Сергей Павлович Королев - Ребров Михаил Федорович

Вечерами подводились итоги дня: что получилось, что нет, в чем причина. Надзор за ходом работ осуществлял генерал госбезопасности И. А. Серов — «человек Берии». Сам же Лаврентий Павлович курировал не только атомные, но и ракетные дела. Серов докладывал ему обо всем, что происходило на полигоне, а главное — о неудачных пусках. Этап испытаний всегда чреват неожиданными «бобами» (так называли неисправности в системах, разрывы в электросетях, замыкания на массу и прочее), переносами, возвращением ракеты на техническую позицию для перепроверок. Всякое случалось. Бывало, ракета нормально уйдет со «стола», «прочертит» всю траекторию, но упадет не туда, куда ее пускали. Серов тут как тут и пристает с навязчивым вопросом: «Почему такой разброс?» Королев объясняет: «Учимся, разбираемся, исправляем ошибки». «Чьи ошибки?» — допытывался генерал. «Свои», — отвечал Королев.

Траекторные измерения делали с помощью кинотеодолитов, результаты во многом зависели от погоды. Метеосводку докладывал синоптик Пинус, начиная обычно с района Бермудского треугольника. Там все было ясно, но чем ближе к Волге, тем больше появлялось путаницы и неопределенности. Заместитель председателя Государственной комиссии Д. Ф. Устинов предложил альтернативный вариант: «Надо расспросить старожилов. Старики умеют чувствовать погоду костями. Кто даст точный прогноз, тому пообещать премию». Старики оказались хитрее Госкомиссии: одни предвещали непогоду, другие наоборот. Кто-то всегда угадывал, а премию они делили между собой.

Каждую ночь докладывали Сталину о ходе работ. Тот обожал ночные доклады, выслушивал, выдерживал паузу, а потом многозначительно говорил: «Надо проверить, чем вы там занимаетесь».

Однажды Тюлин спросил:

— Почему Гитлер не использовал свои «фау» против нас?

Королев задумался:

— Не знаю… Что касается военно-стратегических замыслов, то это не по моей части. А что ты сам думаешь?

— Думаю, что не одного меня это интересует. Вот послушай… — Тюлин стал рассуждать, двигая по столу пачку папирос. — Известен такой факт. С острова Узедом через Варшаву на Восточный фронт проследовал специальный эшелон. У него был секретный код «Р-13». На этом эшелоне везли самолеты-снаряды. Где-то в районе Пскова его подорвали партизаны. Дальность полета «Фау-1» требовала приближать пусковые установки к району обстрела. Из-под Пскова и Таллинна гитлеровцы намеревались нанести удар по Ленинграду. Когда фронт покатился на запад, надежды на «Фау-1» рухнули. А вот «Фау-2» Гитлер использовать просто не рискнул.

— Почему?

— Гитлер понимал, что судьба Германии решается на Восточном фронте, но ему нужно было держать Англию в состоянии постоянного напряжения. Нанести ракетные удары по Москве он не мог, а отдельные пуски по прифронтовым городам могли быть неудачными, что сразу же развеяло бы миф о всесильном оружии возмездия. А это могло поднять дух англичан.

Тюлин был прав. Пуски А-4 в Капустином Яре подтвердили на практике их малую надежность. Из одиннадцати немецких ракет только пять достигли цели, шесть пусков были аварийными. Свои шли лучше, хотя при отработке случалось всякое.

Вызов на совещание в Кремль был неожиданным. Еще более настораживало пояснение: «К Лаврентию Павловичу, в кабинет № 13». Поездка в «Большой дом», разговор с шефом НКВД обескуражил Королева. Он чувствовал себя подавленным, обессиленным, больным. В сознании вспыхнула искра из 37-го. Нечто подобное слышал он и тогда. Слова Берия о «двойниках», произнесенные с холодным равнодушием, подействовали на Королева как удар набатного колокола: «Неужто есть неизвестная ему группа конструкторов, которые решают аналогичные задачи? Кто они? Где их прячут? А главное — зачем это, разве он и его коллеги и смежники плохо работают?» Это вызывало какой-то внутренний протест, полное непонимание происходящего, рождало аналогии с прошлым. Было уже такое, было. И окрики, и гнусные намеки, и трагические последствия, к которым вело несогласие с «мнением большинства». А что это за «большинство», каковы его аргументы?

