Черная башня - Филлис Джеймс

— Я помню эту историю, хотя саму мисс Моксон не запомнил, — произнес Дэлглиш. — Мне скорее кажется смутно знакомой молоденькая блондинка. Дженни Пеграм, так ее зовут?

Каруардин улыбнулся — снисходительно, но с оттенком презрения.

— Так и думал, что вы про нее спросите. Уилфреду следовало бы использовать ее для сбора средств, ей это понравится. Не знаю никого, кому лучше удавалось бы нацепить выражение этакого тоскливо-возвышенного, бессловесно-стойкого долготерпения. При должном употреблении она бы принесла приюту целое состояние.

Джулиус засмеялся.

— Как вы уже поняли, Генри ее не слишком жалует. Если она кажется знакомой, то вы, надо полагать, видели ее по телевизору года полтора назад. В тот месяц средства массовой информации из кожи вон лезли, чтобы разбередить общественную совесть Британии на тему молодых людей с неизлечимыми хроническими заболеваниями. Продюсер передачи разослал подручных на поиски подходящей жертвы. Они отыскали Дженни. Последние двенадцать лет ее содержали — и очень даже неплохо содержали — в доме для престарелых. Насколько я понимаю, отчасти потому, что не смогли найти для нее другого места, а отчасти из-за того, что ей нравилось, как прочие пациенты и посетители ее неимоверно балуют. А еще в той клинике имелись группы физиотерапии и прочие медицинские навороты, которые были для неё крайне полезны . Однако программа, как сами можете без труда вообразить, выжала из ситуации все возможное. «Несчастная двадцатипятилетняя девушка заперта среди стариков и умирающих. Она отрезана от мира — без помощи, без надежды». Вокруг нее старательно рассадили самых старых и слабоумных пациентов, а Дженни была просто бесподобна. Пронзительные обвинения по адресу бесчеловечного министерства здравоохранения, совета директоров клиники, персонала и прочее и прочее. Как и следовало ожидать, на следующий день разразилась буря общественного негодования, продлившаяся вплоть до следующего подобного репортажа с новым главным героем. Сострадательные английские обыватели требовали, чтобы Дженни нашли новое место. Уилфред предложил освободившуюся вакансию, Дженни согласилась и примерно четырнадцать месяцев назад перебралась сюда. Никто не знает, что она думает обо всех нас. Лично я бы дорого заплатил за то, чтобы заглянуть Дженни в голову.

Дэлглиш удивился тому, как хорошо Джулиус знал пациентов Тойнтон-Грэйнж, и все же больше задавать вопросов не стал. Ненавязчиво выпав из общей болтовни, он сидел, потягивая вино и вполуха слушая бессвязные реплики собеседников, связанных общими знакомыми и интересами, неплохо знающих друг друга и старательно поддерживающих иллюзию дружбы. Дэлглишу не хотелось включаться в игру. Кларет заслуживал того, чтобы его пили молча. Адам осознал, что впервые после болезни пьет по-настоящему хорошее вино. Приятно, что еще одна из тихих радостей жизни сохранила над ним свою власть. Только через пару минут он наконец понял, что Джулиус обращается непосредственно к нему.

— Прошу прощения за эту затею с предложением выступить и прочесть стихи. С другой стороны, отчасти я даже рад. Отличная иллюстрация к еще одной особенности обитателей Тойнтон-Трэйнж. Они всех используют. Вроде и не сознательно, но так уж получается. Говорят, будто желают, чтобы с ними обращались как с обычными людьми, а сами тут же требуют чего-нибудь этакого, чего обычному человеку и в голову бы потребовать не пришло. И как откажешь? Надеюсь, теперь вы не станете слишком сурово судить тех из нас, кто не в большом восторге от Тойнтона.

— Нас?

— Группку нормальных людей, пленников этого места.

— И такие тоже есть?

— О да! Я-то часто уезжаю в Лондон или куда-нибудь за границу, поэтому меня здесь особенно не удержишь. Однако подумайте, например, о Миллисенте, привязанной к коттеджу, потому что Уилфред не берет с нее платы за жилье. Все, что она по-настоящему хочет, — это вернуться к бриджу и кремовым пирожным курортов Челтнема. Так почему же Миллисента не уезжает? Или Мэгги. Она всегда твердит, что хочет жить полной жизнью. Ну, строго говоря, все мы этого хотим. Так Уилфред пытался приохотить ее к наблюдениям за птицами. Помню, она еще вскричала в сердцах: «Если мне придется наблюдать за еще одной гнусной чайкой на скалах, я с воплями брошусь с обрыва в море!» Милая Мэгги. Я очень привязан к ней — когда она трезвая. А Эрик? Уж он-то мог бы сделать попытку вырваться на свободу, проявив немного храбрости. Приглядывать за пятью пациентами и проверять качество крема для рук и талька — это едва ли достойная работа для дипломированного врача, пусть и с нездоровым пристрастием к маленьким девочкам. А Хелен Рейнер? Впрочем, лично я полагаю, что причины, по которым наша загадочная Хелен остается здесь, куда проще и понятнее…И все они —жертвы отчаянной скуки. Так, а теперь я заставляю скучать вас. Не хотите послушать музыку? Когда Генри навещает меня, мы с ним обычно ставим записи.

