Модель - Николай Удальцов

Национализм — это свойство ущербных людей. Людей, боящихся того, что их не примут во внимание.

У меня, как у человека, думаю, достаточно достоинств, чтобы не переживать за то, что их никто не заметит…

…После моих слов о дураках и мерзавцах Элия Вита решила воз-вернуть свои пушки на прежние позиции — позиции своей, а не моей страны.

И спорить с уже привычной ей территории:

— А чем вам мешают наши старики, ходящие колонами на праздниках?

— Ты имеешь в виду бывших эсэсовцев, воевавших в немецкой армии?

— Они воевали за свою страну.

— А Гитлер? — задал я риторический вопрос.

— Наши патриоты только использовали ситуацию.

— Интересно, — поинтересовался я, — а Гитлер знал, что он просто игрушка в руках ваших патриотов?

Но дело, друг мой, не только в этом.

— А в чем?

В вас? В освободителях?

— Элия, сейчас не мы, а прежде всего вы должны решить — на чьей стороне в этой войне были вы сами?

Если вы были заодно с фашистами — вам придется признать свое полное и безоговорочное поражение.

И не только перед Советским Союзом — перед историей.

А если вы воевали против фашизма — то почему вы приветствуете тех, кто воевал в фашистской армии?

— Что же, вы всех нас, прибалтийцев, считаете фашистами?

— Конечно — нет.

Глупо, скажем, обвинять в фашизме всех немцев.

Но так же глупо обвинять всех россиян в коммунистничестве, — в ответ на мои слова Элия Вита замолчала.

Замолчал и я.

Мне ведь совсем не нужно было ее согласие.

Вполне достаточно было того, что эта девушка, явно способная думать, задумалась и поняла, что возможно, кому-то в Прибалтике я и враг.

Но жители Прибалтики, как всего остального мира, мне не враги.

И это — точно…

— …Все равно вы нас не любите, — тихо проговорила Элия; и я промолчал: «В моих личных причинах было многое из того, за что я не любил определенных людей. Но среди этих причин не было национальности.

И прибалтийских фашистов я не любил не за то, что они были прибалтийцами, а за то, что они были фашистами.

Кстати, с прибалтийскими коммунистами — то же самое…

…Впрочем, у моего молчания была еще одна причина.

О которой я не мог сказать своей гостье.

Дело в том, что я понимал, что мы научились активно бороться с фашистами в Прибалтике.

Вот у себя на Тверской — как-то не получается.

Не только побороться, но даже начать это делать.

И потом, по улицам прибалтийских городов маршировали все-таки бывшие эсэсовцы.

А по улицам наших городов — будущие…

…Как и всякий что-то утверждающий человек, я говорил то, что было убедительным для меня самого.

И только.

Впрочем, у меня было одно оправдание — то, что я говорил, было убедительным для меня на самом деле, а не убедительным из выгоды…

…Пока я думал об этом, не заметил, как в глазах Элин появилась искринка:

— Петр, а ведь ты не очень любишь вашу власть, — проговорила она; и было непонятно — это вопрос или констатация.

Я промолчал.

Власть находилась где-то в конце списка того, что мне нравилось.

Зато она находилась в самом начале списка того, что не нравилось мне.

Но говорить об этом Элин мне не хотелось.

И тогда я нарвался уже не на искринку в глазах, а на высунутый дразнинкой язык:

— Вот тебе не нравится власть.

Тебе что, хочется жить в стране революций? — И тут уж мне пришлось ответить:

— Мне хочется жить в стране, в которой о революциях даже думать не хочется.

— Ладно, — Элия попыталась примирить меня и ситуацию, — вы страна процветающая. Нефть качаете.

И опираетесь на это.

В этом для вас весь здравый смысл.

Хотя бензин у вас дорогой.

Я ответил ей невпопад, сам не зная — для чего сваливаю в одну кучу нефть и здравый смысл.

Впрочем, как увязать бензин и здравый смысл, никто не знает.

Просто наболело, хотя я говорил улыбаясь.

Не потому, что это было единственным, что мне оставалось, а потому, что то, что оставалось — могло начинаться только с улыбки.

Потому что иначе — не осталось бы ничего:

— Нефть нужно качать не для того, чтобы производить бензин, а для того, чтобы люди жили лучше.

А процветает только та страна, в которой здравый смысл опирается не на нефть, а на справедливость.

