Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров

Протянутая в перчатке рука была сигналом, что разговор на эту тему завершён. Ротмистр! Государь сказал «ротмистр»; тем самым подтвердил воинское звание Сергея Борисова в российской армии. Уронив боливар к ногам, ротмистр благодарно припал к милостивой руке.

– Век не забуду, ваше величество! Используйте меня в любом деле. Я уже не тот гусар. Заблуждения молодости преодолены. Готов служить, где угодно будет вашему императорскому величеству!

– Ну, ну, – остановил Александр бурный поток благодарности прощённого им подданного. – Я хочу верить вам. Может статься, возникнет нужда использовать вас в делах, от которых зависит судьба … Может статься… Пока говорить об этом не будем, ротмистр. Время не пришло… Вы сейчас никакими заботами не обременены? У вас есть какой-нибудь капитал?

Борисов смутился:

– Я не в чём не нуждаюсь, государь.

– Не нуждаетесь? Позвольте усомниться, – с этими словами царь извлёк из бокового кармана незапечатанный пакет. – Возьмите, это в счёт вашего жалованья. Вы будете сопровождать меня на прогулках. Смените платье на более пристойное. Только штатское, но без всяких там боливаров и ярких жилетов, чтобы не бросаться в глаза. Я возвращаю вас из затянувшегося отпуска в прежнем звании, но о полковой жизни пока не мечтайте… Так вы у булочника? Оставайтесь там. Выходите ежедневно к десяти часам на западный берег пруда с Чесменской колонной, дежурьте до четырёх пополудни. Перекусить можно в кондитерской. Оттуда удобно наблюдать за прогуливающимися у воды. Увидите меня, следуйте на расстоянии, покуда не удалимся на безлюдное место. Во дворце не появляйтесь. Понадобитесь, вас найдут.

Два первых летних месяца Сергей Борисов ежедневно занимал пост в указанном им месте, но не стоял столбом у воды, а прогуливался вблизи в боковых аллеях, под прикрытием зелёных кущ. Если уставали ноги или накрапывал дождик, занимал столик в углу кафе, попивал мелкими глотками кофе, потягивал из бокала бордо. Через обычно распахнутое окно открывался вид на пруд с колонной в центре водоёма. Гуляющих было немного. Иногда высыпала из Лицея на озёрные скаты, распугивая благовоспитанных дачников, орда питомцев Энгельгардта. Директор отдыхал от самого памятного из своих подопечных, питомца муз и наслаждений. Кудрявый выпускник семнадцатого года теперь коротал дни в Михайловском.

Ротмистр, выбравший для праздной публики маску анахорета, нелюдимого литератора, заехавшего в Царское Село для общения tete-a-tete с музами, обзавёлся длиннополым сюртуком серого сукна, такого же цвета панталонами, которые заправлял в сапоги с отворотами. Трость с набалдашником из дымчатого стекла, низкий цилиндр завершал скромную экипировку «неизвестного литератора». Покой в сердце и сытая жизнь разгладила ранние морщины на его округлившемся лице. Седина ещё резче оттенила молодость. Спокойный, внимательный взгляд тёмных глаз не вызывал любопытства случайных встречных: человек как человек, ничем не примечательный среди других, коротающих летние дни вдали от шумной столицы.

Царь появлялся раза два в неделю. Прогулки с ним были то совсем короткие, по окраинам парка, то царствующий ходок и его спутник уходили далеко, вслед за солнцем. Забирались в дебри, где буйствовала зелень и стояли над мочажинами столбы кровососущих тварей в ожидании жертвы.

Александр сначала как бы присматривался к новому человеку, обязанному ему всем. Не назойливо с одной стороны подойдёт, с другой, умело выясняя отношение подданного к разным лицам, предметам, событиям. Ротмистр легко раскрывался своему покровителю, не видя ничего предосудительного в любопытстве государя. Служба есть служба. Но при этом царь раскрывался и сам. Не то, чтобы он поставил себе задачу расположить к себе нового человека ответной откровенностью, а делал это непроизвольно.

В мистической душе императора ростки врождённых и в юности возникших желаний разрослись до чудовищных размеров, заполнили всё его существо, вытесняя разум. А ум у него был рациональный, пытающийся сомневаться, взвешивать, сопоставлять. Он знал, что близкие по родству и наперсники его лихорадочных дум переполнены всем, что изливалось из «священного сосуда» по имени Александр всё чаще, всё обильнее. Великие князья Константин и Николай, императрица Елизавета, к которой он давно остыл, «дубовый» Аракчеев, «потусторонний» князь Голицын, любимый адъютант князь Волконский, дама «сердечной привычки» Нарышкина – все они уже не в состоянии пополняться новыми порциями откровений. Всё старое окружение оглушено, задавлено. Теперь Александр почувствовал вдохновение. Возле него оказался искренне преданный ему человек, способный принимать всё, чем облегчает свою душу обожаемый им государь. При новом знакомце отпадала необходимость сдерживаться, опасаясь осуждения, непонимания, предательской огласки. Он знал, что его офицер всё одобрит, со всем согласится, будет нем, как лишённый языка.

