Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования - Г. Коган

Пьеса разбита на четыре "ночи" и шла почти в холстах. Кроме Настеньки и Мечтателя (исполнитель роли Жан Мартен) только в самом начале пьесы за кулисами мелькает силуэт пьяного. Жорж Лерминье отмечал, что Достоевский как романист наиболее способствует театральным инсценировкам, "однако ни одно из произведений <…> не поддается настолько театральной интерпретации, как "Белые ночи", которые почти целиком написаны диалогом"[2435]. Отнесем последнее замечание не за счет легкости инсценировки одной из самых сложных эпических форм (лирической повести, близкой к исповеди) средствами театра, а за счет "драматических навыков" постановщиков. Следующую переделку этой повести поставил в 1968 г. Пьер Арнодо в театре "Тертр".

Современный театр Достоевского характерен еще одной особенностью — повышенным интересом к "малым произведениям", рассказам и повестям. В 1952 г. на сцене театра "Монпарнас" идет "Вечный муж" в инсценировке Жака Моклера[2436], вещь, первоначально задуманная как радиопостановка. 15 апреля 1958 г. в "Казино Мунисипаль" (Ницца) были поставлены "Униженные и оскорбленные" в инсценировке Андре Шарпака[2437]. Спектакль был возобновлен 5 июня того же года в парижском "Нуво театр де Пош". Текст повести был переделан достаточно вольно, автор сохранил только роман Наташи и Алеши, и снова вся экспозиция излагается зрителю в первой же сцене (разговор Наташи и Ивана Петровича). Сведя многочисленные сюжетные линии к одной, Шарпак пытался преодолеть "схематизм" повести и "литературного (книжного) происхождения мелодраматические штампы". Мотивировка сокращений та же, что у Копо — добиться насыщенности и ясности действия, не злоупотребляя "самообнажением героев".

В следующем году Шарпак инсценирует "Игрока"[2438]. Эта четырехактная пьеса получила "Гран при" на фестивале в Аррасе (28 июня 1959 г.) и 4 ноября была возобновлена в "Театр де л’Аллианс франсез". Алексея Ивановича играл автор инсценировки.

Пьер Эме Тушар отмечал, что французские инсценировщики до сих пор считали необходимым сохранить прежде всего сложность и оригинальность русского произведения, полагая, что этим русский роман отличается от французского. Шарпак "упростил перегруженную интригу, свел ее к прямолинейному действию, столь дорогому нашему французскому духу и убедил нас таким образом, что русская специфика не только в сложности"[2439]. В сентябре 1963 г. появилась еще одна "тридцатиминутная постановка" Андре Шарпака "Чужая жена…, или муж под кроватью" в двух картинах, решенная в традициях водевиля[2440].

"Село Степанчиково" в инсценировке Ива Гаска[2441] шло в театре "Монтансъе" (Версаль) в постановке Мориса Гийо (премьера 20 марта 1962 г.). Гаек характеризовал повесть как "буффонаду, напоминающую лучшие вещи Гоголя". Действие пьесы происходит на террасе дома в Степанчикове в условно стилизованных декорациях. В инсценировке снят благополучно иронический подтекст "всеобщего счастья". Почти одновременно, но с меньшим успехом та же повесть шла в инсценировке Сержа Орлова.

Не ослабевает интерес и к ставшим классическими для театра "Преступлению и наказанию", "Идиоту", "Братьям Карамазовым". В 1956 г. инсценирует "Идиота" Габриель Ару.

"Моя цель — разрушить миф о Достоевском сумеречном гении <…> Я дал много места Достоевскому юмористу…"[2442]

Пьеса на сцене еще не ставилась, но в 1963 г. в "Комеди франсез" в постановке Мишеля Витольда шла инсценировка Ару "Преступление и наказание"[2443]. Ару начал писать в 1943 г. ("Орфей, или Страх перед чудом", "Гордиев узел"). В 1950-х годах он создает целый ряд адаптации. "В основе моего театра, — заявляет он, — греческая мифология и Достоевский <…> Я начал с того, что сделал пьесу по "Идиоту", и по-моему это лучшее, что я написал <…> Почему я так много занимаюсь инсценировками? Чтобы обрести уверенность <…> Канва, ситуации, персонажи, которые предлагает мне пьеса, интересуют меня. Я оставляю за собой право помечтать над ними. Само собой, если речь идет о классике, я стараюсь оставаться крайне точным"[2444]. "Преступление и наказание" Ару построено на параллельных сценах, которые наряду с частой сменой декораций использованы то как психологический монтаж, то для расшифровки ситуации. Так решено, например, "бегство в Америку".

