Особенности национальной гарнизонной службы - Виктор Преображенский

Я до сих пор не знаю, какие силы заставили меня сесть в танк, а какие спасли от человекоубийства. И благодарю Создателя за то, что все так славно кончилось. А за рычаги управления бронетехникой я больше не сяду ни за что на свете. Увольте.

Граната

Армейское скудоумие и тупоголовие никогда и ни для кого не составляло тайны. Жертвой одного из таких военных дубизмов стал в очередной раз и я сам, проходивший к тому времени офицерскую службу в Центральной Европе, до предела нашпигованной советскими дивизиями.

Я уже почти смирился с пребыванием в том дурдоме, который назывался армией, и практически без ужаса наблюдал реальное состояние боеготовности первого эшелона группировки советских войск, противостоящей натовским войскам в этой части мира. Вполне спокойно узнавал я, скажем, о том, что изготовленная для наших славных Вооруженных сил бытовая техника, производство которой без всяких сомнений закупалась по госзаказу, стоит в четыре раза дороже, чем такая же точно дребедень, реализуемая в обычных магазинах. Практически даже не улыбался, когда оказывалось, что грузовые «Уралы», работающие на бензине 93-ей марки, сжирают по литру горючего на каждый километр маршрута. Не смеялся, когда, присутствуя при 500-километровом марше новеньких с иголочки Т-80, которые так устрашающе ревели турбинами, узнавал, что они пожирали тонны авиационного керосина, но были не в состоянии пройти на одной заправке и половину того расстояния, которое указывалось в заводской документации. Без тени улыбки воспринимал я и информацию о том, что войска на деле никогда не смогут выполнить боевой приказ по высадке в каком-нибудь Копенгагене, потому что танки, предназначенные для переброски морем и усиления десанта, оказывались значительно шире, чем внутренние емкости тех транспортных судов, которые сконструировали специально для их перевозки.

Словом, я почти смирился со своим пребыванием в армии, когда на мое несчастье в нашем политуправлении появился новый зам — боевой генерал, прошедший Афганистан и никак не способный понять, для чего армия терпит тех жалких гражданских субчиков, которыми, по его мнению, являлись офицеры нашего отдела. Понаблюдав какое-то время за нашими тщетными потугами по-военному доложиться, отчеканить шаг во время передвижения по коридору, четко повернуться на каблуках кавалерийских сапог, он принял решение провести настоящую командирскую подготовку, в ходе которой нам предстояло водить машины, стрелять из пистолета, автомата и гранатомета и метать гранаты — противотанковые и противопехотные. Скорее всего, его инквизиторский ум планировал еще нечто подобное, однако, к счастью, на метании гранат наши армейские приключения того периода завершились. И слава Богу!

Здоровенный «КамАЗ» с прицепом я отводил вполне прилично, если не считать вырванных с корнем ворот автопарка и пары сбитых дорожных указателей. Неожиданно для самого себя неплохо отстрелял из пистолета и гранатомета, а с помощью приятеля — руководителя стрельб — уложил положенное количество совершенно неразличимых при моем зрении мишеней при стрельбе из автомата. Приблизилось время метания противопехотных осколочных гранат, которые я впервые держал в руках и бросать которые полагалось в паре с товарищем, выскочив из окопа с автоматом в одной руке и гранатой в другой.

В паре со мной оказался полуслепой выпускник МГИМО, так же как и я оказавшийся в армии по воле случая и сейчас вынужденный терпеть выпавшие нам мучения, которые, по мысли их организатора, должны были подтвердить нашу профнепригодность.

Мучимый вполне понятными страхами, я, тем не менее, всеми силами пытался приободрить несчастного подполковника, убежденного в том, что граната, которую ему предстояло забросить во «вражеский» окоп, должна унести и его несчастную жизнь.

— Я никогда не доброшу гранату до окопа, — твердил он, сидя на сырой земле и раскачиваясь из стороны в сторону. — Я никогда не доброшу гранату до окопа…

Минут пятнадцать я пытался убедить Владимира Михайловича, что если следовать советам людей бывалых и инструкциям по боевому применению гранат, то опасность может быть сведена на нет. Немного успокоить несостоявшегося дипломата мне удалось, только сообщив ему, что я буду находиться рядом и, следовательно, подвергнусь не меньшему риску.

Лучше бы я этого не говорил!

Выполняя упражнение, Владимир Михайлович, как во сне, вылез из окопа, зажал автомат между ног, а потом, сорвав чеку с боевой гранаты, протянул ее мне, как бы спрашивая, что делать дальше.

