Шепот шума - Валерия Нарбикова

- В сущности, я тебя совсем не знаю, - сказала Вера. И чтобы любить человека, надо в нем что-то убить. И в Н.-В. был убит Свя. Буквально. То есть до последней буквы.

Вера разделась и легла на бедный диванчик, укрывшись каким-то тощим одеялом. И Н.-В. лег как-то поперек, потому что диван был скорее коротким, чем длинным, скорее широким, чем узким.

- Не сегодня, - сказала, когда он еще раз сегодня поцеловал ее. И Вера с Н.-В. касались друг друга только потому, что было тесно, а больше не почему. И в этом тусклом свете висели картины, которые она хотела продать и получить за них деньги, а кто-то хотел купить и потратить деньги, потому что деньги существуют для того, чтобы их тратить, а также чтобы их умножать, а также для того, чтобы превращать их в солнце и вино в объятиях любимого, а также - время - деньги, которые существуют для того, чтобы убить время, и чем больше денег, тем быстрее можно убить время и в конце концов быть убитым временем.

Страсть - самое печальное занятие, потому что в этом занятии нет начала и нет конца и в нем нет золотой середины. И в страсти есть только ритм.

8

Картины потихоньку продавались, а жизнь потихоньку шла, потому что в жизни редко бывает, чтобы в один день получилось все, а на другой день - все остальное. И одна картина была даже продана не за столько-то, а больше, хотя была хуже и меньше; и сначала почему-то были проданы не самые лучшие Верины работы. А самую лучшую пока никто не купил, хотя она была не самая дорогая. Хотя самую дорогую купили, и купили также самую большую, и почему-то две самых темных и одну самую светлую. Зато самую любимую - нет. Вера даже решила, что не будет продавать и снимет с экспозиции, но Н.-В. просил ее не делать этого.

Конец весны был похож на начало осени, только в самом начале весны воздух был золотой от солнца, а небо синее, но не от того, что внизу было море, моря как раз не было, внизу был серый грязный город, а над ним синее чистое небо. И только один раз в конце весны была настоящая весна. Вот в такой денек Н.-В. и оказался на даче у Василькисы. Они не виделись больше месяца, и Василькиса скучала по нему, она уже целый месяц жила на даче и скучала на даче. И вообще, когда Н.-В. увидел ее после разлуки, вид у нее был скучный. И чтобы развеселить ее, он стал ей рассказывать, какая у него сейчас трудная жизнь.

Свя исчез. Но что говорить о Свя, когда полстраны исчезло; люди куда-то подевались; даже не те, кто свалили, и не те, кого убили, а те, которые как сквозь землю провалились. Были - и нет их. И Свя был - и нет его. Исчез вместе с автомобилем. Значит, он куда-то поехал на автомобиле и пропал вместе с ним. Но куда поехал? Но куда пропал?

А вдруг его кто-то убил из мести. Но кто ему мог мстить и за что? И еще Н.-В. рассказал Василькисе о Снандулии.

- В ту комнату, где умерла соседка, помнишь, я тебе говорил, - Василькиса плохо помнила о соседке, - соседка, которая в момент смерти так похорошела.

- Ну и что? - сказала Василькиса.

- Так вот, в ту комнату вселили другую соседку.

- Ну и что? - не понимала Василькиса.

- Злую соседку, - подсказал Н.-В.

И он рассказал историю о злой соседке путано и невнятно: что, когда ее вселяли, она была как будто одна, а потом оказалось, что у нее есть муж и к тому же еще ребенок. И эта новая семейка хочет теперь получить комнату Снандулии, а Снандулию переселить в другую комнату в другом доме. И еще злая соседка сказала, что если Снандулия не согласится, то вообще может остаться без комнаты, потому за ней стоят они.

- Кто это они?- спросила недогадливая Василькиса. Но объяснить, кто такие они, трудно не только Василькисе, но и человеку догадливому.

Прежде всего - это некая сила (нечистая?), и эта сила имеет цель и средство, и рога, и хвост. Вообще никто никогда не видел, где они живут и живут ли вообще, чем питаются и питаются ли вообще, и материальны ли они вообще. К примеру, они могут выключить свет, воду и телефон, они могут наградить, обласкать и удавить, и даже так: сначала обласкать, а потом удавить; или так: слегка приласкать, а потом слегка придушить. И вот не сама злая соседка, а о н и, которые за ней стоят, сказали, что лучше всего Снандулии согласиться на однокомнатную квартирку где-нибудь на окраине Москвы. И когда Н.-В. сказал ей: "Не смей этого делать", Снандулия сказала: "Они все равно заставят", и Н.-В. повторил: "Не смей".

- Значит, ты ей опять ничего не сказал? - спросила Василькиса.

- О чем? - не понял Н.-В.

- О нас.

- Не мог я, - соврал Н.-В., - понимаешь.

