Книга Легиона - Наль Подольский

— Надеюсь, у вас все? Откуда бы вы ни пришли, здесь лечебное учреждение.

— Она кощунствует, но я выведу ее к Свету, — шепнул Марго поэт, неожиданно положив руку ей на колено — на левое, то, которое не просматривалось от двери. — Приходите во впускные дни, как простой посетитель.

Марго ничего не осталось, как откланяться со всей возможной в данной ситуации любезностью.

Ближайший впускной день в больнице, не совпадающий с дежурством психиатрической мегеры, предвиделся через восемь дней, в среду, и Марго, помимо подтягивания «хвостов» на службе, имела время ознакомиться с достижениями Платона.

Оказалось, за последнюю неделю он проявил завидную предприимчивость и освоил ремесло гипнотизера, имея в виду самому поработать с «эпилептиками». В ответ на недоверчивое удивление Марго он пожал плечами:

— А что тут особенного? В студенческое время мы все этим баловались, из любопытства. Кое-что вспомнилось… ну, взял еще пару уроков, за плату. Ничего сложного… А вот вступать с ними в контакт — действительно сложно.

Платону удалось переговорить со всеми «эпилептиками», кроме поэта Философьева, взятого на откуп Марго, и бульдозериста с Пряжки, признанного в качестве источника информации совершенно неперспективным. Из семи человек только двое помнили о своей суицидной попытке, остальные знали о ней со слов врачей или родственников. Но все они держались настороженно и боялись чего-то, хотя сами не знали чего. Боялись и Платона, несмотря на его респектабельный вид, хорошо опознаваемую врачебную манеру разговора и то, что он представлялся, как член выдуманной им ассоциации по борьбе с эпилепсией. Марго с грустью подумала, что полгода назад Платон счел бы такую, в общем-то, невинную ложь чуть ли не преступлением. Но объективно открывшаяся в нем изворотливость работала на пользу дела.

Трое человек, включая одинокого пенсионера, категорически отказались от сеанса гипноза, причем пенсионер проявил агрессивность, усмотрев в предложении потенциальную возможность насилия с целью завладеть его единственным достоянием — однокомнатной квартирой. Трое других соглашались подвергнуться гипнозу только за плату, ссылаясь на то, что во всем мире за участие в медицинских опытах платят хорошие деньги. Студент запросил тысячу рублей, торговец строительными товарами — семьдесят пять долларов, и непременно «зелеными», а семейный автослесарь — пятьсот. Жена, которая от его имени вела переговоры, заявила нахальным тоном:

— Ассоциация ты или не ассоциация, нас не касается. Клади пять сотен и проводи твой сеанс. А рисковать по дешевке здоровьем я мужику не позволю.

— Да какой здесь риск? — разозлился Платон. — Риск будет, если все оставить, как есть. Это же делается в конечном итоге именно для вашей пользы!

— Я свою пользу сама понимаю. Мне семью кормить надо. Я тебе цену сказала, у меня на халяву не заработаешь.

— Что вы несете?! Какой заработок? Как на сеансе гипноза можно заработать?

— Значит, знаешь, как заработать. Иначе бы сюда не пришел. Раз тебе надо, плати.

— Вам самой не смешно? У нас разговор точь-в-точь, как у Чичикова с Коробочкой!

— С какой еще коробочкой? К чему это ты приплел?

— Гоголь это, «Мертвые души»! Ты в школе-то хотя бы училась, Гоголя проходила? Или хоть кино по телевизору видела?

— А, в школе… Гоголь… — проговорила она озадаченно и тут же, следуя своей непостижимой логике, выпалила: — Ну, тогда триста. Считай, задаром.

— Тьфу, дубиноголовая! — не выдержал Платон. — Да пропади ты пропадом!

— Чего ругаешься? Я сама мать своих детей. Пришел, еще и ругается… дурак ночной.

Он, не прощаясь, вылетел на лестницу и, уже успев пробежать несколько пролетов, услышал сверху спокойный голос:

— Передумаешь — приходи.

На улице, успокоившись, он удивился своей реакции. Простая женщина, привыкла торговаться по любому поводу… и чего это он так… И еще подумал, что нечаянное сравнение самого себя с Чичиковым может оказаться куда как знаменательным.

Из всех «эпилептиков» только один, школьный учитель, выразил готовность пройти сеанс гипноза бесплатно — ради науки. С него Платон и начал. Он помнил, что на каком-то этапе эксперимент может стать опасным для здоровья пациента, и тогда главное — вовремя успеть вывести его из транса, до того как психическое состояние станет неподконтрольным. Но, трезво оценивая себя по максимуму, как гипнотизера средней силы, он решил, что риск для пациента незначителен. Раньше его остановила бы самая ничтожная, исчезающе-малая степень риска, но теперь он был не врачом, а сыщиком.

