Модель - Николай Удальцов

А ее красоте улыбались бы даже зеркала…

…Когда-то, когда окончив школу и поступив на работу раскройщицей в какой-то мебельный кооператив, она казалась мне совсем маленькой.

Такой маленькой, что иногда, встречаясь с ней, возвращающейся с работы, я кормил ее гамбургерами и чизбургерами из только что открывшегося «Макдональдса» — думая, что у нас получается старая сказка наоборот: Серый Волк кормит пирожками Красную Шапочку…

…В то время она действительно была совсем ребенком, хотя, как и всякий ребенок, чувствовала себя взрослой.

Дети думают, что стремления делают их взрослыми.

Только по-настоящему взрослые, сохранившие стремления, понимают, что остаются детьми — не сохранившие стремления не понимают, что превратились в стариков.

И желания у нее были взрослыми по-детски:

— Я так хочу ребеночка, — сказала она мне однажды; и я просто молча улыбнулся ей в ответ.

Хотя слова у меня были:

— Дорогая, — в то время я еще не называл ее милой, — беременность в твоем возрасте просто неприлична. Как неприлична девственность после тридцати…

…Однажды мы встретились во дворе у продуктового ларька — авангарда рыночных отношений.

Она стояла, рассматривая витрину, и, увидев меня, спросила:

— Дядя Петя, можете инвестировать в шоколадку «Баунти»? — И я ответил в полном соответствии с духом времени:

— Инвестиционные программы не входят в мои перспективные планы. Но я готов спонсировать данную идею на принципах прямого финансирования…

…Когда однажды она простудилась, и я так испереживался за нее, особенно когда услышал ее чихание в телефонной трубке.

— А мама дома? — спросил я.

— На работе.

— А папа? — И она замолчала в ответ.

Ее папа был моим бывшим собутыльником и запойным пьяницей; и я понял — почему она замолчала.

— Не волнуйся.

Я перезвоню тебе через пять минут.

Мне пришлось позвонить своему другу, поэту Ивану Головатову, который был врачом по образованию и по судьбе:

— Слушай, Ваня, я в медицине настолько слаб, что даже толком не знаю, как лечить насморк, — сказал я ему.

И он ответил:

— Не переживай — этого толком никто не знает.

Потом Иван дал мне список лекарств.

Я стал лечить ее, и, даже несмотря на все мои эскулаповские старания, она очень быстро выздоровела.

После этого мы стали друзьями, и она заходила ко мне, когда хотела.

Еще больше потом друзьями мы быть перестали, и она стала приходить ко мне, когда хотел я…

…Как-то само собой вышло так, что произошла наша первая взрослая встреча.

Это случилось, когда мы оба доросли до того, чтобы встречаться — по-взрослому.

Она оказалась женщиной, с которой хотелось не только уснуть, но и проснуться.

Женщиной, от которой пересыхали мои губы.

А ее губы становились все смелее и смелее…

…О том, что это произошло, я рассказал своему другу, Григорию Керчину.

И он отнесся к моему рассказу философски:

— Женщина должна быть достаточно умной, чтобы дать себя совратить.

И достаточно мудрой, чтобы решить — кому именно можно позволить это сделать…

— …Дядя Петя, по-моему, дай вам волю, вы любили с утра до вечера, — проговорила она как-то раз, улыбаясь и одеваясь одновременно.

При этом явно переоценивая и мои жизненные цели, и мои мужские возможности:

— И ничем другим на свете не занимались бы. Правда? — И хотя мне очень хотелось сказать ей:

— Правда, — но ради истины пришлось ответить вопросом на вопрос:

— А разве на свете есть еще что-нибудь другое?..

…Времена постепенно менялись.

Неизменным оставалась ее любовь к шоколадкам «Баунти»; и со временем я стал называть именем этого экзотического острова ее саму.

Не потому, что реклама утверждала, что «Баунти» — это райское наслаждение.

А потому, что — это было так на самом деле.

Потом мы оба сократили и так недлинное название до трех букв — Бау…

…И так получалось, что мы пошли по жизни хотя и рядом, но все-таки параллельно.

Она, вместе со временем, взрослела, а я, вместе с годами, старел.

Вряд ли я мог научить ее многому в жизни, потому что сам много не знал и не понимал; да мысль об этом никогда не приходила мне в голову — по-настоящему может кого-нибудь научить жить только тот, кто научился жить сам.

А значит, если говорить серьезно — никто…

— …Ты сам знаешь, как нужно жить? — спросил меня однажды мой друг, художник Андрей Каверин, когда разговор зашел о моей маленькой приятельнице; и я ответил ему:

— Нет.

— Тогда чему же ты учишь ее?

— Тому, как жить не нужно. А это известно очень многим людям моего поколения.

— Каким это?

— Тем, кто не умиляется от воспоминаний, перебирая в памяти свои поступки.

— Да ладно, Петр, — вздохнул Андрей, — будто бы ваше поколение сделало очень много неправильного.

— Дело не в том, что наше поколение сделало очень много неправильного.

Дело в том, что правильного наше поколение сумело сделать очень мало…

…Я никогда не претендовал на нее полностью, хотя бы потому, что нас разделял возраст — я был на год старше ее матери, но оставлял в своей душе ее право претендовать на все то, что было моим.

И даже думал не однажды: «Я люблю ее настолько, насколько позволяет ситуация».

А ситуация шла своим чередом.

И черед этот складывался из самых разных событий.

Для начала она вышла замуж…

…Через месяц после свадьбы она зашла ко мне, а потом стала заходить с различной периодичностью; и я даже как-то не заметил того, что периодичность эта постепенно угасала.

И еще — она стала просить у меня деньги.

В этом не было ничего странного — я всегда считал, что мужчина должен помогать своей женщине материально.

Иначе какой же он мужчина?

Потом, когда она перестала ходить заходить ко мне, удивительным для меня оказалось только одно — почему я ни разу не задумался о том, на что она эти деньги тратит?

До тех пор, пока ко мне не пришла ее мать.

И нам обоим пришлось идти в дом мужа ее дочки…

…Возможно, идя вместе со мной в дом мужа Бау, ее мать на что-то рассчитывала, я поступал так, как поступал не раз в этой жизни: шел — не зная куда, не зная — зачем и — не задумываясь над тем, что стану делать, когда приду туда, куда иду.

Я постучал в обшарпанную дверь, отстранил в сторону какую-то не знакомую мне девушку с отсутствующими глазами и разочарованием на лице, отметив только одно — тело показалось мне очень легким, несопротивляющимся.

А Бау сидела на полу, прислонившись к стене, и с девушкой, встреченной мной у входа, ее объединяло одно — отсутствующий взгляд.

Безразличный ко всему, что происходит вокруг.

Кажется, ни меня, ни мать она даже не узнала.

В этот момент откуда-то из того места, где в нормальных квартирах находится кухня, а в домах наркоманов это кухня «кухней» и является, появился ее муж. В его руках был огромный поварской нож-тесак.

С этим ножом он сделал шаг в мою сторону, и было видно, что и нож, и его владелец — одинаково безмозглы.

Не помню — успел ли я вздрогнуть — от этого момента в моей памяти осталось только одно воспоминание: «Придурок достаточно нормален, чтобы не промахнуться, — подумал я, — и достаточно одурманен, чтобы не думать о последствиях».

Под ногами у меня валялась какая-то рваная бумага, и среди мятых листов я увидел стертый веник — единственное оружие, которым я мог вооружиться.

Не знаю, чем уж показался этот веник в моих руках ее мужу, но он, озвучив что-то нечленораздельное, вновь скрылся на кухне.

После этого я взвалил Баунти на плечо, как мешок с картошкой, и вынес на улицу.

Потом с ее матерью мы взяли такси и отвезли малодвижное тело домой…

…Почти полгода я не видел Бау, хотя ее мама несколько раз заходила ко мне. И я, когда мог, помогал ей деньгами на какое-то лечение дочери в какой-то больнице для наркоманов; лечение, в которое сам я не верил.

Но, видимо, верила ее мать — иногда дети не оставляют своим родителям выбора.

Или — ничего.

Или-вера…

…Бау бросила наркотики.

Не знаю, помогло лечение или что-то еще, но наркотики она бросила.

Вера ее матери оказалась больше, чем ничего…

…Ее муж-наркоман довольно быстро подысчез не только с моего, но и с ее горизонта, оказавшись на зоне со сроком за какое-то мелкое, как и все его поступки, воровство.

Наверное, он был так несносно-проблематичен для всех окружавших его людей, что надоел даже милиции.