Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

В хату, как клубочек, вкатился маленький Томас, но, заметив деда Яна, нерешительно остановился возле дверей. Аустра вытерла слезы и, словно ничего не было, стараясь казаться веселой, спросила:

— Где был, сынок?

— На ручье... Мы там лодки пускали, — ответил мальчик, а сам посматривал на карманы старика Лайзана. И не ошибся. Лайзан подхватил его, высоко поднял над головой и, опустив на пол, вытащил из кармана несколько конфет.

— Раскрой руку, Томас! — нарочито строго приказал он мальчику. Тот подставил ладонь и широко раскрыл глаза. — Вот, бери... Из Долгого тебе привез!..

Томаса только и видели. Стукнули двери, и слышно было, как затопал он босыми ножками в сторону ручья.

В это время со двора послышался голос Каспара, Задребезжала щеколда, и он вошел в хату. Лицо его было возбужденным, — видимо, какие-то дела сильно волновали его, потому что он даже не заметил, что перед его приходом в хате велись невеселые разговоры и это явственно ощущалось в настроении Лайзана и Аустры.

— Очень кстати, что вы зашли, дядя Ян... Собирайтесь в Ригу! Попросите там наше правительство от имени колхоза Яна Райниса, чтобы помогли нам.

И Ян Лайзан, хотя сам лишь недавно сообщал Аустре о своей поездке, как о деле решенном, счел нужным высказать и другие соображения:

— А может быть, кто-нибудь помоложе поехал бы да получше устроил все дела?

— Нет, лучше вас никто не справится. Вы старый рижанин, вам и карты в руки. Так мы решили!

— Ну что ж, если так, то постараюсь сделать, что смогу. А признаться, мне и самому хочется побывать там.

Каспар присел около Аустры. Она смотрела на него грустными глазами, словно пытаясь прочитать, не был ли он сегодня у Марты. А Каспар, положив руку на ее плечо, успокаивал:

— Все будет хорошо, Аустра!

— Тата приехал! Тата приехал! — ворвался в хату разноголосый гомон детей. Они обступили его, а младшая дочка забралась на колени. Томас, которому там уже не оставалось места, потянулся к Яну Лайзану.

Лицо Каспара осветилось улыбкой.

— Посмотри, сколько у нас с тобой работы, Аустра. Нужно, чтобы она выросла вот такой! — Он поднял девочку чуть не под потолок, а потом закружился с ней по хате. Запыхавшись, опустил дочку на пол и снова присел возле жены.

Аустра смотрела на него, думала: «Нет, не может быть, чтобы такой прятал и таил от меня свои мысли... Дурная, верно я, может быть, все мне кажется по хворости моей, и напрасно я подозреваю Каспара и Марту...»

Ян Лайзан, почувствовав, что, может быть, мешает разговору, тихонько кашлянул и подвинулся к дверям, но его остановил оклик Каспара:

— Дядя Ян, куда вы? Мы же еще ни до чего не договорились. Садитесь! Так вот что я думаю: ехать нужно как можно скорее, лучше всего сегодня же... И прямо в Совет Министров.

— Хорошо, — согласился Лайзан. — А что мне в Риге говорить? — И он достал из кармана старую тетрадку и приготовился записывать.

— А вот что ты скажи, — начал перечислять Каспар, — как мы жили и как живем с соседями теперь, что имеем в хозяйстве и как договорились строить на озере Долгом электростанцию... Что дальше без станции нам жить нельзя.

— Ну, это, конечно, я смогу... А вот чего просить — не знаю...

— Об этом ты не печалься, все будет написано. Да ты и сам чувствуешь, что нужно: получить кредит — раз, машины — два... Остальное все сами сделаем.

Ян Лайзан разговаривал с Каспаром, а сам присматривался к больной Аустре. Она так внимательно слушала, что даже глаза ее поблескивали в полумраке.

— Еще я тебе вот что скажу, Каспар, — перебил он его, — постараюсь достать лекарства для Аустры. Там должны быть хорошие лекарства. До министра дойду, а достану.

Это так тронуло Каспара, что веки его задрожали.

— Если бы тебе это удалось, дед Ян!.. Хорошо бы хоть с профессорами посоветоваться... А сможешь — уговори их сюда приехать, я за все заплачу...

— О чем разговор!.. Станция, слов нет, дело важное, но у нас самое главное — человек. Должны помочь!

Аустра заплакала, благодарная мужу и Лайзану за заботу.

Прощаясь с Лайзаном возле его хаты, Каспар вздохнул:

— Эх, если бы только Аустра встала!.. Какой у меня в доме порядок был бы! И работа моя пошла бы куда лучше.

