Повести и рассказы - Анатолий Курчаткин

Королев замолчал, Мария уже не смеялась, смотрела на него, сняв очки, грустно и преданно.

— Да-а… — пробормотал Гольцев. — Да-а… Так, значит, у тебя с главным крупные нелады?

— Чепуха все! — Королев с визгом подвинул стул, взял вилку и стал энергично жевать. — Это, так сказать, нюансы жизни. Главное, я считаю, делать свою работу честно — а значит, жизнь у тебя проходит недаром. Как у тебя дела? Расскажи.

— Как у меня… — Неожиданно для себя Гольцев почувствовал: ничего ему не хочется рассказывать Королеву. Ни о намечающемся собкорстве, ни о Вере… ни о чем. И он пожал плечами: — Пишу. Езжу, пишу…

— Как бифштексы? — выручила его Мария.

— А еще есть? — вместо ответа засмеялся Гольцев.

Мария, довольная, вскочила, взяла его тарелку и ушла на кухню.

Со спины она еще больше напоминала колобок — маленькая, пухленькая…

— Кем она у тебя?

— Учительница, — сказал Королев. — Алгебра, геометрия, тригонометрия… Это она, в общем-то, шутила насчет «полетит». Она, знаешь, сама… я с ней так и познакомился — письмо к нам от нее из школы пришло…

— Единство взглядов супругов — основа счастья, — удалось наконец Гольцеву вернуться на прежний шутливый тон. — Слушай, Леша, я в газетке видел, тут футбольный матч из Москвы передавать будут, посмотрим?

…Когда он собрался уходить, уже в коридоре, у двери, Королев, попрощавшись, погрозил ему кулаком:

— Я тебе поставил штамп на убытие, но гляди… ко мне зайди еще. Ужинать!

— Зайду, — сказал Гольцев. — Что за вопрос. На такие-то бифштексы!

— Сколько ведь опять не увидимся! — зажмурился и потряс головой Королев. — Ишь, как нас в разные стороны растащило…

Четверг

Утром Гольцев проснулся поздно. Голова от долгого сна болела, в теле была слабость. Он принял душ, выпил в ресторане стакан виноградного сока и вышел на улицу.

Что-то, помнилось ему, нужно было сделать сегодня — обязательно нужно было то ли съездить, то ли сходить куда-то…

День стоял прозрачный и теплый, медленно кружась в воздухе, падали на асфальт желтые листья.

Ах, дьявол, куда же это нужно-то было?..

Он стоял возле гостиничного крыльца, сунув руки в карманы и морщась от боли в голове, и кроме этой боли ничего в ней больше не было. Спустившись с крыльца, прошла мимо администратор гостиницы — пожилая медлительная женщина со светлыми ироничными глазами.

— Вчера небось перебрал, сердешный? — с усмешкой заглянула она ему в лицо.

— То-то и оно, что нет, — не отшучиваясь, ответил Гольцев, достал сигареты и пошел к стоявшей неподалеку скамейке.

И только он сел и затянулся, как вспомнил: это же когда уходил от Королева, тот просил его не уезжать, не зайдя к нему, — вот оно то, что ему «нужно было сделать сегодня». Экая у него, однако, память стала…

Листья падали тихо, едва слышно, с легким шелестом касаясь асфальта, и были желты ясной и чистой желтизной.

Гольцев выкурил подряд три сигареты, и ему стало полегче. Он посидел еще немного и встал. Нужно было работать — собрать материал для какого-нибудь очерка, для корреспонденции ли: газета не центральная, привозить из командировки одну статью — роскошь непозволительная. Если каждый так будет, она разорится….

Он спустился с горы, миновал плотину, окутанную ревом падающей со сливов белой, словно заснеженной воды, и вышел к заводу.

В заводоуправлении Гольцев отыскал секретаря парткома и попросил назвать молодого парня, о котором стоило бы написать очерк. Тот указал ему кандидата, рассказал о нем, что знал. Они распрощались, Гольцев отправился в цех — и будто спускался со ступеньки на ступеньку: поговорил с начальником цеха, потом с начальником участка и, так и не повидав еще своего героя, дошел до мастера. Мастер сходил, позвал парня и стал толковать с ним, будто бы что не получалось там с нарядами, потом перешел на детали, которые парень обрабатывал; заговорили о сложности обработки, и тут Гольцев встрял в разговор — помнил кое-что из токарного дела еще со школы. И минут через пять шел он с новым своим знакомым к станку, устанавливал лимб и снимал вручную толстую, скалывающуюся стружку — делал черновую обработку.

