Особенности национальной гарнизонной службы - Виктор Преображенский

Командование гарнизона по понятным причинам не разрешило добровольцам реализовать их искренний порыв, но сама ситуация, согласитесь, была не столько комичной, сколько символической. И если когда-либо после этого анекдотичного происшествия я слышал о связях армии и народа, на память мне приходил именно тот случай.

Русская «глубинка» в южном высокогорье

Рассказ об участии духоборов в попытке устранения «географической несправедливости» воскресил в моей памяти историю первой встречи с представителями этой почти забытой в России категории наших соотечественников. При этом две встречи с неожиданными в этих краях земляками произошли именно в период моей службы в армии, в период нередких для подобного рода деятельности служебных командировок…

При виде аккуратно выбеленных домиков с резными окнами и ставнями, выкрашенными голубой краской, узорчатыми крышами в петухах, цветущими палисадниками и кувшинами на изгороди невольно испытываешь желание протереть глаза и ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что окружающее тебя — не сон. И в самом деле, откуда в далекой южной республике, на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, в окружении диких гор типичная, до мелочи, до завалинки, до журавля над колодцем русская деревня?!

— Это не сон, — улыбается мне коллега, уже не раз побывавший здесь. — Это — одно из сел русских духоборов, выселенных сюда из России еще в 40-е годы XIX века…

Я ничего не говорю и не желаю верить собственным глазам, даже увидев вокруг типично русские лица. Женщин в белоснежных платках на головах, мужиков с окладистыми бородами, белобрысых детишек, неутомимо скачущих вокруг. И только услышав обращенную ко мне речь сельчан, сдаюсь: такого русского языка я, исколесивший пол России, признаться, не слышал нигде.

Полностью лишенный примитивных неологизмов и иностранных заимствований русский язык живущих за пределами исторической родины духоборов настолько жив и поразительно чист, что в него хочется окунуться с головой, чтобы очиститься от скверны чудовищного слэнга, которым изо дня в день потчуют нас кино, телевидение и печать.

Со мной охотно разговаривают местные женщины — старейшины-духоборки. Они рассказывают печальную историю своей общины, возникшей в России во второй половине XVIII века в знак протеста против обрядности и догм официальной церкви и именуемой сегодня то «духоборами», «духоборцами», то «молоканами».

От них я узнаю, что первые духоборы появились в здешних местах еще в 1843 году, когда власти приняли решение выслать в приграничные незаселенные высокогорные районы империи несколько десятков тысяч человек, вера которых считалась одной из «самых опасных ересей». Они показывают мне огромный камень, на котором высечены имена праведников-духоборов, прах которых — «могилки святых» — покоится тут же, почитаемый членами общины во всем мире. Они же рассказывают о смерти почти 7 тысяч единоверцев, погибших от холода и голода в первую же зиму пребывания на чужбине. Ведут к «Сиротскому дому», построенному для того, чтобы дать приют и пищу детям, потерявшим родителей.

— После голода первых лет духоборов, отказывающихся повиноваться властям и нести воинскую повинность, постигли новые репрессии, — рассказывает мой приятель, офицер политотдела армии. — Жандармы не простили мужской части общины символический акт сожжения оружия. Именно тогда во главе общины впервые в истории стала женщина — Лукерия Калмыкова — вдова правнука первого праведника духоборов Савелия Капустина. Сильная, волевая женщина, она долгие годы руководила многотысячной общиной своих единоверцев, пока в 1898 году новая волна репрессий не вынудила около 8 тысяч духоборов эмигрировать в Канаду.

Проведя целый день в обществе этих поразительно чистых душой людей, бережно хранящих язык и обычаи своей далекой родины, я, кажется, сам очистился от суетной скверны, копившейся во мне в период жизни в огромном мегаполисе. И был бесконечно благодарен армии, которая дала мне возможность познакомиться, узнать и искренне полюбить добрый десяток доселе неведомых мне народов: азербайджанцев, армян и грузин, курдов, греков, абхазцев, осетин, веками живших в этом крае. Именно благодаря службе я, имеющий за плечами высшее образование и, казалось бы, обладающий определенной эрудицией, узнал, что грузины — это общее название имеретинцев, сванов, мингрелов, кахетинцев, гурийцев, пшавов, картлийцев, отличающихся друг от друга куда больше, чем русские, украинцы и белорусы. В армии я впервые узнал, что аджарцы исповедуют ислам, а обычаи горских евреев-татов мало чем отличаются от тех, которые приняты среди живущих по соседству азербайджанцев-мусульман. Приобщившись к культуре десятка доселе незнакомых мне народов, я не утратил свои корни, а стал еще больше ценить их. Но только через много лет понял, что истинной целью воиствующего национализма, поднявшего голову в бывших советских республиках в последние годы, является не декларируемое пробуждение патриотизма, а откровенное, циничное лишение тысяч людей собственного национального самосознания. Да что там говорить, даже первый толчок к вере в своей отравленной атеизмом душе я испытал в армии!

