Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Мыслишь, зло – уничтожение всего сущего? – произносит, не оборачиваясь, Олег, угадавший невыказанную мысль Сергия.

– Мыслю так.

– И посему надобно всеми силами не поддаваться злому? Но доброта – не слабость ли?

– Доброта – сила! – отвечает Сергий.

– А ратный труд? А пот и кровь, иже за ны проливаемая во бранях?

– Господь требует от всякого людина действования, ибо вера без дел мертва есть!

– И все-таки я должен уступить Дмитрию? В этом высшая правда, скажешь ты? В этот миг, в час этот, когда Рязань сильнее всего, когда враг мой угнетен и почти раздавлен, в этот миг велишь ты мне…

– Не я, Господь!

– Пусть Господь! Но помолчи, теперь помолчи, монах! В этот миг, в этот час славы моей велит мне Господь отречься от самого себя ради высшей истины и высшего долга пред землею своею? И обещаешь в награду лишь светлую память людскую? Но нет, ты не обещаешь и ее! Ибо обадят, оболгут, клеветами очернят память мою на земли и жертву мою днешнюю ни во что обратят, приписав мне неведомые корысти и злобы… Ведаю! Ведаю, что христианину невместно печись о воздаянии земном, ибо не ради людской памяти, но токмо ради Господа творит добро христианин и Господу одному ответственен в делах своих – все так! Даже в безвестии! В очернении! В гибели! В хуле и поношениях! Как тот мних, ославленный сластолюбием среди братьи своей, хотя был святее святых… Все так! Господу своему и земле родимой! Так обещаешь ли ты, Сергий, что не погибнет земля, которую создаем мы теперь, Михайло Тверской, отринувший вышнюю власть, и я тоже, оба в большей мере, чем твой Дмитрий, – обещаешь ли ты, что не погибнет земля? Что не растащат, не разворуют Русь грядущие вослед нам? Что жертвы паши не всуе пред Господом? Обещай!

– Обещаю, сыне! Доколе вера не ослабнет в русичах, прах, в который уже вскоре обратится ветхая плоть моя, будет вновь и вновь вдохновлять живущих на подвиги битвы и отречения ради родимой земли. И этих слов, княже, я не говорил еще никому и не скажу никому иному, ибо ведаю, сколь велика жертва твоя!

Оба замолкли. Надолго. Оба не ведали времени в этот час. Только за слюдяными оконцами желтело, синело: там погибал осенний краткий день, шли часы, отмеренные природой и Господом. И Олег вновь говорил, многословно и долго, изливая упреки и жалобы и – словно бы не было сказано реченого – возвращаясь вновь и опять к истоку спора с самим собой.

И Сергий опять молчал, он знал, что князю Олегу надо дать выговориться, надо дать излить всю горечь и все обиды прошедших лет. А далее… Далее сам князь решит, как ему должно поступить. А он, Сергий, привезет в Москву желанный и жданный мир с Рязанью. В очередной раз совершив благое деяние во славу родимой земли. Привезет воистину прочный мир, скрепленный, два года спустя, браком Софьи, дочери князя Дмитрия, с Федором Ольговичем, сыном великого князя рязанского.

Так Сергий свершил последнее великое земное деяние свое, за которым, впрочем, последовали многочисленные не оконченные и доднесь деяния духа этой угасшей плоти, вновь и вновь в труднотах веков воскрешая память великого русского подвижника.

И, спустя многое время, уже едучи домой, улыбнется Сергий умученной, почти неземною улыбкою и подумает, что князя Олега уговорить было ему все-таки легче, чем селянина Шибайлу, укравшего борова у сироты и упорно не желавшего возвращать похищенное.

Ибо духовная сила успешливее всего там, где встречает ответную, подобную себе духовность, и тогда лишь люди, невзирая на взаимные злобы, но почуяв сродство высшей природы своей, нисходят в любовь и уряжают, к общему благу, взаимные которы и споры. Ибо первичен Дух, а бытие – вторично. Дух всегда выше плоти, как творец выше творения своего, и в непрестанном борении Духа с плотью должен главенствовать и одолевать Дух, и духовное должно быть выше, первее плотского, тварного. А всякое «восстание» земного есть лишь знак помрачения духовности, за коим с неизбежностью следует гибель объятого неверием земного бытия.

Часть четвертая

Глава первая

Княжич Василий, бежавший в разгар зимы кружным путем из ордынского плена, оказался в самом начале 1386 года у волошского, или мултанского, воеводы Петра.

Этот год был годом важнейших перемен на славянском востоке Европы. Только что совершилось объединение Польши с Литвой. Знаменитая Кревская уния, закрепленная женитьбой литовского великого князя Ягайлы на польской королеве Ядвиге, с последующим обращением Литвы в католичество.

Это было последней великой победой католицизма в его упорном наступлении на Восток, против православных, «схимников», ибо девять десятых населения тогдашней Литвы составляли именно православные русичи и обращенные в православие литвины.

На Руси этот год начинался сравнительно тихо. Замирившись с Олегом и тем развязав себе руки на южных рубежах княжества, Дмитрий готовил на осень поход на Новгород. Обид накопилось немало, но главное, казне великокняжеской трагически не хватало серебра. Восемь тыщ ордынского долга висели камнем на шее московского князя, и взять их не можно было ни с кого, кроме Господина Великого Новгорода.

Церковные дела также разладились. Ныне из Нижнего архимандрит Печерский Ефросин пошел ставиться на епископию прямо в Царьград. Великий князь вновь посылал Федора Симоновского в тот же Царьград: «О управлении митрополии Владимирской». Княжество пребывало без верховного пастыря, что было особенно гибельно перед лицом восставших ересей и латынской угрозы.

Отпуская Федора, Дмитрий был особенно хмур. В Смоленске снова бушевал мор, на этот раз пришедший с Запада, из Польши. Боялись, что мор доберется и до Москвы. Андрей Ольгердович Полоцкий устремился на Запад – возвращать отчий полоцкий стол. С ним ушли значительные литовские силы, до того служившие Москве. В боярах вновь разгорались нестроения. Федора Свибла открыто обвиняли в военных неудачах и давешних ссорах с Рязанью.

– Я, што ль, един был за войну с Олегом? От тамошних сел, от полей хлебородных никоторый из вас рук не отводил! – кричал Свибл в Думе княжой. – Хлеб – сила! На хлебе грады стоят! Не в ентом же песке да глине век ковыряться! Олег никогда того не осилит, что мы заможем! Ну не сдюжили воеводы наши, дак еще и не то быват! За кажну неудачу казнить, дак и все мы тута в железа сядем!

Кричал яро, брызгая слюною, и был вроде прав… Дмитрий, дав боярам еще поспорить, утишил собрание, перевел речь на Новгород.

Нынешнего хмурого князя своего бояре побаивались. Невесть что у