попытаться сбросить оттуда закрепившихся нихельцев. На узком пространстве очень быстро стало так тесно, что бой превратился в давку: кто кого опрокинет, столкнёт вниз — тот и прав. Грохот столкнувшихся щитов стал так силён, словно по булыжной мостовой катили десяток пустых бочек, ускоряя ударами деревянных дубинок.

Нам удалось «сплющить» наступавших: мы их уплотнили так, что новым нихельцам стало просто некуда спрыгивать с лестниц — их товарищи спинами загородили все промежутки между зубцами. С земли наши лучники стали расстреливать столпившихся на парапете нихельцев. Они, конечно, закрывались щитами, но им безжалостно стреляли по незащищённым ногам — в такой тесноте промахнуться было просто невозможно.

Бой превратился в настоящую мясорубку. Наши солдаты остервенело лупили вражескую массу мечами и топорами, кроша щиты, головы и тела, проливая кровавые ручьи на парапет. Нихельцы, понимая, что в такой свалке пленных никто брать не будет, отчаянно отбивались, — даже с ногами, пробитыми стрелами насквозь. Мы с Мальком в эту толпу рваться не стали: далековато она от нас располагалась, да нам и на нашем месте приходилось несладко. Мы не рвались отпихивать врагов с лестницы — для этой работы лучше годились жилистые, взрослые мужики, а вот прищучить одного-другого прорвавшегося — это мы делали с удовольствием.

Нихельцы пробивались то в одном, то в другом месте — каждый раз из резерва уходили всё новые и новые отряды, чтобы устранить этот прорыв. Рядом со стеной образовалось несколько полян с лежачими стонущими ранеными, которых торопливо бинтовали и помогали, как могли. Выглядывать там Солнышко возможности никакой не имелось: мы выдыхались, непрерывно махая железом и кого-то колошматя изо всех сил. В глазах уже поплыли круги, и всё сражение стало похоже на одну дикую, смертельную карусель, в которой крутились крики, стальной звон, деревянный стук, ругательства, стоны раненых, возле которых суетились женщины в белом. Я бы тогда не отличил обыкновенную женщину от самой смерти, тоже приходившую в белом платье, и тихо выпивавшую жизнь у лежащих — да кто ж там будет разбираться: обычная баба склонилась над телом или нет?

Но я имел железную уверенность, что Солнышко, конечно же, где-то тут, рядом. И леденящий ужас от того, что она может попасть в лапы нихельцев, удваивал мои силы.

Мы в тот день отбились. Даже и не помню, как то сражение закончилось. Я еле-еле стоял на подгибавшихся ногах, хрипло дыша, как загнанная лошадь, а моё лицо аж светилось раскалённой краснотой. По счастью, бочки были полны речной водой, и мы могли освежиться; нам подвезли ещё.

Сытный ужин никак не лез в горло: меня трясло от нервного перенапряжения. Малёк, вялый, шевелил ложкой тоже еле-еле. Даже для радости, что отбились, сил не хватало. Меня, наоборот, грызла жуткая тоска, что город мы не удержим, если нас будут так давить, — никак не удержим… Вот ведь как: по моему совету удалось уничтожить сразу два «чёртовых сарая», но никакого удовольствия я не чувствовал, да и сослуживцы мои тоже погрузились в себя, разговаривали неохотно, короткими фразами, при этом не обсуждая детали прошедшего боя, — как будто бы его и не было вовсе, а мы устали просто от тренировок.

Мимо нас прошёл полковой фельдшер, качая непокрытой головой и глядя вокруг себя невидящими, затуманенными глазами. Его мускулистые руки были в крови даже не по локоть, а до плеч. И на лице — кровавые, смазанные потом, пятна. И на рубахе. Он сел прямо на землю и закурил, продолжая качать головой и шевеля беззвучно губами, как будто кого-то мысленно уговаривал. Судя по цвету дыма, смолил мужик ту же самую моровку…

А у нас — ни моровки, ни выпивки. При этом всю душу жгло.

Вот и Солнышко появилась. А мы даже улыбнуться не могли, — не то, чтобы поговорить там, заигрывать. Она тоже выглядела не свежей: осунулась, глаза почернели, побледнела. Молча поставила нам с Мальком большой кувшин и ушла, не оглядываясь.

Нас из десятка только семеро уцелело — на семерых вина получилось не так и много, по стаканчику. Но как-то немного стало легче.

— Ну, хоть так отблагодарила за помощь… — Малёк попытался поскабрезничать.

— Не говори так, — я покачал головой. — Не надо. Она — хорошая.

— Да, — кивнул приятель. — Тут сегодня такая каша была… А бабы — молодцы. Ведь пришли, помогали. Не то, что мужики — им бы поскорей город сдать и жить себе спокойно. Суки гадские. Своих баб готовы под нихельцев положить — лишь бы их не тревожили.

Вино развязало ему язык.

Я не стал с ним спорить, хотя сам видел, что нам готовили ужин как раз городские мужики. Пришли, предложили помощь, а генерал их отправил на подсобные работы, чтобы всех солдат поголовно держать под рукой, — даже кашеваров. Вот и сейчас кто-то из горожан таскал камни на парапет, помогая нам готовиться к новым сражениям.

Ничего… Пусть выговорится. Накипело у парня.

Жизнь продолжается

А город мы сдали, на следующий же день. И ведь как сдали-то — обидно: проспали, в самом что ни на есть прямом смысле слова проспали.

Началось всё с вечера дня того памятного штурма. Мы-то с Мальком — ладно, выпили по кружке винца, и всё, так как денег у нас не осталось ни шиша. А многие защитники, чтобы снять нервное напряжение, напились до ишачьего крика. Пронырливые маркитанты принесли им вина немеряно (и откуда только у них всегда всё есть???), а командиры особо и не пытались сопротивляться той пьянке, так как и сами пили, как лошади.

Весь следующий день одни вояки «лечились», другие их догоняли, а третьи пошли к бабам искать отдушину.

Мы уже привыкли, что нихельцы следующую попытку начинают не раньше, чем через неделю после очередной, и охрана велась из рук вон плохо. Но я, честно говоря, зная теперь, что могут сделать те же «ночные совы», не думаю, что мы могли бы от них защититься, даже если и стояли бы там все трезвые. «Совы» просочились в город, собрались вместе и напали на охрану возле ворот. Быстро и тихо всех перебили и вытащили запорный брус. Тут же к ним на помощь кинулся отряд, под покровом темноты подошедший поближе, а там и вся нихельская армия бросилась в атаку.

Эти подробности я узнал позже. Для меня же падение города началось с суматошной тряски: меня будил Малёк:

— Вставай! Скорее же! Нихельцы в городе! Ну!

— А?! Что?!

Спросонья я ничего не понимал. В ночь после штурма я спал плохо, весь день ходил как помятый, а на следующую ночь задрых, как скворог на зиму, сладко и непробудно. И вдруг, представьте себе, меня пихают, толкают, орут в ухо… Вот вы бы, уважаемый читатель, на моём месте быстро бы всё сообразили, а? То-то же.

Я вскочил, ухватил меч, заполошно озираясь:

— Где?!

Впрочем, можно было и не спрашивать. На стене горели факелы, кое-где пылали костры, и в их неверном, дрожащем свете, отбрасывающем длинные тени, я увидел метавшихся людей, рубивших друг друга и истошно орущих от полученных страшных ран, — кто ещё оставался жив. Звенела сталь — и как я мог дрыхнуть при таком шуме?!