Потом Гольцев походил по цеху, расспрашивая о парне у других станочников, — получалось, что нелегко ему дался четвертый его разряд: зажимали так, что не приведи господь. Да и не потому зажимали, что давать не хотели, а просто так: не доверяли, не верили — молодой, не может он по четвертому работать… Очерк прорисовывался. Не бог весть какой — на шедевр материала не хватало, но была проблема, а проблема — главное…

Проревела сирена, оповещая о конце смены.

— Юра! — крикнул парень от станка. — В душ пойдешь?

Гольцев пошел с ним в душ. Горячие сильные струи полосовали по плечам, по спине, по груди, и от разогревшегося тела шел пар. Из проходной вышли вместе. Потом они долго сидели у парня в маленькой его комнатке, Гольцев смотрел книги, запоминал названия: Лопе де Вега, Кальдерон, Сервантес…

— Испанской литературой увлекаешься?

— Увлекаюсь.

…Было восемь часов вечера, когда Гольцев вышел на улицу.

Дежурная в гостинице, отдавая ключи, порылась в столе и вытащила клочок бумаги.

— Пришли наконец, — сказала она. — А уж звонили вам, звонили…

— Кто?

— Да кто… Не знаю. Сказали, еще будут.

Гольцев не успел сделать и шага — телефон зазвонил.

— Да? — сказала дежурная, послушала и отняла трубку от уха. — Вот он, тот самый.

— Слушаю, — сказал Гольцев.

— Юрий Николаевич? — спросила трубка усталым баритоном, и Гольцев узнал председателя постройкома.

— Здравствуйте, Виктор Михайлович, — сказал он. — Что-нибудь случилось?

— Вы неуловимы, Юрий Николаевич, — не ответил на вопрос председатель постройкома. — Весь день звоню — по делам, что ли? Журналиста ноги кормят?

— Точно, — сказал Гольцев. — Так что случилось?

— Так это я вас хочу спросить. Как вы там с Марахоновым встретились? Я жду. Вчера жду. Сегодня жду. Исчезли вы — ни слуху ни духу.

— Нормально встретились, Виктор Михайлович. — Гольцев улыбнулся. Он вспомнил, как Марахонов вот так же выспрашивал у него о встрече с председателем. — Нормально…

— Нормально, Юрий Николаевич, — понятие неопределенное. — Председатель постройкома вздохнул и покашлял. — Я, вы знаете, вчера разволновался после нашего разговора. Так день-то ничего вроде, а к вечеру — места себе не найду. Неужели, думаю, маху с Марахоновым дали? Бюрократические, так сказать, порядки все соблюли, чистенькие вроде, а человеку, может, действительно невмоготу.

— Да, он не рвач, конечно. — Дежурная пододвинула Гольцеву стул, он поблагодарил ее кивком и сел. — Зашибает вот только…

— Зашибает, мне говорили. Но это ведь, знаете, не повод, чтобы не давать.

Гольцев засмеялся:

— Согласен, согласен. Перегибает в данном вопросе начальник участка. И потом, я уверен, Марахонов болен. Только вот насколько…

— Так а вы с врачом-то не встречались? — перебил председатель.

С врачом! Гольцеву показалось — в виски ему сильно ударили чем-то острым. Вот что так мучительно он вспоминал утром — с врачом ему надо было встретиться, с невропатологом! Ах, черт!..

— Знаете что, Виктор Михайлович, — сказал он. — Вы все правильно сделали — не волнуйтесь, не переживайте, спите спокойно. А относительно врача я вам позвоню потом.

Он положил трубку, дошел до своего номера, открыл его и повалился на кровать. За стеной говорило радио, шумели голоса, потом запели.

С врачом! Вовсе не то ему нужно было вспомнить, что Королев просил зайти перед отъездом. Вовсе не то… Ах ты черт! Это все из-за королевской болтовни — «главное — делать свою работу честно…» — все из-за нее. В час ночи выбрался, пока дошел… Уснул как сурок.

В субботу ему нужно быть в газете. Вечером завтра — выезжать. Выходит, всего лишь один день у него. И хоть разбейся, а поймай этого самого врача, хоть из-под земли достань.

Это надо же!..

Спасибо предпостройкома — выручил, можно сказать…

Пятница

Поликлиника оказалась двухэтажным бревенчатым домом с яркими крестовинами оконных переплетов, выкрашенных белилами. Приемный покой был прохладен, стояло два стола, несколько стульев, кушетки. Кушетки были застелены свежими простынями, на окнах висели марлевые занавески.

— Чисто у вас, — сказал Гольцев. — Хорошо.

— Стараемся, — неприязненно сказала главврач. Она была стара и, видимо, больна: отечное, с лиловатым отливом лицо, толстые отечные ноги. В ее возрасте ходить по вызовам и принимать по тридцать человек в день — дело непосильное, но ей, наверное, приходилось заниматься всем этим: в таких поликлиниках врачей, как правило, не хватает. — А вы что, порядки к нам проверять приехали?