Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

— Ты, мама, не волнуйся, дай слово, что не будешь. Мы знали об этом давно, но пообещали папе молчать. Я ведь знал, что ты расплачешься. Мы идем в школу, до свидания, но ты обещай, мамочка, не плакать.

Дети ушли, а я была в отчаянии. Господи, легко сказать — не плакать, а что же мы будем делать дальше? Дети приходят из школы бледные, усталые. А тут еще наступила эта проклятая нью-йоркская жара, когда весь город превращается в турецкую баню. Ведь детям нужен летний отдых. Куда мы денемся летом без копейки денег?

Когда я была на Мартас-Виньярд, Кирилл получил материал, который перевела Мира Гинзбург, денег у него не было заплатить ей за работу, он сказал ей, что, когда я вернусь, позвоню ей и рассчитаюсь.

И вдруг она сегодня позвонила, мне было так стыдно, я готова была сквозь землю провалиться. Я горячо поблагодарила ее за замечательный перевод и пообещала расплатиться при первой возможности. Мне она очень понравилась. Очень милая девушка.

Кирилл позвонил Елене и сообщил ей о статье:

— Ха-ха-ха, — залилась колокольчиком Елена, — я так и знала. А как Нина?

Через полчаса она мне позвонила:

— Приезжай ко мне — я жду Макса из Италии и очень занята, шью платье и перевожу статью.

После обеда мы отправили еще одну статью в «Сатердей-Ивнинг-Пост» и «Ридерс Дайджест». Чудачка-Лена всегда с широкой улыбкой на лице — такая уж у нее жизнерадостная натура. Хохочет:

— Да что ты приуныла? Ты понимаешь, ведь лучшего ответа трудно было ожидать. Ты знаешь, что они ответили? Хорошо написано. Ты только подумай, заслужить такой комплимент и от такого журнала. Я это письмо обязательно должна показать Максу.

Елена все время звонит, приглашает вновь поехать с ней на остров. Но нам сейчас так тяжело, что даже речи быть не может об отдыхе.

«Ридерс-Дайджест» отказал. Вновь: «Хорошо написано, хороший материал для истории» — но отказал.

«Сатердей-Ивнинг-Пост» тоже отказал, тоже с комплиментами: «Хорошо написано, хороший материал для истории». Елена чуть не прыгает от восторга: «Ты понимаешь, Джеку Лондону отказали сорок раз».

— Да ты только подумай — такие ответы от таких журналов получать. Я никак не могла ни понять, ни разделить ее восторг.

Наши замечательные знакомые Маркуша Фишер, автор книги «Из окна американского посольства», и Луи Фишер, известный журналист-писатель, автор многочисленных политических произведений, в частности, как я уже сказала, о Ленине и о Ганди, предложили нам с детьми провести лето в их доме в Дач-Каунти в Пенсильвании. Мы с благодарностью приняли приглашение. Там мы познакомились с очень интересной женщиной Хайдой Мессинг — активным членом немецкой социал-демократической партии.

Пустяк

Дети кончают «хай скул» и всецело поглощены тем, что делать дальше. Продолжать учебу без денег не так просто. В любой колледж необходимо в среднем около 2000 долларов в год, где их взять? Ляля считает: я заработаю за лето 300 долларов, 300 долларов дадите вы (мы пообещали), значит, останется пустяк, всего 1400 долларов, а кто нам их даст?

А после Лялечки кончает Володюшка.

— Что же мы будем делать?

Так и живем: а что же будет дальше?

Патент

И вдруг получили регистрационный номер на патент. Удивительно приятно было получить его. Но дальше, что с ним делать дальше?

Были у Лайонса, как всегда, жарко обсуждали наше положение Джин уже много сделал в отношении проведения «билля» через сенат.

Кирилл, в частности, упомянул об изобретении и в общих словах постарался объяснить суть его.

Джин, со своей стороны, предложил познакомить нас с г-ном Строссом, которого он обрисовал как мультимультимиллионера.

— По-моему, я его знаю. Он среднего роста, плотный мужчина, — сказал Кирилл.

— Нет, нет, — запротестовал Джин, — высокий, худой.

Подошла Билли:

— Он круглолицый, плотный, плешивый, женат недавно на секретарше, имеет неофициально приемного сына.

— Так это тот самый. Мы его знаем! — почти в один голос произнесли мы с Кириллом.

Не могу сказать, чтобы я была в восторге от того, что мы его знали, хотя Кирилл сделал вид, что это очень приятный сюрприз.

Приговор: туберкулез

Медосмотр

Как только мы вернулись из Пенсильвании, эмиграционное бюро послало нас на медицинский осмотр. Это значило, что наше дело сдвинулось с мертвой точки. Но через неделю после осмотра меня снова вызвали на повторный осмотр, так как обнаружили на снимке пятно на легком и подозревали, что у меня вспыхнула активная форма туберкулеза.

Туберкулез, надо сказать, для американцев хуже проказы. С этой болезнью нельзя попасть в Америку ни при какой погоде.

И очень трогательно было видеть, как врач, зная, чем грозит такой диагноз, долго не хотел давать свое заключение, стараясь найти какую-нибудь лазейку в законе, которая облегчила бы наше положение.

Эмиграционные власти требовали результаты медицинского осмотра, а доктор тянул и искал какой-либо выход, и только после нескольких настойчивых писем из эмиграционного бюро относительно результатов медосмотра Кирилл уговорил доктора дать свое заключение.

Меня же напугали до такой степени, что я боялась приласкать, поцеловать детей, мужа, хотя я не кашляла, температуры у меня не было и вообще не выглядела безнадежной туберкулезной больной. Но, принимая во внимание, через что нам пришлось пройти за это время, всего можно было ожидать, так как для этого надо было иметь чудовищное терпение, железные нервы и здоровье.

Санаторий «Дебора»

Наступил сентябрь, поднялась ужасная тревога, меня требовали чуть не с полицией отправить немедленно в туберкулезный санаторий — больницу. «Санаторий» — это не санаторий в нашем понятии, где люди отдыхают, хорошо питаются, гуляют и набираются здоровья и сил для продолжения своей работы.

Это больница. В то время лекарств для лечения туберкулеза еще не существовало, поэтому какие-то умные врачи придумали довольно странный способ лечения. А именно укладывали больных туберкулезом в больницу в постель, изолировали их от окружающей среды на 2, на 3, на 4 года, а часто и навсегда.

У меня нет ни сил, ни слов передать, что мы чувствовали и как мы пережили это время. Мне кажется, даже такой мировой писатель, как Л. Н. Толстой, и даже такой душу выворачивающий писатель-психолог, как Достоевский, не смогли бы даже приблизительно изложить на бумаге то, что пережили мы в это время.