- Понимаю, - сказала Василькиса, которая внезапно поумнела.

И, поумнев, она вдруг поняла, что начинает его уже почти ненавидеть за все, что он сделал, то есть за все, что он не сделал, то есть за все, что он мог бы сделать для нее, а не сделал ничего.

- Ты ее любишь больше меня, - сказала Василькиса.

- Кого? - попытался поговорить Н.-В.

- О чем тут говорить, она для тебя - все, а я - ничего.

Действительно, о чем говорить. Бессмысленно говорить о том, кто кого больше любит, а кто кого меньше, кто лучше, а кто хуже.

- Хочется прогуляться, - предложил Н.-В.

Василькиса не захотела, и Н.-В. вышел из дома, из сада.

"Куда ты?" - окликнула его Василькиса, когда он уже был у калитки.

"Пройдусь", - сказал он. И он прошелся по дачному поселку, который был не такой уж большой, а может, Н.-В. просто быстро шел, и поселок быстро кончился. И кончилось все, что относилось к поселку: участки с соснами на участках, газоны, асфальт, и вдруг началась деревня, как совсем другой мир: проселочная грязная дорога, грядки с торчащим лучком и укропом, и не было никаких намеков на сосны, которые были выкорчеваны для жизни крестьян. И на зеленой лужайке стояла привязанная черная коза, в вымени которой было уже два пакета молока, а вокруг нее скакали две беленькие козочки. И Н.-В. остановился. Потому что эти козочки были даже не совсем козочки, а они и были самой жизнью. И эта жизнь щипала травку, и еще у этой жизни пробивались рожки, и она была абсолютно молочной, эта жизнь, без малейшего намека на страдание, в этой жизни был только восторг жизни. И Н.-В. просто был тем, кто случайно подсмотрел эту в чистом виде жизнь. Просто жизнь, как момент жизни, но момент абсолютный.

И как будто, когда Н.-В. вернулся на дачу, они с Василькисой не сразу легли. И, не сразу заснув, он как будто увидел на окраине чистого вымысла такую круглую стеклянную галерею, то есть такой довольно большой стеклянный коридор в форме круга. И если начать путешествовать по этой галерее из какой-то одной точки, то и вернешься в эту же точку. И начиналась эта галерея с цветов, это были всевозможные букеты и букетики, все очень милые и красивые, потом шли стеклянные витрины с мебелью, дальше книги, алкоголь, фрукты, потом всевозможными способами приготовленное мясо, и потом почему-то опять фрукты, и после фруктов такой небольшой отсек в галерее с надписью "эбля", и как будто Василькиса куда-то делась и появилась Вера, и как раз она сказала: "Все правильно, но первая буква "е"". И на первую букву "е" они вошли туда, где было возможно сделать любому с любой и любым способом. Но за валюту. И она была. И они воспользовались. И, расплачиваясь, Н.-В. сказал контролеру: "В названии ошибка".

И, внезапно проснувшись и обнаружив рядом с собой серьезную Василькису, Н.-В. даже рассмеялся от полного несоответствия между сном и действительностью. Но ведь хоть что-то должно быть настоящее из того, что было во сне, но хоть кусочек сна можно себе позволить обнаружить в действительности. На столе лежал фрукт из области сна, и этот фрукт был грушей. И Н.-В., тупо уставившись на грушу, смеялся.

- Не понимаю, - сказала Василькиса, - что же смешного в груше.

При чем здесь груша? Груша здесь совершенно ни при чем.

Н.-В. призадумался и не мог понять, зачем же он приперся на дачу к женщине, которую он не любит, и зачем он ей почти два года морочит голову.

Внезапно поумнев, Василькиса все же не похорошела так же внезапно. Все-таки только что-то одно, относящееся к чему-то одному, может поразить в жизни один раз. А потом это уже поражает как то, что уже поразило. Первый возлюбленный, первый муж, первый ребенок, первая и последняя мама.

- Я больше так не моту, - сказала Василькиса. Она не могла так, но она не могла и по-другому.

- Если ты не можешь жить со мной, так и скажи, - сказала Василькиса.

Удивительные слова. Они ничего не значат, они даже не выражают мысль. Мысль выражает интонация. Если бы Н.-В. так и сказал, она нашла бы что сказать.

- Давай тогда расстанемся, если тебе от этого будет лучше, - сказал Н.-В.

- Ты сам знаешь, когда мне будет лучше - когда мы не будем расставаться. В принципе подобные диалоги пора издать в специальном самоучителе.

Шальная мысль - она и есть шальная мысль. "А что если ей сказать о Вере", - мелькнуло у Н.-В. Ведь перенесла же Василькиса Снандулию, может, она перенесет и Веру. И вообще, кто знает возможности человека, что он может перенести.

- Ты знаешь, - начал Н.-В. свое признание.