Воспоминания и мысли - Жозефина Батлер

не отступаем от воли Его и всей душой отдаемся Ему. В то время как из глубины моего сердца подымалась горячая молитва к Богу, в душе раздавались слова Псалмопевца, точно голос с неба: «И говорит Господу: Прибежище мое, защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю! Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы; перьями своими осенит тебя, под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым, ибо ты сказал: «Господь – Упование мое, Всевышнего избрал ты прибежищем твоим, не приключится тебе зло и язва не приблизится к жилищу твоему, ибо Ангелам Своим заповедал о тебе – охранять тебя на всех путях твоих».

Как хороши эти слова, не так ли? Все мои страхи исчезли и, уповая на эти обещания, я пошла с нашими друзьями по темным улицам города.

Лондонский комитет прислал нам на помощь обоих господ Маллезон. Я их очень люблю, твердость их поражает меня, я преклоняюсь пред их необыкновенным спокойствием. Кто-то прислал нам также десятка два телохранителей; это были здоровые, крепкие молодцы из тех, что представляют из себя на улицах живые афиши (hummes-affièhes). Но я не придала особенного значения этой материальной силе. Мы решили, что будет благоразумнее не группировать этих людей в одном месте, чтобы на них не обратили внимания, а лучше рассеять их в толпе, собравшейся у входа в зал. Можно было подумать, что эти люди действуют заодно с регламентаристами, то есть с нашими противниками, стоявшими за регламентацию разврата, но это было только по виду, так как они готовы были броситься по первому знаку к нам на помощь. Как только мы появились, оба Маллезоны стали действовать так, чтобы сбить с толку толпу и отвлечь ее от нас. Это им удалось, так как одного из них приняли за доктора Бакстера Ланглея, и он привлек на себя крики и ярость толпы. Госпожа Гампсон и я воспользовались этим обстоятельством и пробрались в зал. Я не надела шляпы, а накинула на голову какой-то поношенный платок, что делало меня похожей на женщину из народа. Нас и приняли за простых женщин, пришедших на митинг, и мы свободно прошли мимо этих разъяренных людей, стоявших тут с сжатыми кулаками и угрожающим видом.

Собрание было торжественно. Женщины слушали нас с благоговейным вниманием. Временами рев и угрожающие возгласы толпы доносились до нас, тогда дрожь ужаса охватывала всех присутствующих. Незадолго до окончания митинга один из друзей подошел ко мне и шепнул на ухо: «Лучшее, что вы можете сделать теперь, это выпрыгнуть из окна, которое находится в конце зала, потому что толпа ждет вас у дверей». На улице Маллезоны убеждали толпу в том, что я сейчас выйду. Этот маневр дал нам возможность выйти другим ходом в маленькую улочку, узкую и пустынную, где лишь звезды освещали наш путь.

Мы стали быстро удаляться. Сначала за нами шло десятка три женщин, но вскоре они оставили нас, к большому нашему счастью. Ни одна из нас не знала города, а потому через несколько минут, мы очутились на одной из главных улиц, неподалеку от толпы, яростные крики которой доносились до нас. Чувствуя себя не в состоянии идти дальше, я просила свою спутницу оставить меня одну, а самой отправиться на поиски за извозчиком. Она втолкнула меня в какой-то темный чулан, заваленный пустыми бутылками, и затворила дверь. Я осталась одна в совершенной темноте и прислушивалась к шуму шагов этих разъяренных людей, они проходили мимо чулана, не подозревая моего присутствия. Прошло немного времени, вдруг кто-то осторожно отворил одну половинку дверей, и в полутьме я различила силуэт худой женщины. Это было одно из тех несчастных одиноких созданий, которых так много встречаешь в населенных центрах. Женщина вошла и прошептала: «Это, вероятно, вас преследуют? Как не стыдно так обращаться с дамой. Я не была на собрании, но слышала о вас и следила за вами». Доброта этой женщины составляла полнейший контраст с поведением несчастной, заблуждающейся толпы. Это поразило меня и чрезвычайно ободрило. Госпожа Гампсон вскоре вернулась. Оказалось, что положительно невозможно найти экипаж, а потому ничего не оставалось, как продолжать путь пешком, что мы и сделали. Наконец нам удалось найти приют у одного лавочника, методиста, которого мы знали по имени. Он принял нас с распростертыми объятиями, можно было сказать, что он готов отдать за нас жизнь. Он послал за извозчиком, а тем временем поместил меня посреди своих товаров. «Какое счастье, сказал он, потирая руки, что теперь вы вне опасности!» Женщины, возвращавшиеся с митинга, проходили мимо лавки, и мы услышали обрывки их разговоров. «Она права, донеслось до нас, вполне права, верьте мне». – «Если я когда-нибудь буду иметь право голоса, – услышала я еще, – то, конечно, подам за нее».

Наконец я вернулась к моим славным хозяевам, в их маленькую чистую квартирку.

Надеюсь быть в субботу с вами. Какое благословенное воскресенье проведу я у нашего мирного очага!

* * *

Мой муж имел личных друзей в числе правительственных лиц, с которыми сходился в большинстве политических вопросов. Поэтому положение его было довольно затруднительное, так как он находился в первых рядах отряда, протестовавшего против закона о регламентации разврата. Некоторые из друзей его советовали ему быть осторожным; они находили, что он компрометирует себя как директора колледжа или рискует испортить дальнейшую карьеру своим отношением к закону о регламентации. Он сам прекрасно это понимал. И действительно, последующие годы вполне подтвердили верность его взгляда. Несмотря на это, он всей душой служил нашему делу всем, чем только мог. При этом он ничуть не пренебрегал своими трудными и сложными обязанностями. Хотя его и огорчало несогласие с близкими друзьями и с общественными деятелями, которых он уважал, он все-же не в состоянии был поставить свой личный интерес или политические соображения выше принципа, значение которого стояло так высоко в его глазах…

Иногда борьба принимала острый характер: критики противников, порицания общества и частных лиц, обвинения, клевета и горькие упреки, сыпались на нас, подобно стрелам Апполлиона, падавшим на броню христианина у входа в «Долину тьмы» (voyage du Chrétien, par Bunyan). Нас обвиняли в самых низких побуждениях, видели в нас симпатию не только к жертвам порока, но и к самому пороку. В одном из враждебных лагерей придумали пустить в нас стрелу, которая должна была уязвить