Песнь колдуньи - Мирей Кальмель

Они довольно долго стояли, прижавшись друг к другу, и молча всхлипывали, пока сестра Альбранта не нашла в себе сил отстраниться и взять в ладони расстроенное личико девушки, правда, все же не такое печальное, как у нее самой.

— Кто, глядя на нас, скажет, что сегодня — счастливый, радостный день? — спросила она, заставляя себя улыбнуться. — Моя крошка Елена готовится к своему первому балу, а у нас похоронные мины!

И она указательным пальцем смахнула слезинку с носа Филиппины.

— Вы готовы к отъезду, дочь моя, и даже собери я в горшочки притирания с пола, ничего с этим не поделаешь.

— Простите, они случайно выпали… — попыталась оправдаться Филиппина.

Они обменялись лукавыми взглядами. И со смехом обнялись, на этот раз нежно.

— Я тоже буду по вам скучать, сестра, — сказала Филиппина. — Я буду вам писать. Каждый день.

— Я была бы рада, но мне достаточно и одного письма в месяц. У тебя найдутся дела поинтереснее. Я не всегда жила в этих стенах, поэтому знаю, что говорю. Живи, моя Елена, живи! И вспоминай обо мне, как вспоминают о добром друге, но не трать на меня свое время.

— Обещаю! А вас я прошу позаботиться о моих сестрах и о наших больных. Особенно о шевалье.

Объятия распались, и Филиппина достала из рукава письмо.

— Я написала ему письмо. Передайте его шевалье, когда он придет в себя. Он ведь очнется, правда?

— Только Господь это знает, — ответила Альбранта, принимая сложенный и запечатанный лист бумаги. — Но ты можешь на меня рассчитывать. Всегда, когда тебе будет нужна помощь. Знай, что моя дверь открыта для тебя, пока, волей Господа милосердного, я жива.

— Не думаю, что аббатиса мне обрадуется, — предположила Филиппина.

— Хотела бы я посмотреть, как она попытается нам помешать, — сказала Альбранта с улыбкой и притворно нахмурила брови.

Филиппина расхохоталась. Печаль покидала ее. Но оставалась их взаимная привязанность — самая крепкая из основ дружбы.

— Пойду попрощаюсь с Лораном де Бомоном, — решилась девушка.

— А я уберу эти следы твоей неуклюжести… И поторопись, скоро придет Сидония.

Филиппина кивнула и вышла. Сестра Альбранта же взялась за метлу.

Взгляд Лорана де Бомона блуждал по комнате, когда Филиппина приблизилась к его кровати. Снадобья, которыми его поила сестра-целительница, на какое-то время усыпляли его, но их действие быстро заканчивалось.

— Я помогу вам приподняться, — предложила девушка, склоняясь над ним.

Он тут же обнял ее за талию и попытался притянуть к себе. Филиппина с криками возмущения принялась вырываться.

— Отпустите меня! — приказала она. — Или, клянусь господом, я живьем сдеру с вас кожу!

Он повиновался, но не из страха, а потому что вес девушки, пусть и незначительный, пришелся на тот бок, где была рана. Филиппина выпрямилась, в комнату уже входила привлеченная ее криком сестра Альбранта.

— Лоран де Бомон, — начала она, грозя пальцем, — ведите себя пристойно в стенах этой обители, или я вышвырну вас за ворота, и пусть стервятники поживятся вашими останками!

— Я думал, что передо мной все еще упоительное видение из сна, сестра, — извинился юноша с ангельской улыбкой на устах, которая, однако, никого не ввела в заблуждение.

— Ах вот как? Забудьте о нем. И быстро! — приказала ему Альбранта и, развернувшись, вышла из комнаты.

Он подождал, пока она закроет за собой дверь, и обратился к Филиппине:

— Вы мне не поможете?

Девушка придвинула к кровати табурет, села и скрестила руки на груди.

— Вы, Похоже, совсем здоровы, вот и поднимайтесь сами, — сердито отозвалась она.

Он попытался опереться о подушку, вздохнул, как вздыхают незаслуженно наказанные дети, скривился, словно бы от невыносимой боли, и даже застонал, пытаясь ее разжалобить. Напрасно — Филиппина не шевельнулась.

Обманувшись в своих надеждах, он устроился в положении полусидя и нежно посмотрел на нее. Его ангельский взгляд контрастировал с небритыми щеками и пропитанными потом волосами.

— Мои манеры солдафона — результат моей слабости, — начал он.

— Вашей слабости? Вы ведете себя как свинья, мессир, и говорите о слабости, когда я ожидаю извинений! — отчитала его Филиппина, которой была отвратительна мысль, что с ней обошлись, как со служанкой.

Лоран де Бомон виновато опустил голову. На мгновение перед его мысленным взором появилась та Филиппина, с которой он шутил, когда приходил навестить тетю. Веселая, остроумная, полная надежд, ожидающая счастья и готовая, как, быть может, ни одна другая девушка ее возраста, да еще в таком месте, с головой окунуться в тайны любви. Девушка, к которой он испытывал уважение даже когда она кокетливыми речами под сенью фруктового сада столкнула его с соперником. Он осознал, что подобный поступок с ее стороны не только не излечил его от любовного томления, но, наоборот, сделал ее еще более желанной — так ядовитый цветок зачаровывает своей красотой, и его срывают даже ценой собственной жизни… Вспомнив, какой она была, oн так сильно возжелал ее снова, что почти отказывался верить реальности девушка как-то поблекла. Однако это была правда: Филиппина де Сассенаж изменилась. Теперь она больше походила на монашку, чем на дерзкую девчонку, которой он так пламенно желал обладать.

— Простите меня! — взмолился он. — Вы правы, мне нет оправданий.

— Я вас прощаю, если вы поклянетесь больше никогда так не делать. Ни сейчас, ни в будущем.

— Без вашего позволения — никогда! — согласился он. — Я люблю вас, Фи… Елена, я люблю вас больше жизни. Станьте моей супругой, и я обещаю, что буду любить вас так нежно, как никто другой не сможет.

Филиппика вздохнула. Она была рада, что он сам затронул эту тему, потому что не знала, как об этом заговорить.

— Мне жаль, мессир, но это невозможно.

Лоран де Бомон нахмурился:

— Вы сомневаетесь в силе моей любви?

— Разумеется нет, ведь она чуть не свела вас в могилу. И это моя вина, я знаю. Неосмотрительность и грех гордыни руководили мной, и мне нравилось видеть, что вы ревнуете…

— У нас с Филибером де Монтуазоном были другие поводы для ссоры, прежде чем мы стали соперниками в любви, — прервал ее Лоран де Бомон. — Мне он не нравится. Он слишком самонадеян для госпитальера, и, по моему мнению, не достаточно рьяно выполняет данный Господу обет. Дважды, когда я был при дофине, он задевал меня и выставлял на всеобщее посмешище. Если бы не присутствие принца, я бы потребовал у него сатисфакции. Не огорчайтесь, прекрасная дева, рано или поздно мы бы все равно столкнулись, и, да простит меня Господь, я бы предпочел увидеть его мертвым, а не выздоровевшим, и меня радует мысль, что это еще может случиться.