Наиболее памятной осталась для ротмистра последняя прогулка с царём. На выходе из рощи они наткнулись на возницу, который избивал кнутом клячонку. Бедняга не могла сдвинуть с места застрявший в тележной колее воз с дровами. Чувствительный государь не мог вынести такого зрелища. И ротмистр возмутился, схватил сзади, в охапку мужика. Тот, разъярённый, не сразу сообразил, в чьих оказался руках. Стал рваться, повторяя: «Мой конь! Моя власть!». Затрещина привела его в чувство. А когда генерал и барин в штатском подсобили клячонке и оплатили её владельцу оплеуху серебряной полтиной, крестьянин стал плакать и божиться, что никогда больше и пальцем не тронет животину. «Смотри у меня, экзекутор!» – пригрозил ротмистр и стал догонять царя, который уже спускался к источнику. В распадке почистили платье и обмылись ключевой водой.

К вечеру, утомившись от ходьбы, путники устроились в тени под клёном. Отсюда виден был царскосельский парк. В его кущах тонул с крышей дворец. Только приплюснутые маковки домашней церкви светились сусальным золотом под солнцем.

Заметно было, весь день Александр таил в себе какую-то мысль. Наконец нарушил молчание:

– Чем мы, цари, отличаемся от того мужика! У каждого из нас свой воз – страна. И бессловесная, покорная тварь – народ. И, как тот несчастный поганец, мы мним себя владыками живого имущества. Мы присвоили себе право карать и миловать, гнать на бойню, то бишь, на войну. По настроению можем лишить мыслящее стадо подножного корма и стойла. В юности некоторые из нас горячо берутся за либеральные реформы, обещают подданным облегчение от тягла, но бессильно опускают руки перед первыми трудностями. Предают доверие нации. Потом, не чувствуя прежнего благоговения и обожания, часто сталкиваясь с ненавистью, начинают решать все проблемы кнутом. Я именно такой владыка, ротмистр. Недаром называют меня Северным Сфинксом. Моим наставником был Лагарп, говорят, брат Робеспьера, моим помощником стал реформатор от Бога, Сперанский, но я не осуществил ни одного обещанного преобразования. Вопреки намерениям, остался самодержцем. И предпочёл править Россией по Аракчеевски. Изгнавших Антихриста оставил в рабском состоянии, многих обрёк на военные поселения. То есть не только не оправдал чаяний народа, но посеял вокруг себя злобу и разочарование. Но теперь я готов перечёркнуть прошлое. Все мои мысли поглощает будущее. Только оно уже не на земле. Оно – по ту сторону…

Император умолк и принял сидячую позу, прислонившись спиной к стволу клёна. Ротмистр поспешил подняться на ноги, смахнул древесный и травяной сор с одежды. Мысль лихорадочно заработала: как избавить царя от душевной боли? Быстро нашёлся:

– Вы несправедливы к себе, мой государь. Посмотрите, как едина и целостна Россия по сравнению с кипящим политическими страстями французским котлом! И это ваша заслуга. Наполеон был великим полководцем, но у него не достало твёрдости навести порядок в собственной стране. Что это за император, от которого в решающую минуту уходят маршалы и уводят за собой войска, как было накануне первого отречения!

Александр невесело усмехнулся:

– Вы повторяете мои слова. Где вы их подслушали? Впрочем, многие так думают. А что касается возможностей владык, их у каждого столько, сколько отпущено свыше. Меня всегда поражала мысль о внезапных поворотах судьбы, об её изменчивости, о тщете усилий земных владык и целых народов. Абсолютно ничего не зависит от нас. Мы лишь игрушки в руках Провидения. У меня нет способностей военачальника, разве что парадом могу командовать. Однако Провидение назначило мне стать победителем величайшего стратега и тактика. Наполеон, отступая от Москвы до Парижа, не проиграл почти ни одного сражения (разве что под Лейпцигом был посрамлён) и всё же оказался побеждённым. В день отречения в Фонтебло у него было шестьдесят тысяч пехоты, но он не двинул их на союзников, какая-то неодолимая воля сковала его решимость. На следующий год он вернул себе трон, начав поход с одной тысячью штыков, и вот нелепый случай под Ватерлоо крадёт у него почти выигранную битву. Как оказался на пути его кирасир овраг, ранее на том месте не существовавший?