VIII

Казюк Клышевский сидел в своем тайнике в лесу. Это была землянка на глухом островке среди болот, где они с Езупом Юркансом прятали наворованное и награбленное добро. И хотя Казюк больше скрывался в хате у Гумовского, вещи, которые могли служить уликами, хранили здесь, да и сам прятался тут в опасные дни. Соорудил это убежище Клышевский с Юркансом сразу же после того, как впервые в этой местности ограбили кооператив в Козлянах. Долго никто, кроме них, про эту землянку не знал, пока не начал им помогать Пранас Паречкус из «Пергале». Землянка на острове находилась в такой заросли, что там, пожалуй, и зверю пройти было нелегко. Вход в нее больше похож был на барсучью нору: чтобы войти, нужно было скорчиться и ползти на четвереньках. А в середине землянка, хотя и была она небольшой, выглядела довольно сносно: ее стены из смолистых сосновых бревен отдавали жилым духом, на полках грудами лежало разное добро.

Нельзя сказать, чтобы этот тайник нужен был Клышевскому как убежище — куда лучше на хуторе у Гумовского! — но на крайний случай иметь его было необходимо. До островка, где находилась землянка, от Малиновки не так уж и далеко, всего километров двенадцать, но не только землянку, а и самый островок найти было чрезвычайно трудно. Он был окружен такой непроходимой топью, что мало кто знал туда дорогу. Тому, кто решился бы стать на зеленый обманчивый ковер топи, показалось бы, что вся земля начинает качаться и ходить ходуном под ногами. Можно сделать с кочки на кочку шаг, два, пять, но в конце концов оступишься, и тогда засосет. Провалишься по пояс, а бездонная, черная, ненасытная пучина будет тянуть и тянуть вниз, все глубже и глубже, залепит нос и рот, остановит дыхание, затянет коричневой слизью глаза и, наконец, скроет с головой, только пузырьки еще некоторое время будут выскакивать на поверхность и лопаться... Одна тропинка и есть на остров — с кочки на кочку, — но никто не знает ее теперь в селе. Показал этот ход Клышевскому его отец давно, перед приходом красных, показал на всякий случай. Тогда еще не было решено у них — ехать с немцами или оставаться здесь.

— Я, сын, про этот остров еще от деда знаю, — говорил старый Клышевский Казюку, острым взглядом обводя небольшой пригорок с семьей сосен на нем. — Тут надежное место. В самый трудный час мы прятались здесь, так что стал этот остров для нас фамильным. Дед мой говорил, что он тоже отсиживался на этом острове, чтобы не идти в солдаты.

«А теперь я принял по наследству дедов остров, — думал Казюк. — Только, конечно, деду прятаться было легче, никто его особенно не искал, а теперь не только человеку — любому кустику доверять нельзя. Разве кто-нибудь посочувствует мне или Каетану Гумовскому? Не дураки, понимают, чего мы хотим и ожидаем. Не поверят же нам, что мы добровольно согласимся отказываться от своих Гороховищей да Малиновок...»

Когда Клышевский вспомнил Гороховищи, сердце его защемило. Что осталось от них? Почти ничего. Теперь на месте их по краю леса стоят лишь стога сена какой-то долговской бригады. От хат, амбаров, скотных дворов не осталось и следа. Нет и той клумбы с цветами, что красовалась когда-то под окнами дома. Все запахано. Стоит только на опушке одна большая, еще отцовская, пуня, под самые стропила набитая сеном.

Казюк прошелся по землянке, хотя развернуться особенно было негде — три шага вдоль и столько же поперек. Снял с полки старый, заржавленный серп, — он принес его однажды, когда вздумал посмотреть родные места. Еще с юношеских лет помнил он, как подоткнула этот серп под соломенную крышу молоденькая работница Антоля. Хороша была девочка! И сейчас Казюк не позабыл о ней. Горько было, когда отец, дознавшись о его отношениях с батрачкой, выгнал Антолю. Где она живет теперь? Издалека пришла когда-то девушка работать на хутор. Он же про этот серп, который теперь у него в руках, не забывал никогда. Даже когда жил в Германии, все помнил о нем. А когда вернулся, захотелось отыскать и сохранить на память. Вздохнул Казюк, проводя пальцами по тупым, заржавелым зубьям серпа, — так отчетливо вспомнилось беспечальное житье в Гороховищах.

Казюк осторожно завернул серп в платок и положил в уголок на полку. Затем достал из кармана маленькое потускневшее зеркальце и скривился от огорчения. «Не тот Казюк теперь! От такого и Аделя может отшатнуться...» Особенно осунулся он за последнее время, когда понял, что его ищут. Из зеркальца на него смотрела, как решил он сам, «острожная рожа», и глаза, когда-то серые и светлые, запали и потемнели. Плюнул Казюк со злостью и спрятал зеркальце в карман брюк. «Теперь, пожалуй, похуже выгляжу, чем тогда, когда впервые пришел к Гумовским».