Дурочка (Ожидание гусеницы) - Нина Васина

— Прекрати меня позорить, положи трубку и развяжи руки — затекли! — приказала Лукреция.

— Развяжу, как только примут мой вызов.

Подъехавший наряд оформлял кражу со взломом почти два часа. Старший в опергруппе — лейтенант милиции — дважды звонил своему начальству. Первый раз, когда узнал, кому принадлежал пропавший наградной пистолет «вальтер ППК». Генералу Смирновскому. На просьбу описать оружие хозяйка квартиры снисходительно заметила:

— Любимая модель Джеймса Бонда.

Потом вспомнила о металлической пластинке с дарственной надписью.

Второй раз оперативник связался с начальством, чтобы посоветоваться относительно жалобы на рукоприкладство дочери генерала — ее зять настаивал на составлении протокола, обещая завтра же представить из поликлиники справку о побоях. Сама генеральская дочка — представительная надменная дама — требовала, чтобы ее немедленно посадили за насилие над зятем на пятнадцать суток и непременно — в карцер.

— Мне нравится сидеть… то есть, лежать в карцере, — уверяла она.

Лейтенанта нервировали куски яркого махрового халата на полу в коридоре. Было в этих тряпках что-то странное, неуместное в ситуации с похищением оружия. Когда эксперты закончили снимать отпечатки, а фотограф — фотографировать, лейтенант спросил, кто разрезал халат на куски.

— Я, — кивнула Смирновская. — Это мой халат.

— Зачем? — с досадой уточнил лейтенант, чувствуя, что этим вопросом только усугубит абсурдность ситуации.

Неопределенно махнув перед собой рукой с погасшей папиросой, женщина ответила:

— Он был на зяте! 

Тяжкий труд

Лукреции с трудом удалось организовать работу с дочерью — потребовалось почти полгода. К весне 1996 года, когда Лайка, наконец, начала сносно печатать на клавиатуре четырьмя пальцами, Лукреция столкнулась с желанием дочери осознавать, что именно она печатает — вопросы посыпались после каждого пятого слова. Нервничая и раздражаясь, Лукреция стала добиваться от Лайки печатать, не внедряясь в текст, и наступили тяжелые времена.

Трудней всего Аглае давалось отстраненно набивать слова, не задумываясь о смысле. От напряжения не вникать она сильно уставала. Лукреция же, наоборот, с самого начала своего литературного творчества научилась ловить моменты вдохновения от удачно сложившихся мыслей и подпитываться этими моментами до вампирного экстаза. Она стала кричать на дочь, когда та не успевала что-то набивать, Аглая нервничала и несколько раз падала без сознания. В один из таких обмороков, когда Лукреция пинала упавшую дочь ногой, Туся ударила хозяйку поленом по голове.

Как ни странно, но окровавленное полотенце с горсткой льда за ухом слегка отрезвило Лукрецию от запойного творчества. Она прижала к себе дочь до придушенного ее писка, потом попросила показать полено и спросила, кто зажжет камин, чтобы уничтожить орудие нападения. Туся тихо поплакала, скорчившись у ног хозяйки, и пошла собираться к отъезду. Тогда Лукреция достала из сейфа пистолет и просила домработницу пристрелить ее.

— Перестаньте уже извинять друг друга! — взмолилась Аглая.

Кое-как договорились наладить творческий процесс по удобному для всех расписанию. Сели за стол в гостиной. Составлять «график жизни» вызвалась Туся. Аглая попросила себе время на просмотр телевизора. Туся потребовала для всех не менее пяти часов сна в день и еще один час для «выгула девочки» на свежем воздухе. Лукреция пообещала не читать во весь голос по ночам главы из своего произведения, не будить их для прослушивания «особо гениальных мест» и довериться Лайке в правильности размещения слов.

— Она же чувствует слова и их совместимость как я — любую еду по запаху! — настаивала Туся. — Отключись на время от своих амбиций, поработай с нею и будешь иметь отличную помощницу. Что ты вчера ночью нам впихивала? «Усиление неофициальных крыш зарубежного присутствия КГБ привело к разложению морального осознания…», как там дальше? Забыла. И это — плод твоих двухчасовых страданий и трех чашек кофе? Это называется мемуары? Лектор в деревенском клубе и тот бы повесился от такой политинформации!

— «…к разложению морального осознания патриотической роли разведки, сведя ее деятельность к добыче информации для личного обогащения», — тихо закончила фразу Аглая.

— Звучит ужасно… — прошептала Лауреция. — Это я написала?