Храм, вознесенный к самому небу

…Церквушка, непостижимым, поистине чудесным образом прилипшая к почти отвесной скале, открылась вдруг, когда уже не оставалось сил идти дальше по узкой, вырубленной в горе тропинке, а упрямое сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди из-за острой нехватки кислорода. Уловив боковым зрением какое-то сияние в вышине, я поднял глаза и, не веря им, увидел парящую в пронзительно-синем небе маковку. И невольно прищурился от блеска православного креста, окруженного ярким нимбом горного солнца.

Остаток пути, надо сказать, я преодолел на одном дыхании, забыв об усталости и разреженном воздухе, стараясь поскорее добраться до храма, так высоко вознесшегося над бренной землею. А добравшись до него, даже не пытался сдержать волнение, когда небесно-голубые, глубокие и мудрые глаза встретивших меня монахинь, только что, кажется, сошедших с древних фресок, взглянули на пришельца, проникая в самые затаенные уголки души.

Перед тем, как попасть сюда, я, естественно, вычитал всю доступную информацию о женском монастыре, возникшем в далеких южных горах еще на рубеже XVIII—XIX веков, но никогда не думал, что посещение этого места оставит в моей душе неизгладимый след.

Забытые властями и собственным народом послушницы, возраст самой младшей из которых приблизился к восьмидесяти годам, поразили меня истовостью веры, силой духа и искренностью любви ко всем нам, грешным. Поразили и, пожалуй, впервые заставили задуматься над тем, какой жизнью я жил до сих пор. Не буду преувеличивать: я не стал фанатичным прихожанином церкви, в которой был крещен, не научился бить земные поклоны и читать молитвы, соответствующие тому или иному состоянию собственной души. Просто почувствовал в себе силы, способные помочь преодолеть любые трудности и испытания.

День, проведенный в вознесенном под самые небеса храме, в обществе чистых духом и помыслами людей, готовых поделиться с ближним последним куском хлеба и принять на себя чужую боль и заботу, пролетел незаметно. Потому, что тебе были рады. Потому, что тебе было легко и светло. Потому, что ты был у себя дома.

И только ступив на крутую тропу, чтобы вновь опуститься на пыльную землю, я вдруг сообразил, как далеко от дома нахожусь. Вспомнил, что в России нет такого бездонного черного неба, таких высоких, теряющихся в ночном мраке гор, таких ароматов и звуков, которыми пропитан окружающий воздух. Я брел по змеящейся под ногами тропинке, рождающей камнепад после каждого неверного шага, и думал, как далеки наши мелкие и суетные заботы от того, к чему мне только что посчастливилось прикоснуться. Как много здоровой и чистой энергии влил в меня тот чудный источник русского духа, из которого я только что испил.

Никогда прежде не испытываемая благодать не оставила меня даже тогда, когда я спустился на адскую жаровню нагретой за день асфальтовой дороги, ведущей в наш гарнизон. Я оглянулся на черные горы за своей спиной, чтобы хотя бы взором прикоснуться к тому, крошечной частичкой чего я себя ощутил. Но вокруг был только непроглядный антрацит душной южной ночи. И я уже не различил в окружающем мраке ни тропинки, ни скалы, в которой она вырублена, ни купола, парящего в небе, ни монахинь, как будто сошедших с древней фрески. И невольно подумал о том, как хрупок и беспомощен мир, в котором я только что побывал. И как много потеряет наш мир, когда из него уйдет последняя из монахинь, молящих о мире для всех нас, молящихся здесь о своей далекой Родине.

Перспективы

Место службы в штабе округа нежданно-негаданно открыло передо мной абсолютно новые перспективы дальнейшей жизни. Проведя со мной короткое собеседование, седой полковник, оказавшийся моим очередным армейским начальником, рассказал об основных направлениях и особенностях предстоящей деятельности, а в завершение «неармейского» в общем-то разговора спросил, не подумываю ли я о том, чтобы продолжить службу в вооруженных силах, но уже не сержантом-срочником, а в качестве офицера.