Радостная весть - Александр Мень

И надо сказать, что этот удивительный процесс возник не внезапно. Бог создал его на определенной почве, на основе тех предсимволических процессов, которые мы видим в животном мире. Знаки, которые животные подают друг другу, сигналы, позы, - это тоже нечто подобное символу. Мы с детства привыкли читать, скажем, о свирепых гориллах, которые якобы набрасываются на людей. А у гориллы, по сравнению с другими животными, довольно сложный символический язык. И когда самец гориллы выходит навстречу предполагаемому противнику, чтобы его прогнать, он вовсе не бросается на него, он вовсе не проявляет свирепости, ничего такого - он демонстрирует знаками свое нежелание, чтобы этот нежданный, нежеланный гость присутствовал здесь. И он совершает некий танец, как это называют биологи, а охотники XVIII-XIX веков принимали этот танец за нападение и стреляли в упор в существо, которое только хотело сказать ему: "Ты здесь нежеланный, уйди".

Немецкий исследователь Шаллер целый год прожил среди горилл, и уже знал, что у них есть символическая система, обозначающая желание и животную волю. Он наблюдал, как сходились два самца: яростно скрежетали зубами, били себя в грудь, наступали, и можно было подумать, что в следующее мгновение они разорвут друг друга. Но ничего подобного не происходило, они сходились и расходились дальше. Они только подавали знаки.

Шаллер проверил на себе теорию сигналов и символов из жизни обезьян. Когда ученый впервые поселился около горилл, которые мирно паслись в джунглях, и глава семейства поднялся и стал стучать себя в грудь и с грозным рычанием двинулся на него, Шаллер остановился и стоял неподвижно. Это был критический момент. Устрашающий, вы себе представляете, огромный, с виду разъяренный самец гориллы подошел вплотную к наблюдавшему Шаллеру, у которого хватило выдержки не двинуться с места, и прошел мимо него так же, как он проходил мимо своих соперников. Это касается символов для передачи элементарных переживаний в животном мире, и эта система подготовила символизм в человеческой жизни.

А что такое письменность? Сначала рисунок, рисунок конкретный, который изображает предметы, а потом все более и более условный. Сначала голова быка с рогами, потом геометрический рисунок, отдаленно напоминающий быка, а потом уже просто графический знак, и это уже буква - алеф, древняя ханаанская финикийская буква "алеф" - бык. Потом она превращается в первую букву семитического алфавита, а потом в греческую букву "альфа", а потом в нашу, церковнославянскую букву "аз" и потом в букву "а" - и уже от изображения быка остается только едва уловимое.

Значит, во многих случаях, когда речь идет о передаче понятия, слова, эмоционального состояния, нам необходим символ. Когда речь идет о познании мира, о передаче сложнейших структур материи, нам необходим символ. И конечно, в высшей степени необходим человеку символ для передачи того глубинного опыта, который соприкасает его с последней тайной мира. Вот почему, когда мы говорим о Символе Веры, а не об изложении понятия веры, мы имеем перед собой систему образов и знаков.

Еще Гегель подчеркивал, что христианский Никео-Цареградский Символ Веры изложен не в умозрительных терминах, не отвлеченно, а это цепь почти картин. Почему это так? Потому что Символ Веры - это отстоявшийся опыт Церкви, откристаллизованный в условной системе, духовный опыт самого христианства, которое познавало себя.

Я должен поэтому сказать здесь еще раз, что христианство - это не доктрина, как и всякое глубокое познание Бога, а это есть переживание встречи человека с запредельным, с тем, на чем стоит и движется все мироздание, что является смыслом бытия, что является его полнотой, радостью, что направляет его как цель. Можно ли об этом сказать словами? Не приходится ли вновь вспоминать слова Тютчева, что "мысль изреченная есть ложь"? Но Тютчев об этом вынужден был сказать, он вынужден был изречь, изречь мысль о том, что "мысль изреченная есть ложь", потому что иначе общение невозможно, иначе нельзя это передать.

И подобно островам, рассыпанным в бескрайнем море, стоят и движутся человеческие души, подавая друг другу сигналы - через символы и знаки, пытаясь и стремясь познать друг Друга.

К символу очень близок миф и догмат. Мы привыкли считать, что миф это басня, сказка. В древнегреческой системе воззрений слово миф употреблялось как предание о чем-то старинном, бывшем. Потом, когда началась резкая критика мифологических историй, когда на них перестали смотреть как, на события реальные - истории с богами, героями, - некоторые люди, такие, как, скажем, греческий философ Ксенофан, отбросили все это резко и шли к абстракции. А другие, как, скажем, Платон, неоплатоники, пытались найти в мифах ядро, суть, глубину. Вот этот подход и был использован толкователями христианской веры.