— И подобного — три пачки листов по пятьсот штук! — завелась Туся. — Две дозаправки картриджа! Ты, конечно, мне обещала, что будет интересно, но всех нас уже впору сдавать в психушку. А ведь эту писанину ты задумала из-за Лайки, из-за ее дневников, сама говорила!

— Да?.. — задумалась Лукреция. — Действительно. Который час? — она вскочила.

— Полночь! — громко объявила Туся. — Куда бежим? Мыслю запротоколировать?

— Я так и не забрала дневники Лайки из дома Ционовского. Я знаю, в какой коробке они лежат. Поможешь? — Лукреция уже надевала плащ в прихожей.

— Завтра! — категорично заявила Туся. — Утром! Когда будет светло.

— Сама схожу, — Лукреция проверила, работает ли фонарь, и выбежала за дверь.

— Ты это видела?.. — Туся только руками развела перед испуганной Аглаей, стиснувшей кулаки под подбородком. — Не нервничай, пусть проветрится, ей полезно, а тебя я чаем напою.

Она включила наружное освещение вокруг дома — Лукреция, объявив свой дом неприкосновенным для бывших соратников, помимо установки замков и запоров провела дополнительное освещение участка. Обошла все комнаты, отслеживая минуты. Когда их накапало тридцать пять, Туся прикрыла пледом уснувшую на диване в гостиной Лайку и проверила пистолет. Он был заряжен.

Таисия надела кроссовки, заложила пистолет в нагрудный карман своего рабочего комбинезона и пошла искать Лукрецию.

На улице пахло весной, но изо рта шел пар — ранний апрель капризничал и не баловал теплом, замораживая по ночам звезды в лужах. Освещенная граница кончалась у прохода в заборе на участок Ционовского. Туся постояла несколько секунд с закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте, и шагнула в заросли сирени. Хозяйку она заметила по огоньку папиросы — Лукреция сидела на ступеньках дома и курила. Туся села рядом, потрогала ее холодную ладонь на коленке.

— Все образуется, — сказала она шепотом. — На девочку слишком много свалилось информации и возможностей. А ты напираешь.

Смирновская молчала, застыв. Туся присмотрелась к ней повнимательней и вздохнула. Лицо Лукреции в свете луны было голубым, губы — черными. Она повернулась, и Туся вздрогнула от отчаяния в ее глазах.

— Брось!.. Не изводи себя, — она обняла подругу. — Смотришь страшно, как покойника увидела.

— Двух покойников, — сказала Лукреция.

— Это как сказать, — Туся задумалась. — Я себя трупом чувствовала, когда племянница сыночка своего забрала — жить не хотелось. А тут с вами уже столько натерпелась, что обнаружила в себе и злость, и жалость, и ненависть, и даже эротические фантазии. Трупом меня теперь не назовешь. Ты тоже, знаешь, на покойника не тянешь со своими мемуарами, — она толкнула плечом Лукрецию.

— В пристройке два трупа, — безучастно произнесла Смирновская.

— Хочешь сказать… — Туся перешла на шепот, — что там опять кто-то умер?

— Санитар умер, — кивнула Смирновская. — Второго не знаю.

Туся вскрикнула и закрыла себе рот ладонью. Вскочила, спустилась вниз и стала думать, глядя на приоткрытую дверь в пристройку. Смирновская сидела, не двигаясь. Туся протянула руку.

— Давай фонарик.

— Туда нельзя заходить, твоих следов быть не должно. Санитар, когда нашел труп профессора, сказал мне позвать тебя. Знаешь, почему? Ты — хранительница очага, должна такой и оставаться — вне подозрений.

— А ты?

— А я уже наследила.

— Ладно, — кивнула Туся, заводясь. — А если я хочу убедиться, что ты не спятила, и там реально лежат два трупа?

— Санитар — сидит, — уточнила Лукреция. — Хочешь убедиться, сходи домой за пакетами, надень их на ноги, повяжи голову платком и не забудь о перчатках, домработница…

Таисия вернулась быстро. Протянула Смирновской резиновые перчатки. В пристройку вошли вдвоем. Лукреция закрыла небольшое окошко пледом, который закрепила на гвоздях для занавески, включила торшер у самодельного стола, плотно притворила дверь и показала жестом Тусе — проходи.

Санитар сидел в кресле, полностью экипированный для спецзадания — комбинезон с капюшоном, перчатки и бахилы поверх ботинок на вытянутых расставленных ногах.

У стены с книжными полками лежал молодой человек с рыжей шевелюрой, синяками на лице и пистолетом в левой руке. Из его груди торчала рукоятка ножа Санитара.

Туся присела возле кресла, заглянула снизу в затянутое завязкой лицо Санитара и прошептала: — Навоевался… разжалованный майор Паша Воеводин…