В Россию с любовью - Сергей Донской

— А я? — возмутился Громов. — Как прикажешь мне себя вести в этой водевильной ситуации? Смотрины какие-то придумали…

— Почему же сразу смотрины! — содрогнулась от обиды Лариса. — Я просто хотела, чтобы отец с матерью не беспокоились за меня… Чтобы все, как у людей… Чтобы…

Выслушивать плачущую женщину — трудно. Но смотреть на нее, такую жалкую, несчастную, было вообще свыше сил Громова. С чужими смертями он свыкся давно. Мириться же со страданиями близких так и не научился.

— На сборы тебе ровно пять минут, — бросил он, отвернувшись от рыдающей Ларисы. — Посидишь в машине, пока я переговорю с одним человеком, а дальше — по обстоятельствам.

— Значит, на вокзал поедем вместе? — Она метнулась в комнату с такой скоростью, что слезы на ее щеках сразу обсохли.

— Не знаю.

— Мои, наверное, целую тонну гостинцев везут, — возбужденно прокричала Лариса, нырнув с головой в первое попавшееся под руку платье. — Самим им никак не справиться.

— Для этого существуют носильщики, — сухо напомнил Громов. На Ларису он уже не сердился. Все его недовольство было направлено теперь против самого себя, давшего непростительную слабину.

— Отец не доверяет носильщикам. Боится, что нарвется на жуликов.

Порывистое движение, каким Лариса натянула трусики, заставило ее ступни оторваться от пола. Громов невольно улыбнулся, вспомнив известный трюк Мюнхгаузена, приподнявшего себя над землей.

— Как-нибудь управитесь, — сказал он.

— Разве ты не…

— Повторяю: это зависит от некоторых обстоятельств. Скорее всего, ты отправишься на вокзал одна.

— Но…

Громов упредил неизбежный вопрос:

— С твоими родителями я познакомлюсь в любом случае. Но поселятся они все же в гостинице, а не здесь. И времени на сборы у тебя уже не осталось. И вообще…

Оборвав фразу, он махнул рукой и направился к двери. Слишком много накопилось в душе, чтобы выразить это словами. А когда Лариса устремилась за ним верной собачонкой, так желание читать ей нотации вообще пропало. Тем более что половину из них честнее было адресовать самому себе.

На улице было душно и абсолютно безветренно. Люди, шагающие по тротуарам, казались слегка одуревшими. Многие из бредущих неизвестно откуда непонятно куда едва волочили ноги и собственные тени. Воздух — разогретый кисель, солнце — бесформенное пятно, плавающее в жарком мареве. Бросив на него ненавидящий взгляд, Шадура потрогал ладонью горячее темечко и подумал, что так недалеко и до солнечного удара.

Взамен порванной рубашки ему выдали новую — плотную, тесную, почему-то с несуразно длинными рукавами. Стоя на самом солнцепеке в этой грубой робе из джинсовой ткани и стильных брюках от делового костюма, он чувствовал себя на редкость отвратительно. Да и вообще торчать на улице Шадура отвык. Тем более без поджидающего рядом автомобиля.

Все, что происходило с ним после злополучной порции текилы, Шадура называл емким словом «каскахуина». Оставалось лишь надеяться, что черная полоса, в которую он вступил, стелется поперек его жизненного пути, а не вдоль. Иначе впору удавиться. Вот хотя бы длинным, как кишка, рукавом джинсовой рубахи. Самое подходящее ему применение в такую несусветную жару. Манжеты доходили Шадуре чуть ли не до кончиков пальцев, поэтому постоянно приходилось держать руки чуть на отлете, что создавало дополнительные неудобства. И все равно у наряженного подобным образом депутата вид был далек от бравого. Настолько далек, что две пигалицы, прошмыгнувшие мимо него, сначала прыснули, а потом, отойдя подальше, вообще засмеялись во весь голос. «Вылитый пингвин», — донеслось до Шадуры.

Мысленно обозвав хохотушек безмозглыми сучками, он сунул руки в карманы. Ладони моментально взопрели, но зато в такой позе можно было сосредоточиться не на съезжающих манжетах, а на порученном задании. Одной рукой Шадура поглаживал гладкий пластмассовый корпус плеера, врученного ему седым полковником, а пальцами второй машинально теребил прилагающийся к нему шнур с наушниками. Дельце предстояло простое. Дождаться Громова, который узнает его сам и подойдет. Предложить ему прослушать запись беседы Эдички с каким-то Артуром Задовым. Вставить штырек провода в плеер и протянуть Громову наушник, дабы тот мог убедиться, что ему подсовывают не какую-то липу. Потом, сказал полковник, Громов удалится с магнитофонной кассетой, а его, Шадуру, заберут от здания Художественного театра и доставят по назначению. По какому назначению? Куда? Ответом на эти вопросы была загадочная улыбка полковника. Шадуре ужасно хотелось расценивать ее в качестве намека на какой-то приятный сюрприз, но на душе скребли кошки.

