Рождение Клеста (СИ) - Ключников Анатолий

Вот так мы с Мальком и вернулись назад, в «обычную» армию. Впрочем, всем оставшимся штрафникам тоже дали копья, и мечи они могли себе заменить, по желанию, так как после убитых всё оружие оставалось тут же, возле стен. Я себе и шлем взял, а Малёк отказался: ходить на летней жаре с таким котелком на голове ему казалось несподручным.

Самым невыносимым для нас казалось одевать доспехи после убитых. Горожане готовили павших к последней тризне, а для этого раздевали их и заворачивали в саван, для сожжения. Так что нам достались вполне хорошие кожаные «рубахи», со стальными защитными пластинами. Только вот воняли они чужим потом и тухлой кровью, но, если их промыть, то носить вполне можно.

Для меня ношение доспеха означало: я — такой же, как все, а не штрафник бесправный. Ради этого я готов был и потерпеть.

Меч я себе тоже подобрал другой, поудобнее и не ржавый. Вздохнул: у кого же теперь меч моего Учителя? Хорошая была вещь, а профукал я её ни за что. Обидно, но винить-то некого, кроме самого себя.

Хоть мы и стали «обычными» солдатами, но в карманах денег не было ни гроша, а без деньжат с девицами не загуляешь, и в кабаке делать нечего. Оставалось ждать конца месяца, — очередного расчёта. Мы дождались, вот только не своих солдатских грошиков…

В один из дней земля под ногами слегка вздрогнула.

— Требушеты бьют! — закричал часовой в башне. — Недолёт!

Мы сломя голову кинулись на стены. Однорукие величественные механизмы раскручивали гигантские валуны и швыряли их в нашу сторону. Они падали на землю, подпрыгивали, как мячики и, приближаясь к стене, останавливались — эта красивая картинка была похожа на детскую забаву, и никакого ужаса не внушала.

— Пристреливаются, сволочи, — процедил сквозь зубы один из бывалых.

Один из камней пролетел выше стены и рухнул в город. Через некоторое время оттуда послышался визгливый крик сварливой бабы, да такой отчётливый, что мы разбирали каждое слово. Она очень темпераментно высказала всё, что думает о нихельцах и об их ближайших родственниках, а также о войне вообще и о мужиках в частности. Мы надрывали животики, ухохатываясь, прижимаясь с зубцам стены, чтобы ненароком не скатиться на землю.

Бах! Один валун всё-таки врезался в стену. Нас тряхнуло так, как будто каждого в спину ударило и, казалось, могло запросто стряхнуть наземь, как ничтожных блох с рубахи, как мелкие пуговицы с навесной полки. Ого! Моё сердце ухнуло вниз так, как будто бы я сиганул с огромной высоты.

А ведь стена казалась такой монолитно-незыблемой, и мы не думали, что валуны, даже большие, могут её поколебать. Смех сразу стих.

Удар, ещё удар. Требушеты лупили в стену, как в бубен. Валуны от удара раскалывались, и некоторые обломки перелетали через зубцы.

А вот и первое попадание в зубец. Он брызнул во все стороны каменными осколками и строительной пылью — кто-то жутко закричал, получив страшный удар. Сразу несколько человек скорчились, зажимая кровоточащие раны. Одного солдата просто смахнуло вниз, вместе с ограждающими перилами, в куче битого камня, — мы даже взглядом не успели проследить его полёт, настолько быстро его сбросило — и вот он уже лежит на земле неподвижно, почти невидимый под грудой обломков. Шутки кончились.

Вот ещё одно попадание в зубец, и ещё… Крики, стоны, кровь, удушающая пыль, каменная крошка под ногами. Удар в стену — слышно, как осыпаются разбитые камни. Нихельцы угодили в башню — её островерхая крыша начала заваливаться на бок, и солдаты в ужасе бросились прочь от неё по парапету, создавая давку — кто-то сам спрыгнул вниз, не надеясь вовремя пробиться сквозь толпу. Мда, старая крепость оказалась совершенно не готовой к такому оружию…

Потом появились ещё и катапульты. Эти нам были не опасны: они швыряли свой груз через стены в город. Вот только горожанам пришлось не сладко: на них рушились с небес бочки с горящей смолой. От удара о землю они разбивались в щепки, разбрызгивая содержимое в разные стороны — в городе поднялся бабий вой, крики ужаса и безнадёжного отчаяния; кто-то принялся командовать тушением пожаров. Густые чёрные дымы повалили в небо, пачкая его, принося к нам вонючий запах горелого.

