Шалость - Анри Ренье

Но чем же могли быть заняты мысли девицы де Фреваль в течение стольких часов одиночества и грез? Было бы маловероятным предположить, что они останавливались на годах, проведенных в монастыре Вандмон под покровительством г-жи де Грамадэк. Как было уже упомянуто, Анна-Клод де Фреваль охотно беседовала об этом времени с г-ном де Вердло, но разве можно предположить, что она возвращалась к нему в те минуты, когда сама казалась ушедшей очень далеко и очень глубоко в свои думы? Не вспоминала ли она тогда о своей жизни, предшествовавшей той минуте, когда г-н де Шомюзи привел ее, еще совсем маленькой девочкой, к г-же де Грамадэк? Ни одним намеком не касалась она этой поры своего детства. Такая боязнь всяких воспоминаний о ранних годах даже несколько пугала г-на де Вердло. Что заставляло ее быть сдержанной, чего избегала она в своих воспоминаниях? Г-н де Вердло был весьма обеспокоен этим обстоятельством; к этому беспокойству обыкновенно присоединялись и другие заботы. Знала ли Анна-Клод, что она дочь г-на де Шомюзи? Кто был ее матерью? Тайна окружала ее рождение. Не было ли в руках у г-жи де Грамадэк ключа к этой тайне? Быть может, она посвятила в нее Анну-Клод, быть может, об этом также думала Анна-Клод в часы своего уединения? Но что бы там ни было и куда бы ни летели ее мысли, они придавали лицу девицы де Фреваль странное выражение задумчивости и тайны: губы ее были сурово сжаты, на лбу ложилась тонкая морщинка, которая означала глубокое внимание к тому, что увлекало ее за пределы сознания. Иногда также облачко грусти ложилось на ее черты; его сменяла постепенно тень глубокой тоски, омрачающая очаровательное личико выражением некоторой сухости, не свойственной ей в другие минуты. Иногда все это разрешалось слезами, которые текли из прекрасных глаз на свежие щечки. Что заставляло ее проливать их? Во всяком случае, не смерть г-на де Шомюзи, извещение о которой приняла она более с вежливостью, нежели с печалью. Не оставила ли она в Вандмоне подруг, которых здесь ей недоставало и сожаление о которых вызывало ее слезы? Какие заботы могли быть у нее? Никто ничем не обижал ее в Эспиньоле. Наоборот, все наперерыв старались ей понравиться. Гоготта окружала ее своими попечениями. Аркенен был у ее ног. Г-н де Вердло исполнял все ее капризы. Она вела, в общем, счастливое, хотя и одинокое существование, но это одиночество, казалось, ее не тяготило. Тогда, быть может, ее тревожила возможная непрочность подобного существования? Г-н де Вердло не был уже молодым. Подумал ли он о том, чтобы обеспечить ей достойное будущее, не будет Ли она, после этой мирной передышки в Эспиньоле, вновь брошена в случайности мирской Жизни и, пришедшая из мира случайностей, принуждена будет туда возвратиться? Одним словом, видно было, что Анну-Клод уводит в мечты, и заставляет там пребывать какая-то настойчивая мысль, которую она не может вычеркнуть из своего сознания, в которую она не устает погружаться: сожаления о прошлом или горькие воспоминания о нем, страх перед будущим, неопределенность которого она не в силах изменить? Досуги настоящего, в котором все слишком спокойно, слишком сладко? Не было ли у Анны де Фреваль пристрастия к романам, которые кружат ей голову, воспламеняют сердце и воображение? Не было ли все это следствием кипения крови, проявляющейся без ее ведома? Не прятала ли девица де Фреваль под внешне спокойным видом какого-нибудь смущения, тайных сдерживаемых ею влечений сердца? Не повиновалась ли она в душе какой-либо неведомой ей силе, которая подчинила ее себе скрытым волнением и внутренней тревогой? Она находилась в том возрасте, когда у девушек слагаются первые представления о любви. Не носила ли Анна-Клод де Фреваль в себе чего-либо такого, что торопило ее слушать всем своим сердцем первое влечение к страсти? Она достигла той поры, когда одного только услышанного слова, одного замеченного лица достаточно для того, чтобы вовлечь чувства в состояние крайней возбудимости, к которой устремляются все силы, все желания воображения и души. Анна-Клод де Фреваль была в том периоде роста, когда девушки влюбляются в свое представление о любви, даже если это представление совершенно не соответствует действительности.

Без сомнения, Анна-Клод де Фреваль все же должна была слышать что-либо о любви. Правда, добряк Вердло ни одним словом не упоминал о ней в своих разговорах, но разве в монастыре не обстояло все по-другому? Не была ли там любовь предметом бесед воспитанниц между собой, их более или менее скрытым занятием? Разве разговоры в дортуарах, в коридорах, в саду имели иную тему? Анна-Клод де Фреваль, быть может, помимо своей воли должна была принимать в них участие и слушать, как ее подруги говорили о помолвках, о свадьбах, о любовниках и любовницах, ибо, как бы ни были монастыри отгорожены от мира, все же в них должны просачиваться отголоски светской жизни.

Что же осталось в душе Анны-Клод от этих разговоров и до каких границ простирались ее познания о любви? Хотелось ли ей самой испытать это чувство и внушить его кому-либо другому?

Не касалась ли ее лба своим горячим дыханием любовь, приходившая к ней в видениях сна, и не воспоминание ли об этих снах заставляло ее пребывать наяву как бы во сне возле своего окна, с работой, соскользнувшей на колени, с горящими щеками, с пылающими губами и глазами, полными слез?

Но если Анна-Клод Де Фреваль охотно предавалась этим минутам мечтательности, все же случалось, что она противилась им, как бы чувствуя в них какую-то опасность. В такие дни с утра она отметала от себя всякую томность и праздность. Вместо того чтобы усесться перед зеркалом и самодовольно разглядывать в нем себя, она бросала на свое изображение один только быстрый, сейчас же отводимый в сторону взгляд. И одевалась она тогда с некоторой резкостью, доходившей почти до гнева. Ее движения бывали настолько стремительны и нетерпеливы, что Гоготта Бишлон созерцала ее в оцепенении, вырывая какой-нибудь волосок, упрямо вновь выраставший на подбородке.

В такие дни сам г-н де Вердло испытывал в ее присутствии чувство страха, бормоча себе под нос о том, что женщины — всегда женщины, то есть существа непостоянные, меняющиеся, подверженные таким переменам настроения, которых нельзя ни предвидеть, ни объяснить. Это заставляло его с ужасом размышлять о роли, предоставленной ему г-жой де Морамбер, сделавшей его опекуном молодой девушки в том возрасте, который является для нее наиболее опасным периодом, потому что в это время в ней образуется под влиянием темперамента то, что со временем станет характером. И все же, несмотря на свое беспокойство, г-н де Вердло не мог не находить приятной прогулку в аллеях прекрасного парка в обществе особы с таким гибким и изящным телом, с таким хорошеньким личиком, особы, чьи жесты и внешность согласовывались с благоуханием плодов, с красотою цветов, с пением птиц, с шорохом ветра в листве, со звоном фонтана в бассейне. Разве все это не было лучше, чем одиноко шагать по аллеям, рассматривая бегущую впереди тень, которая говорит нам о том, что мы также меняемся в этом грустном мире, что даже сама она, подражающая нашим шагам, уже совсем иною ложится на гравий дорожки?