Берия чувствовал себя вершителем дел и судеб, относился к главным конструкторам с позиции своего превосходства, демонстрировал свою монополию на истину. А они, униженные его хамством, испуганные подозрительным взглядом из-под бликующих стекол в золоченой оправе, начинали нервничать, теряться, будто были в чем-то виноваты, думать о всевозможных бюрократических неурядицах как о своей собственной вине.

Каменные лица помощников хозяина огромного кабинета, чьи хмурые взгляды скользили по их лицам, на ком-то задерживались, рассматривали с любопытством или просто так, для общего ознакомления. Один из них особенно запомнился Королеву. Ни единого волоска на голове, короткая морщинистая шея, почти прозрачные уши с отвисшими мочками и глубоко запавшие колючие глаза, выражавшие жестокость и подозрительность.

Королев понял, почему его письмо с далекой Колымы осталось без ответа. И еще одно чувство овладело им: сознание своей полной беспомощности, бесправия, бессилия перед этими людьми, олицетворяющими власть.

Шеф НКВД не менял своих привычек. Снова появилось что-то вроде «троек» и «особых совещаний», которые в конвейерном порядке решали судьбы «подозреваемых». Среди них были и люди из ракетных «почтовых ящиков».

Берия сидел за огромным столом, уткнувшись в бумаги. Когда он поднял тяжелую лысеющую голову, Королев увидел каменное лицо без глаз. Их скрывали блестящие стеклянные кружочки пенсне. Тон, которым он вел беседу, манера держаться рождали у вызываемых чувство подавленности. Они были скованны, отвечали сбивчиво и, что самое ужасное, теряли уверенность в себе.

Потом были неожиданные звонки по телефону. Они раздавались в полночь, и даже позже. «У вас снова взрыв? Почему? Кто виноват? Когда это кончится?» Королев отвечал сдержанно. Когда в трубке раздавались короткие гудки, размышлял о том, чего же все-таки ему теперь ждать? Ладно, если Берия захочет разобраться, а вдруг нет?

Очередной звонок вызывал озноб.

— Товарищ Королев? — Голос в трубке звучал чуть слышно, но Королев узнал Берию.

— Да, я вас слушаю.

— Мне принесли протокол последних испытаний. Снова неудача. И снова нет виноватых? Кто-то хлопочет, чтобы вам дали орден, а я полагаю, что вы заслуживаете ордера…

В трубке хмыкнули. Королев промолчал. Неудачи последнее время возникали сплошь и рядом без его вины. Телеметрия пусков полностью снимала упреки с ОКБ-1 и его руководителя. Сам Королев вины с себя не снимал. Он интуитивно чувствовал, что срывы возможны, и уже представлял, чего надо потребовать от смежников, чтобы ракета снова не ушла «за бугор». Не в его правилах было следовать лишь интуиции, и потому он ждал стендовых испытаний.

— Мы делаем свое дело честно. — Королев старался быть спокойным и корректным.

— Это надо доказать. Вы поняли насчет ордера? — Берия не скрывал угрозы и, не дожидаясь ответа, положил трубку. В его манере были эти неожиданные обрывы разговора.

Королев достал папиросу и закурил. Пальцы дрожали. Мысли путались. Сердце больно кольнуло. «Сволочи. Кто дает им право упрекать меня в бесчестности?»

Мучительной чередой тянулись дни, длинные как жизнь. Томительная неизвестность причин некоторых сбоев, одурь от постоянного недосыпания и перенапряжения. Это изматывало его, лихорадило коллектив конструкторского бюро и — самое главное! — в преддверии сложных испытаний новой ракеты грозило оставить задуманное без главных творцов.

Допросы по телефону продолжались. «Вы затягиваете сроки, это факт, а попытки что-то объяснить не представляются мне убедительными», — зло шипел Берия в следующий раз. Его раздражали логика Королева, непонимание некоторых технических терминов, и он переходил на крик: «Мне надоело с вами возиться!».

Однажды приехал Рязанский. Без предварительного звонка, в самый разгар рабочего дня. В кабинет вошел торопливо, обрадовался, что Королев один, начал быстро и сбивчиво: