Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Случилось так, что в ноябре я на длительное время поехал в Москву. Зашел в редакцию «Правды» к Юрию Борисовичу Лукину. Тот познакомил меня с моложавым, энергичным мужчиной. Это был Лев Григорьевич Якименко, один из исследователей произведений Шолохова. Лев Григорьевич подшучивал над Лукиным, которому в «пожарном» порядке требовался черный костюм, необходимый по протоколу на торжественных приемах. Оказывается, вдруг было решено послать Юрия Борисовича в Стокгольм для освещения церемонии вручения Нобелевских премий новым лауреатам. Времени – в обрез, а костюма нет.

Лукин-то и сказал мне, что Шолоховы уже приехали из Вешенской и собираются в Стокгольм.

Вечером я позвонил Шолоховым по телефону. Трубку поднял Михаил Александрович:

– Привет-привет, дорогой уралец! Какие дела привели тебя в столицу? Издательские? Нет?..

Говорю, что Союз писателей организовал двухмесячные курсы при Литературном институте для группы писателей, а поселили нас в общежитии Литинститута, где лишь один общий телефон, к которому я насилу дождался очереди.

Михаил Александрович подробно расспрашивает о новостях в Уральске, о знакомых ему приуральцах. Потом спрашивает, долго ли пробуду в Москве. Узнав, что порядочно, говорит:

– Ну и хорошо. В Швеции и Финляндии мы пробудем недели две, 18 декабря полагаем возвратиться, ты позвони мне к тому времени, договоримся об остальном… А что… курсы эти ваши, есть интерес?

Я сказал, что весьма интересны и полезны. Занятиями нас не перегружали, но зато людей для лекций, бесед приглашали интереснейших. Лекции читали лекторы ЦК КПСС, крупные ученые в разных областях науки. Приходили Л. Леонов, И. Эренбург, Л. Кассиль, И. Тихонов, Г. Марков, Л. Трауберг, многие другие, возникали жаркие дискуссии, высвечивались любопытнейшие факты истории. На занятия в нашу аудиторию набивались студенты института, говоря, что за два месяца нам читается больше интересного, чем им за все годы учебы.

Многие встречи, беседы, высказывания я фиксировал в большом блокноте. Сейчас хочется процитировать некоторые, они небезынтересны.

Г. Марков: «Надо издать речи Я. Яковлева – первого, кто стоял у истоков первого колхозного Устава, был завсельхозотделом ЦК РКП(б), погиб в годы культа Сталина… О культе. Вместо критики действительных ошибок Сталина, начали критиковать весь период, который мы с ним прожили, а это – 30 лет…»

Академик А. Берг: «Я был за 4 года в 18 тюрьмах. Со мной сидели Туполев и другие умы. Мы поставили перед собой: не опускаться, не сдаваться! А это зависит от воспитания. Что важнее: воспитание или образование? Конечно, воспитание… Что сделал Трофим Лысенко? 100 миллиардов рублей убытков, 30 тысяч погубленных людей и 50 лет отставания в сельском хозяйстве…»

Доцент В. Сидорин: «Безымянный автор «Слова о полку Игореве», «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева – пример того, как в произведениях надо жить и думать интересами нации, государства, гражданственности, патриотизма, быть летописцем..»

И. Эренбург: «В наш «нервный век» есть образование и нет воспитания… Надо полагать, вы на голову выше ваших сверстников. Если нет, то бросьте марать бумагу. Это не писатель, если он пишет только по чужим рассказам… Критики – это исполнители воли середняка. Почти все критические статьи построены на критике того, чего нет в книге. Сейчас не может быть таких критиков, как Белинский. Виссариона нет и не ждите, не родится… Бабель ходил к Ежову, к жене Ежова, с которой был когда-то связан. Он увел меня в «Метрополь», посадил в самое шумное место под оркестром и на ухо сказал: «Увы, Ежов только исполнитель!..»

Г. Радов: «Суть конфликта в очерке должна быть нравственная, а не хозяйственная… Героем очерка может быть и мысль художника…»

Л. Леонов: «Когда ко мне приходит автор и заявляет, что он новатор, я говорю жене: смотри за шубой в прихожей. Пушкин не называл себя новатором… Я не верю в тех цветущих писателей в Доме литераторов с огромными шевелюрами, в бобровых шапках, с лицами как спина… Хорошо сложенная вещь – как правильно сложенный парашют. Правильно сложен парашют – живет человек, неправильно – покойник. Так и с книгами. Если нам нужно вышить Красную площадь бисером, то простой смертный будет ползать по ней и размечать, где голова, где ноги. А гений поднимется на полкилометра и набросает рисунок быстро. Но работа у них будет одинаково кропотливая: вышивать бисером…»

Л. Трауберг: «Познание души, все ее нюансы в кинематографе сегодняшнего дня начались с Толстого, Достоевского и Чехова. И все крупнейшие режиссеры этого плана называют их своими родителями… 172 режиссера в СССР, а «верняковых» – 10–12…»

Н. Тихонов: «До революции и после в Петрограде было такое кабаре, где все поэты и прочие собирались. И когда туда входила Ахматова, то спрашивали, кто это, им отвечали: «Ахматова!» – «А с ней кто?» – «Ее муж». А это был тот самый Гумилев, о котором сейчас пытаются шуметь. Я Гумилева видел в апреле 21-го года, а в августе он исчез, его арестовали и расстреляли. Ленин требовал его дело и дело одного архитектора в Москву, но Зиновьев устроил скандал: вокруг меня заговоры! И не отдал. Гумилев был обвинен в заговоре, хотя у него нет ни одного антисоветского стиха… (Был задан

Тихонову, который являлся председателем Комитета по Ленинским премиям, вопрос, почему не удостоен премии К. Паустовский.) Мы рассматривали его «Повесть о жизни». Что же получается? Получается, что революция в Москве, герой – в Одессу, революция в Одессе, он – в Киев, революция в Киеве, он – в Абхазию, оттуда – в Тбилиси. А ведь речь идет о Ленинской премии!.. Относительно премий всякое происходит. Например, Бунин написал «Деревню» в 1908 году, а премию Нобеля ему дали в 1933-м. И вот Нобелевский комитет вынужден был дать ее и Шолохову. А донская эпопея была создана еще до Отечественной войны…»

Считаю, среди многочисленных «престижных» мероприятий, которые проводило руководство Союза писателей, это, малозаметное, было наиболее нужным, полезным. Курсы были своеобразным писательским рабфаком, где приезжавшие со всех концов страны несколько десятков писателей в сжатой насыщенной форме узнавали за два месяца очень многое. Поскольку занятиями в аудитории нас не перегружали, мы имели возможность сидеть в Ленинской библиотеке, копаться в архивах, посещать редакции, издательства, музеи, выставки…

Как-то позже Шолохов спросил, что дали мне эти курсы, и я сказал: многое, вспоминаю их с благодарностью. Они дали толчок к написанию большого полотна о Великой Отечественной войне, где события показываются и в СССР, и в гитлеровской Германии, и в Польше, в ставках Верховного командования обеих сторон, в советской и немецкой деревнях и т. д. Первую книгу романа «Высшая мера» напечатал журнал «Простор», издал «Советский писатель». А сейчас эту дилогию издали в Оренбурге при финансовой поддержке администрации Оренбургской области. Не мне судить о достоинствах произведения, но все же считаю его своим главным трудом. Далее о замысле романа, о ходе работы над ним я еще буду говорить. Сейчас хочу высказать лишь сожаление о том, что хорошее начинание с двухмесячными курсами вскоре заглохло.