Дэлглиша вполне бы устроил просто кларет — без всяких разговоров и без музыкального сопровождения. Однако он видел, что Генри очень хочется послушать музыку: вероятно, не меньше, чем Джулиусу — продемонстрировать мощь своей стереосистемы. Поэтому в ответ на предложение выбрать он попросил поставить Вивальди и, когда включили проигрыватель, вышел во дворик. Джулиус выбрался задним следом, и они вместе молча стояли возле невысокой ограды над краем утеса. Впереди мерцало море, загадочное и призрачное в тусклом свете немногочисленных звезд. Судя по всему, настал отлив, но волны шумели еще совсем близко, глухо ударяя о каменистый пляж внизу. Низкий многоголосый рокот словно бы служил фоном для высокой, сладкой мелодии скрипки. Дэлглишу почудилось, будто на лоб ему падают хлопья пены. Правда, когда он поднял руку, то оказалось, что это всего лишь игра воображения, вызванная порывом свежего ветра.

Выходит, в приюте орудовало целых два анонимщика, хотя лишь один из них по-настоящему увлекался своим непристойным занятием. Смятение Грейс Уиллисон и сдержанное отвращение Каруардина явно свидетельствовали, что письма, полученные ими, отличались от того, что лежало в «Надежде». И все же сомнительно, чтобы в одно и то же время в столь маленькой общине объявилось два любителя анонимок. Поэтому само собой напрашивалось предположение, что письмо отцу Бэддли положили в бюро после его смерти, специально, чтобы Дэлглиш нашел послание. Если так, то сделал это человек, который знал о существовании по крайней мере одного такого письма. Слышал он и о том, что текст набит на тойнтонской бумаге и тойнтонской машинке, хотя явно не видел, самой анонимки. Письмо Грейс Уиллисон было напечатано на «Империале», а рассказывала она о нем только Дот Моксон. Письмо Каруардину состряпали, как и письмо отцу Бэддли, на «Ремингтоне», а Генри доверился лишь Джулиусу Корту. Версия опять же возникала сама собой. Однако как мог такой умный человек, как Корт, рассчитывать, что столь грубая уловка обманет профессионального сыщика или даже рьяного любителя? А с другой стороны — на это ли был расчет? Дэлглиш подписал отправленную отцу Бэддли открытку одними инициалами. Если преступник, воровато шарящий по ящикам, нашел ее, она сообщила ему, что первого октября к священнику должен был приехать знакомый — скорее всего какой-нибудь собрат по профессии или старый прихожанин. Поэтому имело смысл состряпать какие-нибудь фальшивые улики — на случай если отец Бэддли успел сообщить гостю, что его нечто тревожит. Почти наверняка анонимку подложили в бюро перед самым приездом Дэлглиша. Если Энсти и правда проглядывал бумаги отца Бэддли наутро после его смерти, он бы точно обнаружил подметное письмо и ни за что бы не оставил его там лежать.

Однако даже если Дэлглиш и перемудрил с этими умопостроениями и отец Бэддли получил анонимку на самом деле, Адам не сомневался: все равно Майкл вызвал его по иной причине. Отцу Бэддли хватило бы опыта найти виновника и разобраться с ним. Старый священник был слегка не от мира сего, но уж никак не наивен. В отличие от Дэлглиша он скорее всего достаточно редко сталкивался с наиболее впечатляющими грехами, да только это не значило, что он не мог их понять или им посочувствовать. Как и любой другой приходский священник, он наверняка вдоволь насмотрелся на мелочных, злобных и противных грешников во всем их прискорбном и ограниченном разнообразии. Он нашел бы, как им ответить — мягко, сострадательно и все же непреклонно. В этом Дэлглиш нисколько не сомневался. Нет, когда отец Бэддли писал, что хочет получить профессиональный совет, он имел в виду именно это: совет полицейского по делу, с которым сам священник справиться не в состоянии. Едва ли сюда подходило расследование злой, но даже не слишком гнусной анонимки, автор которой принадлежал к узкому кругу лиц, знакомых святому отцу.

Перспектива докапываться до истины повергала Дэлглиша в глубокое уныние. Ведь он приехал в Тойнтон как частное лицо. У него не было ни полномочий, ни даже необходимого оборудования. Сортировку книг отца Бэддли можно растянуть на неделю, ну, чуть дольше. А потом? Под каким предлогом ему оставаться здесь? А если он не найдет с чем обратиться в местную полицию? Что значат все эти смутные подозрения, мрачные предчувствия? Старый священник умирает от очередного, на сей раз ставшего роковым сердечного приступа. Умирает тихо и мирно, у себя дома, успев в последний момент зачем-то надеть облачение, — должно быть, не понимая, зачем он это делает. Вероятно, из символизма, из неосознанного стремления последний раз утвердить так свой сан и свою веру. Тут можно придумать с дюжину самых различных объяснений, простых и понятных. И уж куда более правдоподобных, чем тайный визит убийцы, попросившего об исповеди, чтобы получить предлог для посещения жертвы. Пропавший дневник… А кто докажет, что отец Бэддли самолично не уничтожил его перед тем, как попал в больницу? Взломанное бюро… Оттуда не исчезло ничего, кроме дневника, да и вообще из коттеджа не пропало ничего ценного. В отсутствие других улик можно ли начинать официальное расследование только на основании потерянного ключа и взломанного замка?