Почти одновременно с выстрелом Свидригайлова освещается кабинет Порфирия. В противоположных концах сцены неподвижные фигуры следователя и Сони, в центре — Раскольников, падающий на колени со словами:

"Это я убил старуху-процентщицу ударом топора, чтобы ограбить ее".

Французский зритель имел возможность познакомиться и с другими постановками. В 1961 г. инсценировку "Преступления и наказания" Леопольда Алена привезла берлинская труппа "Шлосспарктеатер", гастролировавшая в парижском "Театр де ля насьон". В 1962 г. "Преступление и наказание" ставилось в театре "Тертр" в инсценировке и режиссуре Франсуа Канделье, уделившего основное внимание полицейской интриге[2445]. В том же году ставился "Идиот" в театре "Рекамье", инсценировка и постановка Жана Жильберта. В 1966 г. в театре "Ателье" свою инсценировку "Идиота" ставит Андре Барсак[2446] (премьера 1 ноября). Как все постановщики этого романа, он отказался от линии Ипполита. Парижане могли оценить спектакль на фоне "русского" "Идиота" во время гастролей Ленинградского Большого драматического театра им. Горького в сезон 1965-1966 гг. В 1968 г. по инсценировке Барсака был осуществлен телеспектакль[2447]. Использовал ее и румынский режиссер Александру Финти в Бухарестском Национальном театре. Румынская критика, как основную сценическую характеристику персонажей, отмечала их способность "жить напряженной драматической жизнью"[2448].

Особое внимание французских постановщиков к Достоевскому объясняется не только сценичностью "романа-трагедии", но его "трагической поэтикой", которая во многом совпала с духовными исканиями художников Запада. "Во всей нашей западной литературе, — отмечал Андре Жид, — причем я имею в виду литературу не только французскую, — роман, за очень редкими исключениями, занимается лишь отношениями людей друг к другу, отношениями эмоциональными или интеллектуальными <…> но никогда, почти никогда не занимается отношениями индивидуума к самому себе <…> Чудо, осуществленное Достоевским, заключается в том, что каждое из его действующих лиц <…> каждый из этих персонажей, живущих своей внутренней жизнью и носящих в себе свою особенную тайну, предстает нам во всей своей проблемной сложности"[2449]. Интерес к личности столь же интенсивен и у Толстого, и в этом отношении имена Толстого и Достоевского равновелики для западного сознания. Так воспринимал их, например, Камю.

Но мир Достоевского оказался ближе к экзистенциальному пониманию трагического:

"…силы, сталкивающиеся в трагедии, равно законны, в одинаковой мере могут быть оправданы разумом. В мелодраме и драме, напротив, только одна из этих сил права. Другими словами, трагедия двойственна, драма упрощает <…> формула трагедии: правы все и неправ никто <…> трагедия рождается на грана света и тени, в их противоборстве"[2450].

В подобном понимании трагедии, как отражения абсолютного трагизма жизни, сказывается общая безысходность "абсурдного мира", которому многие идеи и образы Достоевского оказались созвучны. Таким образом, вопрос об инсценировках выходит за пределы чисто театральной проблематики и является не одним лишь вопросом репертуара и сценического решения, которое в любом случае должно оставаться индивидуальным, но и проблемой влияния, исторической судьбы творчества писателя.

При всех различиях в интерпретации текста, образов и сценических приемов для французских инсценировщиков характерен выбор произведений для постановки в зависимости от их идейно-литературной значимости и стремление к "прояснению" Достоевского, "precise les caracteres", как подметил А. Бенуа. Театр выходит за рамки иллюстративности и принимает участие в активном эстетическом освоении творческого наследия писателя.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Все ссылки на произведения Достоевского даются по изданию: Достоевский Ф. М. Полное собрание художественных произведений / Под редакцией Б. В. Томашевского, К. И. Халабаева. — Т. I-XIII. — М.-Л.: ГИЗ, 1926-1930 (указываются тома римскими цифрами, страницы — арабскими).