Впрочем, его предположения оправдались. Только с четвертой попытки ему удалось ввести учителя в гипнотическое состояние, причем настолько неглубокое, что тот при первом же ощущении приближающегося кошмара сам вышел из транса, как люди пробуждаются от дурных снов. Поэтому услышать и записать удалось немногое — буквально несколько слов:

— Оно было нечто, ни теплое, ни холодное… Легио пробудил… гаахх… блаженство раствориться… гаахх…

После сеанса состоялась общенаучная беседа за бутылкой водки, дабы поддержать в учителе ощущение сопричастности к серьезным исследованиям — Платон имел твердое убеждение, что всякое бескорыстие, столь редкое ныне, нуждается в поощрении. Избегая прямого вранья, но и не открывая лишних карт, Платон сообщил, что изучает связь между ненаследственной эпилепсией и суицидными попытками, а поскольку таковая может быть обнаружена только на уровне подсознания, то и приходится прибегать к гипнозу.

— Значит, вас должны интересовать мои сновидения. — Сообразив, о чем идет речь, учитель опередил расспросы Платона. — Но я вас разочарую: сны мне снятся до крайности редко и, так сказать, малыми дозами. Но попробую что-нибудь вспомнить… Один сон помню точно, его видел дважды. Я иду вверх по лестнице. Ступени широкие, даже не широкие, а бесконечные — ни влево, ни вправо конца не видно. А снизу подступает вода, мне приходится идти все быстрее, потом надо бежать. Что наверху — не видно, там пятно света, и его цвет постепенно меняется. Сначала темный, багровый, потом розовый, лиловый и, наконец, фиолетовый, нестерпимо яркий. Просыпаюсь от боли в глазах. И еще шум, вроде шума прибоя, но с какими-то всхлипываниями… Пожалуй, все… Ага, вот еще вспомнил. Я иду по песку. Он сырой и плотный, будто заглаженный волнами. Чувствую, сзади приближается что-то страшное, и ускоряю шаги. Тут же вижу других людей, они тоже спешат. Я в толпе. Все бегут. Старуха с букетом цветов визгливо кричит: «Он там! Тот, кто поможет, там!» Она тут же падает и сворачивается клубком, как болонка. А я бегу дальше. Я снова один и бегу изо всех сил. Теперь я больше всего хочу увидеть Того, кто поможет. Лишь бы добежать до него, но бежать все труднее. Становится очень страшно. Дышать тяжело… А что дальше — не помню…

— К сожалению, я не доктор Фрейд, — виновато улыбнулся Платон. — Скажите, а в ваших снах никогда не звучало слово «Легион»?

— Как странно… В снах не звучало. Но недавно пришло в голову во время урока. Ни с того, ни с сего. А ведь я математику преподаю, не историю. И никак не мог от него отделаться, звучит в ушах и все тут. Но почему вы спросили? Вернее, как угадали? И что это значит?

— У некоторых моих пациентов… — Платон замялся, подбирая оборот речи поделикатнее, — с аналогичной историей болезни… это слово постоянно высвечивается в сознании. А вот что это значит — я именно и пытаюсь понять. Оно у вас ассоциируется с какими-либо образами?

— Нет, просто звук. Обещаю прислушаться повнимательнее… если повторится, конечно.

Следующим объектом обследования был студент. Он учился на третьем курсе Ветеринарного института. Платон вводил его в гипнотическое состояние трижды, и ни разу не смог внушить, что приступ эпилепсии только что кончился — вместо этого начинался натуральный припадок. На третий раз он не стал выводить пациента из транса — в конце концов, одним припадком больше, ничего страшного для молодого организма. И действительно, студент перенес припадок легко, но после него заснул, не произнеся ни слова. Что же касалось снов, то ему снились исключительно девушки, в основном, полураздетые и готовые ему отдаться. Впрочем, он все-таки вспомнил один не эротический сон, который иногда повторялся:

— Я марширую. Нас много. При каждом шаге звук жутко клевый, даже малость земля дрожит. А ритм такой четкий, что от него торчишь, как на «колесах». И потом словно кто в такт шагам повторяет: «Мы — легион, мы — легион». Тут уж по-большому балдеешь. Чувствуешь себя… ну… как бы клеточкой крутейшего организма. И главное, вот: вокруг что-то опасное, серьезная разборка наклевывается, но страха нет, а наоборот, идет кайф, потому что, пока маршируем, нам все по фигу. Не сбивайся с ритма, и торчи себе… Такой мощный приход, просыпаться не хочется.