Городские ворота были пропитаны огнезащитным составом, так что сжечь их было совсем не просто, а вот деревянные дома горожан такой защиты не имели… Нихельцы, наверное, могли нам и «негасимый огонь» кидать, но только это оружие — дорогое, и швырять его наугад — большая роскошь. Бочка горящей смолы вполне могла натворить бед не меньше, и стоила гораздо дешевле.

А мы сидели, сжавшись, как кролики, на парапете, в страхе отслеживая траектории полёта камней из требушетов — и ничего поделать не могли. Нихельская армия сплошной стеной закрывала свои катапульты, и атаковать её командующий не решился: наверняка нас бы ожидал фланговый удар вражеской конницы, с отсечением от ворот и окружением.

Ещё один удар в зубец, грохот обвала, брызги крупных камней. Я невольно отследил взглядом их падение — и не поверил своим глазам: на земле сидела девушка, торопливо перевязывая раненого, а камни на излёте плюхались от неё совсем неподалёку. Белый платочек, из-под которого выбиваются огненно-рыжие волосы, белое платье без рукавов — это та самая девушка из моего морочного видения.

Я и сам не заметил, как оказался радом с ней. Да, так оно и было: только-только сидел на стене — и вот уже грубо хватаю её за плечо:

— Ты что, совсем сдурела?!! Уходи отсюда, живо! Жить тебе надоело, что ли?!!

Она вырвалась, отмахнулась:

— Не мешай! Видишь, я занята?!

— Она занята! А мы, стало быть, просто так тут сидим, скучаем!!!

— Помоги лучше оттащить его подальше. А то прибьёт его тут ненароком.

Да, совсем шальная девка. Но делать нечего: пришлось ей помогать, чтобы она тоже отошла отсюда подальше. Я подхватил бесчувственное тело под мышки, Солнышко взялась за ноги — так мы и отнесли беднягу в сторонку.

Я заметил, что платье у неё всё в кровавых пятнах, и руки все окровавленные. Я погладил её голое плечо: кожа оказалась удивительно нежной и мягкой — пальцы как будто тонули в ней.

— Ты, это… осторожнее, пожалуйста. Тебя ведь убить могут…

Она лукаво глянула, склонив голову на плечо:

— Ты что, за меня переживаешь, что ли?

— Ещё чего! — я фыркнул. — Больно надо!

— Вот и шагай тогда, раз не надо! — она даже ногой притопнула.

Я пожал плечами и пошёл назад, на стену. Там получил весомый подзатыльник от десятника:

— Ты куда уходишь без разрешения?! Опять к штрафникам захотел?! Или тридцать плетей тебе всыпать?!

— Помогал раненого перенести.

— Видал я, кому ты помогал. Ладно, ступай: тебя сам сотник сегодня вечером убивать будет. Если нихельцы днём не пришибут.

Ну, спасибо за такую милость… Вообще-то, сотник убить меня не обещал, просто покалечить грозился… правда, покалечить весьма своеобразно.

— А почему нас долбят, а мы не отвечаем? — спросил я совсем не по уставу: мы оба сидели, сжавшись в клубочек. Но хотел бы я видеть такого правильного, который стоял бы в полный рост по струнке, когда кругом осколки камней летают. — У нас что, никаких механизмов нет? И мастеров нет?

— Всё было, — цыкнул тот, сплюнув со стены в город. — Да только не хранилось так, как надо. Началась война, и выяснилось, что механизмы никуда не годны: одни рассохлись и потрескались, другие — гнилые. И всех мастеров в армию забрали — от них сейчас ни слуху, ни духу. Живы, нет — не знаю. У меня брат двоюродный вот так ушёл — и с концами.

Тут уже и я, не выдержав, сплюнул в сердцах в том же направлении. Неужели это и есть то сокровенное знание о войне, на которое намекал Учитель: меня запросто может пришибить шальной глыбой как мелкую букашку, а я ничего против этого сделать не смогу, и все суровые годы моего обучения воинскому искусству не стоят даже и куска разбитого камня? Все унижения, ушибы и побои — это всё зря?!

Я вспомнил, с каким щенячьим восторгом мы на войну собирались… глупые мальчишки, которых провожали такие же глупые девчонки.