Графоманка - Аля Пачиновна

Граф прокатился ладонями по ее плечам, мягко обхватил запястья, которые Лера свела у груди.

Искуситель…

- Расслабься… не заставляй меня выкорчёвывать из тебя женщину!

И Лера расслабилась. То есть, попыталась сделать это настолько, насколько это было возможно, чтобы не терять контроль. Ее снова крупно затрясло.

- Ухх, кому-то явно не хватает разрядки? Ты искришь от напряжения, Лера.

Он  расплел ей руки и прижал ее ладони к стене.

- Так и будешь все делать с закрытыми глазами. Ты кого-то представляешь что ли? Может, меня? Я тебя пугаю или нравлюсь?

Наверное, он и не ждал ответа, но Леру эти вопросы сводили с ума. В том окружении, в котором воспитывалась Новодворская, бытовал стереотип, что вопрос «нравлюсь ли я тебе»  должен быть озвучен мужчиной до того, как женщина окажется с ним голой в душе. Во всяком случае, точно до того, как его руки окажутся на ее груди.

Лера сильно сжала челюсти. До судорог свела колени. И вся она стала колючая от мурашек. Руки резко исчезли, но вернулись в мыле. Скольжение мужских ладоней по Лериному телу внезапно приобрело смысл.

«Он решил нас помыть?» - удивилась сильная личность.

«По-моему, это он так ухаживает…» - осторожно предположила женщина.

Намылив ей спину, Граф снова скользнул мозолистыми,  вполне крестьянскими грубыми ладонями к нежной груди. Обвёл ласково, смял, как будто, сдерживаясь, собрал пальцы вокруг  каменных сосков, запыхтел ей в шею, как самовар. И Лера, к стыду или к счастью, не могла пошевелиться, словно парализованная мощным нейротоксином. Ждала, замерев, когда он остановится, в каком месте, и боялась пропустить этот момент из охватившего ее оцепенения.

И где те границы, за которые ему никогда не выйти? Что он должен сделать, чтобы она сказала «стоп, хватит», и тем самым обрекла себя на дальнейшие истязания. А он уже спускался медленно вниз по ее животу. Мучительно медленно, впитывая ее предательские вибрации шершавыми ладонями.

Вот сейчас. Ещё чуть-чуть. Ещё немного.

Просто Лера никогда раньше не испытывала такого. Ее впервые гладили ненавистные мужские руки так нежно, как гладят своих маленьких девочек папы, но так не по-отцовски вожделенно, что она тонула в странном трепетном ожидании того, что никак нельзя было допускать! И с каждой секундой оно было все ближе.

Если Лера сейчас не остановит дальнейшее наступление на границы ее неприкосновенности, завтра же она будет дома. То есть, там, где ей предстоит в одиночку сражаться с враждебным миром и тараканами.  Намёки Графа на возможный  несчастный случай или ликвидацию она считала страшилкой, инструментом давления. Хоть сиятельство и не был похож на тех, кто лжёт ради развлечения. Но ежели Лера не хочет, чтобы пальцы этого мужчины коснулись ее влажного секрета, она должна как можно скорее сорвать стоп-кран.

И попасть к нему на крючок? Сгинуть на шёлковых простынях, сгореть заживо от стыда? Она никогда не простит себе, если уступит!

За секунду до столкновения интересов, руки отклонились с курса резко в сторону и поползли вниз по гладкой упругости бёдер. Мягко покружили под ягодицами, отчего кожу на затылке свело и закололо пузырьками, будто по венам неслась не кровь, а «шипучка», и пустились по ногам вниз, до чувствительных мест под коленями. Лера открыла рот в беззвучном вздохе, когда поняла, что Граф встал позади на колени, а лицо его находится в опасной близости прямо напротив ее попы. Ладони его двинулись вверх по внутренней стороне бёдер, каждый сантиметр пути начал отзываться очередью болезненных спазмов там, где Лера ждала их меньше всего.

Или нет? Или да? Или что?

Лера из последних сил душила звуки, зная наверняка, что любой из них будет истолкован Графом, как стон. Если хоть один случайно вырвется - это будет полный провал установленного военно-стратегического паритета. Просто она не могла относиться к происходящему не как к покушению на границы ее интимного суверенитета. Расслабиться внутренней женщине мешали метания сильной личности. И война все больше приобретала характер гражданской. Женщина рвала Лере душу на белые флаги, личность стягивала изрядно потрепанные силы внутреннего сопротивления.

Где та грань, перед которой можно снять с себя ответственность и шагнуть в открытый космос с обнаженным телом и душой? В неизвестность, из которой, по слухам, возвращаться стыдно,  больно и всегда с потерями?

- Ты горишь. Подуть на тебя? - выдохнул Граф в то место, где у Леры сходились ноги.

Он не дал ей времени на анализ реплики и возможность парировать. Взял решительно за бедра и резко развернул к себе. Даже если бы было за что ухватиться в этой пыточной, она уже все равно - сбитый лётчик. Лера выгнулась, запрокинула голову назад до хруста в шее и пояснице. Лишь бы не видеть лицо Графа. Он же смотрит сейчас прямо туда!

Шипучка забурлила по венам в ответ на синхронные движения мужских рук по бёдрам и ягодицам. Он мял Лерины округлости, намеренно проскальзывая пальцами между ними, но так осторожно, непринуждённо, почти случайно. Он словно хотел ее приручить. Как приручает дикого зверька охотник. Даёт что-то страшное, но ужасно интересное руками. И зверёк мечется между страхом и любопытством: вкусное там или смерть?

Вот сейчас! Сейчас она скажет… нет… ещё…

Это было запретно. Плохо, как брать чужое. Но так же хорошо, как… никогда. Не было эквивалентов, равных по ощущениям этому «хорошо». Дыхание сбилось в ком. Лере показалось, что сейчас она потеряет сознание. Но как можно терять то, чего уже нет?

Она все-таки изрекла вполне определённые звуки, когда Граф отвёл ее правую ногу, закинул себе на плечо и вплотную приблизил лицо к ее… Эммануэль.

- Нет! Всё! Стоп… хватит! - захрипела Лера.

Граф тут же вырос перед ней, как вулкан из океана. Вжался в неё всем своим горячим хозяйством.

- Пожалуйста… всё… хватит…

- Запомни на чем мы остановились, или лучше запиши, в следующий раз с этого места и начнём, - выдохнул он ей в губы. Целовать не стал, хотя Лера уже морально приготовилась. И даже, кажется, чуть приоткрыла рот.

Граф тихо хмыкнул возле уха.

- Чувствуй себя, как дома, Лера. Ни в чём себе не отказывай. Составь список того, что тебе нужно, тебе всё привезут. - он выключил воду. Стало тихо. Шлепки