— Бросай! — дико завопил я, а потом, как в замедленной съемке, увидел гранату, выкатившуюся из его рук, не задумываясь, на «автопилоте», шлепнул его по загривку и низко пригнулся, инстинктивно вжав каску и то, что в ней находилось, в шершавые плечи шинели.

Взрыв, раздавшийся в нескольких десятках шагов от нас, опрокинул меня на спину, и все то время, пока к нам бежали какие-то люди, лежал на спине, глядя в серое осеннее небо и абсолютно ни о чем не думая.

К счастью, я остался жив. К моей радости, полученная контузия оказалась легкой. Глупо улыбаясь, я стоял среди своих товарищей, выковыривающих из моей плотной шинели десятки мелких осколков, и никак не мог сообразить, что же со мной произошло, и только морщился от боли, когда кто-то из офицеров принялся вытаскивать один из осколков, насквозь проткнувших мне щеку и царапавших десну.

Увы, даже это не остановило боевого генерала, привыкшего к смерти и ранам и не считающего их чем-то из ряда вон выходящим. Маразм первого заместителя начальника политуправления был остановлен только после того, как кто-то из наших полковников, стреляя из гранатомета, снес одно из строений на стрельбище, чудом не убив никого…

Боевому генералу было наконец-то предложено заниматься своими прямыми обязанностями, а мы были избавлены от дублирования обязанностей командиров мотострелковых подразделений и получили возможность вернуться к той работе, за которую нам, собственно говоря, выплачивали жалование.

Соседи

Думаю, что факт моего рождения «в сорочке» сказывался не только на службе, но и на быте моей семьи. Уже в первые годы пребывания в рядах доблестных Вооруженных сил я оказался счастливым обладателем небольшой однокомнатной квартирки в «генеральском» доме, что само по себе было не столько престижным, сколько выгодным с коммунально-бытовой точки зрения. Во-первых, мне не приходилось задумываться над тем, что где-то что-то могло испортиться, разрушиться или прорваться, — любые неполадки в доме устранялись практически мгновенно. Во-вторых, двор наш был всегда чисто подметен, а мусор своевременно вывезен. В-третьих, мне не раз перепадало от щедрот сановных соседей, запросто предлагавшие нашей семье кое-какие излишки даров, которыми их осыпали представители нижестоящих штабов и подчиненных войск. Признаться, меня это нисколько не смущало, потому что картошка, свежая рыба, мясо или фрукты, которыми они делились с молодым лейтенантом, все равно не могли быть съедены ими без посторонней помощи, а лишь требовали бы дополнительных усилий, необходимых для выбрасывания избытка скоропортящихся продуктов в мусоропровод.

Впрочем, далеко не все генералы, живущие в одном со мной доме, готовы были бескорыстно делиться явным изобилием подношений. Никогда ничего не предлагал, например, генерал-лейтенант, живущий в соседнем подъезде и служащий со мной в одном управлении. И делал он это отнюдь не от жадности, а из соображений конспирации, не позволявшей крупному политработнику, клеймящему взяточников со всех доступных ему трибун, показать кому-то, что и он сам падок на проявление внимания со стороны подчиненных.

Маленький, плюгавенький, он требовал, чтобы подношения ему привозили исключительно в темное время суток. И выключал в квартире свет, когда в нее вносили очередные ящики, коробки, мешки, корзины, ведра, свертки и кули. А потом, вооружившись ножовкой, ночи напролет пилил гигантские туши тухлой осетрины на куски, которые вмещались в люк мусоропровода. И отправлял туда же ведро-другое испортившейся черной икры или десятки килограммов дичи.

О еженощных занятиях генерала-политработника прекрасно знали все соседи, которые если и не видели того, как он пилит и рубит избытки взяток, то почти каждое утро имели возможность слышать возмущенные вопли курда-мусорщика, выгребавшего гниющие продукты из мусоросборника и матерящего их владельца на всех ведомых и неведомых языках народов мира.

Соседство с крупным политработником не доставляло мне никакого удовольствия, хотя с его женой, простой деревенской женщиной, мы очень дружили, а с его дочерью, ученицей средней школы, я занимался английским, что, естественно, тщательно скрывалось от самого генерала. Как-то генеральская супруга, рассказав моей жене, что уже в ближайшее время готовится стать бабушкой, попросила у Милочки разрешения помочь поухаживать за нашим младшеньким. Чтобы наверстать полузабытые навыки ухода за малышами, так сказать.