Конечно, есть миф в негативном смысле слова, есть политическая мифология, которая равна политической лжи, есть миф, как басня, как изобретение народной фантазии или суеверия, но есть миф с большой буквы. Сергий Булгаков, один из крупнейших богословов XX века, говорил о том, что духовная жизнь может выразиться только через картину, через икону, через миф. В этом отношении он имел предшественника в лице немецкого философа Шеллинга, который первым указал на важное значение образного символического пути передачи духовного опыта.

Теперь рассмотрим понятие "догмат". Итак, символ, миф и догмат. Обычно слово "догмат" у нас связывается с догматизмом, то есть с упорным, узколобым, порой тупым неприятием какого-либо чужого мнения. Но догматизм это не догмат, даже более того, я вам скажу, что догматическое богословие это тоже не догмат. Это размышление людей по поводу догмата, поэтому догматическое богословие и развивается. Многие авторы оспаривают точки зрения друг друга, и, скажем, еще в XIX веке А.С. Хомяков резко нападал на догматическое богословие митрополита Макария Булгакова и говорил, что это схоластика, мертвечина. Был ли он прав или нет, но важно, что догмат сам по себе отличается от его осмысления, от догматического богословия.

Догмат есть удивительная попытка человека выразить невыразимое, и поэтому догматических формулировок так мало в Церкви. По существу, догматические формулировки в Церкви христианской сводятся к Символу Веры и к нескольким догматическим определениям Вселенских Соборов.

Все остальное предшествовало христианской Церкви. Скажем, учение о бессмертии души не было объявлено христианством как догмат, потому что оно уже ко времени прихода Христа было общим воззрением почти всего человечества. Далее, мы часто повторяем, что через Священное Писание, через Библию нам говорит слово Божие. Такой догматической формулировки нет, потому что в то время, когда христианство стало проповедоваться, эта истина была уже во многих кругах принятой и достаточно очевидной. И Иисус Христос не доказывал, что это специальная божественная книга. Он исходил уже из этого факта, признаваемого Его слушателями.

Итак, догмат есть словесная икона. Ведь икона не претендует на адекватное изображение реальности, поэтому, кто высоко ставит икону, относится скептически к живописным изображениям. Приведу наглядный пример. Когда живописец изображает небесный свет, он рисует реальные лучи, которые, подобно лучам прожекторов, простираются через расступающиеся облака, то есть изображает некий естественный феномен. Конечно, это тоже символ, но очень реалистический. Для иконописца это все недопустимо, у него есть определенный язык, знак: четкий круг или полукруг, из которого простирается рука благословляющая. Все. Никакой имитации природных явлений, грозы, восхода солнца или заката солнца - только условный язык.

Краски, сами по себе краски, - вот это-то и язык иконы. Чтобы почувствовать грозное напряжение духа Ильи-пророка, его изображают на багровом фоне. Мягкие краски, светящиеся, переливающиеся создают ощущение воздушности мира, бесконечной божественной любви у "Троицы". Икона потому-то и икона, что она не притязает на роль точного изображения запредельной действительности. Таким же образом и словесные формулировки догмата тоже на это не претендуют, ибо в основе христианского богословия лежит одна из важнейших Оговорок - это момент сложный и в то же время очень простой.

Прежде чем сказать о Творце, христианский богослов и каждый мыслящий христианин должны помнить, что все наши слова земные не могут передать адекватно то, что составляет сущность тайны. Не могут. Это знали и древние индийские мыслители, и мистики, это знали и греческие философы, это признавали и Отцы Церкви, опираясь на Священное Писание. Во времена библейских пророков жил, по преданию, в Китае учитель Лао-цзы, который в книге "Дао дэ цзин", приписываемой ему, говорил, что имя, которое можно произнести, не есть вечное имя. Это намек на неизреченность.

А в Ветхом Завете есть понятие Бога - Святой. Мы обычно слово "святой" понимаем в нравственном смысле и, конечно, это так и есть, но там это более глубокое представление Святой, если анализировать сам термин "кадош", это значит "отделенный", имеющий абсолютно иное, нежели человеческое, и вообще тварное бытие. Строго говоря, о Боге нельзя даже сказать, что Он существует, ибо само понятие существования вторично по отношению к Нему. Он выше бытия, ибо Он создает бытие. Но через знаки и символы, открывая Себя людям. Он дает нам возможность перейти от этого отрицательного богословия к положительному.