Во всем виновата проклятая жара, сказал он себе. Что толку строить какие-либо предположения, когда мозги буквально плавятся. Нужно выполнить поручение, и все. Размышления лучше оставить на потом.

Чтобы свериться с часами, ему пришлось не просто вытащить левую руку из кармана, а поднять ее повыше. А потом манжета опять нырнула вниз, задев сорванный ноготь. Шадура зашипел от боли и моментально забыл, сколько минут осталось до условленного времени — пять или десять.

Немного потоптавшись на месте, он огляделся по сторонам. Никто за ним не следил, никто не спешил к нему, забытому всеми на самом солнцепеке. Редкие прохожие обращали на опального депутата внимания не больше, чем на любой из столбов, торчавших вдоль проезжей части. И все эти муки претерпевал он из-за паршивца Эдички, которому в жизни не сделал ничего плохого. За что такая несправедливость? И за сколько сребреников продал этот иуда своего наставника и покровителя?

Руки Шадуры сами извлекли из карманов плеер и проводок. Он только послушает одним ухом таинственную кассету, прежде чем отдать ее Громову. Разве человек не имеет права знать, кем, как и почему была сломана его судьба?

Еще некоторое время Шадура колебался. Седой полковник вряд ли одобрит самодеятельность такого рода. Но, с другой стороны, его здесь нет, а другого случая разобраться в происходящем может и не представиться.

Настороженный взгляд Шадуры пробежался по улице, не выявив среди пешеходов ни одного подозрительного человека. Люди шли по своим делам, болтали, ели мороженое, покупали сигареты. Кто-то катил коляску, кто-то терпеливо ожидал, когда его собака, раскорячившаяся на газоне, закончит свое дело. Из «Жигулей», стоящих поодаль, выбралась молодая женщина и, вульгарно поправляя грудь под скособочившимся платьем, двинулась вдоль тротуара в направлении Шадуры. Явно не Мата Хари. Косясь на нее, он воткнул в ушную раковину поролоновый шарик и присоединил проводок к плееру. Так, это перемотка, это запись, это пауза. А где же воспроизведение?

Женщина управилась с грудью и принялась вихлять бедрами на ходу. Шадура с трудом подавил желание сплюнуть. Он терпеть не мог особ подобного рода. Если бы ему поручили изничтожить женский пол под корень, он начал бы с тех, кто передвигается такой вот развратной походкой. Что за идиотская манера вертеть задом? У некоторых мужчин он ничуть не меньше, однако они не выставляют его напоказ каждому встречному-поперечному. И за пазуху себе руки не запускают, хотя им, этим мужчинам, бывает невыносимо жарко в рубашках из плотной джинсовой ткани. Звук включился совершенно неожиданно. Вертя в руках плеер, Шадура нечаянно сдвинул какой-то рычажок, и в ухе у него многообещающе зашипело.

— Вы не подскажете, музей Немировича-Данченко в этом здании находится?

— Что? — Шадура в полном недоумении уставился на незнакомку, которая замерла прямо перед ним, продолжая по инерции покачивать бедрами.

«Пш-шш, — звучало у него в голове. — Пш-шш».

— Музей Немировича-Данченко. — Женщина улыбнулась. Надо полагать, она мнила себя прямо-таки неотразимой, обворожительной.

— Понятия не имею. — Шадура опустил голову, давая понять, что считает разговор исчерпанным.

Шипение сменилось странным попискиванием: пиуп… пиуп… пиуп…

Некоторое время Шадура тупо смотрел на плеер, а потом тот вдруг исчез. И руки, которые его сжимали, тоже исчезли. Ничего не осталось.

— Ужасно жарко, — пожаловалась Лариса. — Я прямо взмокла вся. Давай хотя бы выйдем из машины.

— Сиди, — бросил ей Громов.

— Но в двух шагах отсюда тень. Разве нельзя там подождать твоего человека?

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что мой человек уже давно появился. Я хочу понаблюдать за ним немного.

— Чего за ним наблюдать? Псих какой-то, — фыркнула Лариса, проследив за направлением громовского взгляда. — Это же надо, вырядиться по такой жаре в дэним!

— Да, странно, — согласился Громов.

— И плеер в руках вертит. Музыку собрался слушать, что ли?

— Такие музыку не слушают.

— Вот и я о том же. Он просто ненормальный, этот тип. Какие у тебя могут быть с ним дела?