Элия, видя, что ее попытка не удалась, постаралась поставить точку:

— Вы даже выступать против власти не умеете. — Но получилась не точка, а запятая.

И не у нее, а у меня:

— Зато мы умеем быть интересней власти.

— Но вам ведь на митинги можно ходить только в защиту власти.

— Откуда ты это знаешь? — вступился я не за власть, а за митинги.

— У вас на митинги в защиту власти ходят за триста рублей, как проститутки, — проговорила Элия, но слегка осеклась, видя мое молчание:

— Петр, я не хотела оскорбить твою страну. — И я ответил:

— Не оскорбляй наших проституток.

За триста рублей ни одна наша проститутка никуда не пойдет…

…Ей явно захотелось переменить тему, и то, что она сделала это не совсем удачно, не играло роли:

— Вчера по вашему телевидению говорили, что протестующие ходят на митинги на деньги Госдепа, — проговорила она; и я улыбнулся — хотя Элия не знала и не могла знать, чем вызвана эта улыбка…

…Дело в том, что на протестный митинг я собирался.

И, как говорится, уже почистил ботинки.

Но тут мне позвонил один мой регулярный покупатель моих картин.

Из Сибири.

Он был в Москве проездом и всего на один день.

И очень хотел встретиться.

Мы встретились в моей мастерской, поговорили, он купил мою картину и уехал в свое Зауралье.

Но заплатил он мне долларами.

Так что — так уж выходило — в каком-то смысле на деньги Госдепа я на митинг не пошел…

…Видя мое улыбающееся молчание, моя гостья добавила:

— Я не верю, что все протестующие ходят на митинги из-за денег, на которые их нанимают. — Я просто кивнул:

— Для того чтобы нелюбить коррумпированную систему нужны не деньги, а мозги и совесть. — Впрочем, разговор о власти с красивой женщиной — не самое интересное занятие, и по моему выражению лица Элия поняла это.

Хотя и продолжила:

— Ты не согласен с теми, кто ходит на протестные митинги?

— Согласен, — начал отвечать я, но продолжил только после того, как она вставила почти ненужный уточняющий вопрос:

— Почему?

— Потому что, чьи бы права ни отстаивали митингующие, — они тем самым всегда отстаивают и мои права…

…Напоследок, хотя я и не знал, что это один из последних шагов в этой части нашего разговора, она уточнила:

— Патриоты противопоставляют себя интеллигентам.

Вашим патриотам интеллигенты не нужны?

— Если среди патриотов не будет интеллигентов, некому будет объяснить патриотам — почему патриоты не стали счастливыми…

— … Скажи, ты любишь время, в которое живешь?

Иногда мне кажется, что ты его не любишь, — спросила Элия.

Спрашивая, она опустила глаза, видимо, понимая, что задает очень сложный для любого человека вопрос, и, наверное, понимая, что ответ должен быть не проще вопроса.

Но я думал недолго, потому что сам не раз задавался этим вопросом.

И ответ у меня был:

— Элия, я не выбирал эпоху для своего рождения.

Больше того — эпоху для моего рождения не выбирали и мои родители.

Каждому нужно жить в то время, которое ему досталось.

— Но ты — любишь свое время или нет?

— В отношении своего времени у меня есть более интересное занятие, чем любовь или ненависть.

— Какое?

— Адекватность.

— Петр, ты показываешь мне, что правду нужно уважать, — не поднимая глаз, проговорила моя гостья. И я ответил как мог.

И как считал нужным:

— Правдой прежде всего нужно интересоваться…

— …Петр, я очень рада тому, что познакомилась с тобой, — тихо проговорила Элия Вита.

Но глаза подняла и встретила мой взгляд.

— Чему ты так рада? — улыбнулся я, продолжая смотреть ей в глаза:

— Мы ведь с тобой только спорили.

— Я не во всем согласна с тобой, и мне иногда кажется, что вам, россиянам, самим нет дела до своей страны, — сказала она; и я вполне мог бы ответить ей:

— Мы только тогда станем страной, когда нам самим до себя будет дело, — но вместо этого я переспросил:

— Тогда что же тебе понравилось?

— То, что о тебе не скажешь, что ты человек с нестиранной совестью.

А потом, помолчав, Элия Вита добавила:

— Если бы все россияне были бы такими, как ты — вы давно уже были бы мудрой страной. — И в ответ я не смог скрыть улыбку: