Лицом к лицу - Александр Лебеденко

Проходя, Альфред быстро обернулся к солдату.

— Сдай ривόльвер, — сказал он спокойно.

— «Ривόльвер», — передразнил, покачнувшись, солдат. — Катись к своей Фене под колени.

Но Алексей уже крепко взял часового за плечи. Альфред с силой выкрутил револьвер из рук.

— Робя! — заревел солдат. — Караул!

Из раскрытых окон подвала выглядывали красные лица, встрепанные головы.

Альфред дал резкий свисток. Стрелки перебежкой окружали дом. Грузовик задним ходом, щелкая короткой цепью у колеса, шел к подвалам. Из окон уже выглядывало несколько винтовок. Большой человек в разношенной кепке и военной шинели выбросил ноги на снег, сидел в окне и то зорко следил за улицей, то, захлебываясь, ругался и грозил:

— Катись… чтоб в секунд. Щупаки! Перестреляем, как воробьев. Рр-революционному народу… А ты, комиссар, получай.

Он швырнул бутылкой в Альфреда. Бутылка скользнула по снегу и разбилась о тумбу.

— Зови пожарных, — приказал Альфред стрелку.

Из ворот противоположного дома выбежали двое в серых куртках с длинной кишкой. Струя первым делом ударила в лицо ругавшегося. Он неловко слетел с окна, мелькнув в темноте подвала широкими разбитыми подошвами.

Но через секунду он опять большой встрепанной птицей бился в окне. Ничего не видя за струей, он тыкал во все стороны винтовкой. Оборачиваясь, оглушительно ревел что-то в подвал, где шевелились неясные тени.

Стрелки действовали молча, как на учении. Они проникли в ворота, на усеянный битым стеклом двор и обтекали подвал с трех сторон. Громилы, показываясь из подвала, кричали, грозили и ругались.

— Расходись! — крикнул Альфред. — Оружие оставлять. Людям проход свободный.

— Господи, как же пройти? Мне домой… — заметалась в воротах женщина в горжетке.

В подвале бахнула винтовка.

Пожарники протащили кишку еще на сажень. Струя, совсем серебряная на морозе, ударила в разбитые окна подвала. Из рам вылетали застрявшие осколки стекла. По стенам ползли мокрые пятна. Брызги взлетали до четвертого этажа. Подвал заливало ледяной водой.

Громилы вылезали во двор и скапливались у ворот.

— Пущать? — спросил пожарный, живой струей указав на ворота.

Люди шарахнулись.

— Пускай, бей в подвал.

К окну опять протолкалась фигура человека в кепке. Он размахивал темным предметом.

— Жандармы. Комиссары. Бей их в душу, печенку…

— Крой! — показал пальцем Альфред.

Струя сбила кепку.

— Ах так? Получи… твою… душу.

— Ложись, — скомандовал Альфред, придавил Алексея рукой к земле, а сам остался стоять.

Граната легла в снег. Рвануло всю улицу.

Кто-то истошно, по-звериному взвыл.

Середина улицы зацвела серым облачком. Люди на корточках ползли вдоль стен. Стекла шуршали на железных подоконниках, осыпались замедленным дождем. Пожарники, бросив кишку, нырнули в ближайшие ворота. Кто-то затыкал окно в пятом этаже красной периной. К другому, по-видимому, придвигали шкаф. Дворники уносили раненого.

Теперь опять у подвальных окон появилось несколько всклокоченных, мокрых фигур.

Обозленно шлепнуло несколько винтовочных выстрелов.

Пулеметчик на грузовике уже лежал на брюхе. Черный палец «максима» глядел в подвал.

— Крой! — махнул рукой Альфред.

Пулеметчик строчкой прошелся по окнам. Вернулся назад и еще раз к воротам.

— Стоп! — поднял руку Альфред. — Выходи! — крикнул он в ворота. — Складывай ружья. Последний раз. Без задержания.

— Немцы, — вслух размышлял кто-то в подворотне. — Ей-богу, немцы…

— Неужели Вильгельм пришел?

— Латыши это?

— Без задержания. Иначе опять пулемьет…

Громилы выходили один за другим из подворотни пьяного дома и на свету оказывались расхлыстанными солдатами, бродягами, подростками. Подобрав шинели, пускались в рысь вдоль стен. Из карманов торчали цветные бутылки. Одним из последних, ругаясь и кляня, шел парень в кепке. Лицо его было знакомо Альфреду.

— Стой, — указал на него пальцем Альфред. — И тут шумишь… Поспеваешь… Взять!

Солдат шарахнулся назад.

— Меня? Ах ты, чиж размалеванный. Я за революцию… когда ты еще без штанов бегал…

— Пойдешь к Иисусу… гранатчик, — сказал сквозь зубы Альфред. — Я тебя знаю. Твоя фамилия Мартьянов. Где враги Советской власти — там и ты.

