Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

И вот что было с Джафаром.

Что же до царевича, то он бледнел и чах, как прежде Ясмина, и заболел, и слег, и отказался от еды, и жизнь была ему не в радость, и гибель его была близка. И царь, сильно тому опечалившись, вновь послал за тем странствующим врачом и, приняв его со всем подобающим почтением, взмолился, говоря: вот, ты помог возлюбленной моего сына, гаремной девушке, и отвел от нее гибель, и она теперь весела и радостна, а сын мой, столь благородно споспешествовавший ее счастью, чахнет день ото дня, и разрывается у меня сердце, когда гляжу на его мучения. И скажи мне, чем помочь этому горю, ведь он у меня один! Нет ли средства, чтобы он забыл эту девушку?

И ответил ему лекарь: «Такого средства нет».

И царь огорчился пуще прежнего.

И лекарь поразмыслил и сказал: «Сын твой совершенен сердцем и ради блага любимой сделал себе худо. А вот совершенен ли Джафар?»

«Не знаю, – сказал царь, – с виду он совершенен и нет у него изъянов. Он сидел в диване и не сказал ничего неразумного разумно, и виду он благородного».

«Вид – еще не все, – сказал лекарь. – А вот совершенно ли его сердце?»

«Этого я не ведаю», – ответил царь.

«Он получил богатство, и сан, и жену, и все сразу, и ни разу не усомнился в том, что получил он все это по заслугам. Но где его заслуги?»

«Его заслуги в том, что эта Ясмина полюбила его прежде, чем узнала моего сына, – сказал царь, – а мой сын уступил ее ради ее самой».

«Но это – не его заслуги, – возразил лекарь, – это заслуги Ясмины и твоего сына. А где он сам?»

«Того мне неведомо», – сказал царь.

«Ну что ж, – сказал тогда лекарь, – это и следует установить».

И он удалился, и сделал омовение, и постился три дня и три ночи, и пребывал в молитвах, а через три дня и три ночи облачился в чистое и вновь пришел к царю.

«Я нашел способ, – сказал он, – вот снадобье, каковое потребно принять Джафару».

«Не яд ли это?» – спросил царь (а он был царь весьма просвещенный и предпочитал не казнить правоверных без суда и следствия без особой на то нужды).

«Не яд, – сказал лекарь, – а в доказательство тому я дам его не только Джафару, но и твоему сыну и Ясмине – и всё в один день и час».

«Если это последнее средство, то делай, что делаешь, – сказал царь, – однако же учти: если сын мой погибнет в муках, а этому проклятому Джафару ничего не будет, ты и сам лишишься головы».

«Это последнее средство, – ответствовал лекарь, – однако ж действие его сложное и прихотливое, и я готов сам его выпить первым, чтобы ты убедился, что оно безопасно».

И вот царь устроил как бы пир в честь Джафара, который, услышав про то, возрадовался, ибо решил, что царь намерен возвысить его еще больше, и оделся в лучшее платье, и пришел, и Ясмина была при нем, однако ж ее провели на женскую половину и усадили за завесу. Что же до царевича, то он ни про какие пиры и слушать не желал, а лежал на своем ложе, безразличный к миру. Однако же, услышав, что Ясмина будет там, он встал, оделся и пошел, поскольку надеялся, что выпадет ему случай повидать утраченную любовь свою. И он пришел на пир, и сел рядом с царем, и начались танцы, и музыка, и развлечения, и царевич сидел, мрачный ликом, а Джафар, напротив, сиял, как медный дирхем. Ибо когда прослышал он, что царевич при смерти, то зародилась у него мысль, что царь приближает его к себе, чтобы сделать сыном и наследником.

И вот, когда пир был в разгаре, царь загрустил и сел, подперев голову рукой, и Джафар забеспокоился и спросил, что с ним. И царь сказал: «Танцы и музыка – это приятно и прекрасно, однако ж сердце мое стосковалось по чудесам, и вот сказали мне, что за дверью стоит странствующий дервиш и что ему ведомы тайны воздуха, огня и воды и хочет он показать эти тайны перед нашим лицом».

И сказал Джафар: «Зовите его!»

А царевич ничего не сказал.

И вот вошел странствующий дервиш (а это был тот лекарь, только переодетый) и стал показывать разные вещи, от которых у всех улетел разум, – он выдыхал цветное пламя и разговаривал с духами, а когда он выпустил из рукава пестрых бабочек и они закружились под музыку по комнате, Джафар всплеснул руками и сказал: «Позволь, о царь, чтобы и жена моя поглядела на такое чудо!» И царь позволил, и вышла Ясмина из-за завесы, скрытая под покрывалами, и стала любоваться на чудеса, и охать, и вздыхать, и царевич смотрел на нее, как жаждущий – на источник, а дервиш поклонился и сказал: «Лучший свой фокус я приберег напоследок. Вот у меня бутылочка, а в ней волшебный эликсир, и делает он красавца еще краше, мудрого еще мудрее, а благородного – собеседником ангелов. И вот я выпью глоток в доказательство своих слов!»

И он отпил из склянки и чудесно преобразился – ликом стал светел и величествен, а взором грозен, и стал он подобен святым-аутадам, совершающим еженощно обход вселенной, и голос его стал как трубный глас, и так возвысился он, что все стоявшие упали на колени, а сидевшие склонили головы – таков был нестерпимый свет его лика.

И лишь золотых дел мастер Джафар сказал: «Ишь ты, до чего ловки эти факиры отводить глаза правоверным!»

И дервиш оборотился к нему и сказал: «Коли не веришь, попробуй сам».

«Ишь чего захотел, – сказал Джафар, – такие, как ты, ловки на руку и могут подсунуть вместо одного напитка другой, а то ты и вовсе не пил его, а лишь притворился, что глотнул. И ежели ты хочешь сделать мне дурное, то и я не такой дурень, чтобы позволить тебе это».

Дервиш не разгневался, а лишь усмехнулся и обернулся к царевичу, который сидел на своих подушках бледный и слабый, точно поникший нарцисс, что растет из праха влюбленных.

«Или ты тоже думаешь, как он?» – спросил дервиш у царевича.

«Твое искусство выше всякого удивления, – почтительно ответил царевич, – и не ведаю я, как удалось тебе это чудо, однако ж, ежели недоверие этого человека тебя оскорбило, я готов загладить его поступок и выпью глоток из твоей склянки».

И он протянул руку и взял склянку, а Джафар подумал: «Вот неужто он сам отдает себя в руки отравителю? Ну и везет же мне! Или это задумано царем, который любит меня пуще родного сына и хочет возвысить? Ибо этот царевич только и знает,