Солдат сделал вид, что не понял:

— А я ж ничаго. Я за народ.

Но невольно обеими ладонями он прилип к стенке.

— Вьяжи руки, — сказал Альфред стрелкам.

Солдат смотрел на него широкими глазами. Сквозь пьяный туман и залихватскую наглость проглядывал смертельный страх.

Альфред подошел к нему и сказал:

— Твоя революция пьяная. Твою революцию пролетариат убьет.

Солдат потемнел в лице.

— Запечатать подвал, — сказал Альфред. — Алексей, зови дворников.

Глава XV

НОЧЬ ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА

Беспокойная, насквозь простреленная ночь восемнадцатого года.

К крышам городским прижимаются облака, и луне, седой болотной старухе, не прорваться сквозь них. Краешком воспаленного глаза она глянет в просвет на город — там грязный снег, редкие голые сучья, сизые камни, люди с винтовками и поднятыми воротниками — и прячется опять за середину набегающих одна на другую зимних туч.

Дом строен при Николае I, основательно и громоздко. Окна четвертого этажа черны. В рассеянном свете ночи они кажутся нарисованными углем на желтом фасаде, как на декорации.

У начальника патруля, котельщика Пивоварова, на боку маузер. У Алексея и двоих красногвардейцев — винтовки.

— Сколько выходов из квартиры, товарищ?

Дворник жмется, кутается в волчью клочковатую шубу. Весть об обыске прогнала сон. Заменила тепло, накопленное в долгой неподвижности, мелкой дрожью, ознобом.

— Черный ход на пятую лестницу…

— Зря не взяли больше народу, — говорит рыжеусый красногвардеец.

— Пулемета еще не хватает. А то разве гаубицу поставить?

Алексей не пожелал скрыть свое презрение к такой осторожности. Не первая ночь, не первый обыск. Он берется один ходить на офицерские берлоги. Злости у них много в глазах, а руки трясутся… Страх за жизнь перешибает страх за добро.

— Обойдемся, — спокойно говорит Пивоваров. — Ну, веди, товарищ. Сперва нас двоих на парадную, потом вот их на черный ход.

Сведения о квартире № 36 говорили, что здесь к двоим офицерам-павловцам, холостякам, сходятся товарищи по полку, бывает подозрительная молодежь. Часто пьют, кутят, приводят женщин. Вносят, выносят какие-то свертки. Живущий на заднем дворе рабочий-путиловец подозревал более серьезные дела, нежели простое разбазаривание барской квартиры. Однажды во время кутежа в квартире раздался выстрел. Ночью вынесли по черному ходу большую корзину.

По свистку с черного хода Пивоваров нажал кнопку звонка и одновременно постучал в дверь.

Тишина тянулась, томила. Алексей сгорал в нетерпении, как смелый, но неопытный охотник перед медвежьей берлогой. Пивоваров позвонил еще раз и застучал в дверь рукояткой маузера.

— Спят, буржуй треклятые…

— Кто? — раздался неясный, скорее, мужской голос.

Дворник выступил вперед, назвался, приникнув лицом к двери.

— Почему ночью?

— По ордеру из Совета…

Резкий звук с размаху замкнутой двери — и тишина…

— Ого! — сказал Пивоваров. — Кажется, здесь серьезно.

Он распахнул окно во двор и слушал.

Двор дышал тяжелой ночной сыростью. Все было тихо, но Пивоварову казалось — все напряжено, как будто тысячи ушей слушают за стенами во тьме. Припав к двери щекой, слушал и Алексей. Ему не терпелось бить, громить эту дверь прикладом. Расстрелять бы всю квартиру из пулеметов, не разбираясь, кто там и что там…

Придется кому-нибудь сбегать к телефону вызвать наряд.

Выстрел вырвался во двор, должно быть с черного хода. За ним второй.

«Поздно», — подумал Алексей и, не сдержавшись — невмоготу было больше, — ударил прикладом в самую середину двери. Пустым легким металлом зазвенели судки и кастрюли. Теперь он и Пивоваров по очереди громили дверь. Вздрагивая и ослабевая, отходила доска. Уже можно было просунуть руку, как дверь сильно дернуло выстрелом. Алексей и Пивоваров отпрянули, но сейчас же ввели дула винтовок в щель, откуда полз серый дымок. Беспорядочно гремели выстрелы. Дворник бежал вниз, путаясь в длинной шубе. В окнах напротив зажигали робкий, немедленно погасавший свет.

— Бей! — крикнул Пивоваров.

Приклады работали, как молоты.

Вдруг Алексей выругался, подскочил вплотную к двери, просунул руку в щель, вскрыл болт и повернул французский замок.

Револьверная пуля загремела в судках.

Редкая ночь восемнадцатого года проходила без обысков. Попадались осиные гнезда. Но в таких случаях операция проводилась с достаточными силами.