Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

— Эти долгие годы? — повторил он. — Вы не знаете, чем были для меня эти долгие годы. Не было дня, не было часа, чтобы я не думал о вас. В конце концов вы стали для меня чем-то нереальным, существующим лишь в моем воображении. Я и сейчас еще не верю, что это вы передо мною. Три года назад у вас было совсем иное лицо, без этой улыбки, теперь вы совсем другая, но и я стал другим, новым. Я буду работать с вами, но вы скажете мне, что надо делать… Пожалуйста, вознаградите меня за все эти годы мучений, за пережитый страх — я так боялся, что никогда больше не увижу вас, — за это унижение любви…

Ариадна склонилась над ним, ее глаза были так близко, по они словно не видели его, затуманенные страстью. Губы ее раскрывались и закрывались, точно у рыбы, выброшенной на песок. Она склонялась все ниже, но он не шевелился, только смотрел в ее глаза.

— Значит, вы любите меня?

Губы ее вымолвили это русское слово «любите» так, словно по капельке пили воду. Весь охваченный внутренней дрожью, Януш повторял:

— Люблю, люблю, люблю, люблю.

Тело ее было неожиданным, непостижимым, как бы созданным из неведомой ему материи. Каждое прикосновение — он касался ее несмело — было откровением. Сколько раз по ночам воображение рисовало ему Ариадну, однако этого он не мог вообразить, это превосходило не только силу его воображения, но и силу чувства. Он не знал, как себя вести, лежал, внезапно ослабевший, прижавшись головой к груди женщины, первой его женщины. Ариадне пришлось поднять эту голову и слить свои губы с его губами. Поцелуй показался ему чем-то недобрым, уносящим его за грань жизни, он летел в этот поцелуй, как в пропасть. Не знал он, что человек может пережить подобное, что обладание любимым телом лишает его власти над собой, что предел любви — это предел жизни, за которым начинается уже нескончаемое падение в бездну смерти.

VIII

Ройские приехали в Одессу только перед рождеством — пани Эвелина, тетя Михася, Оля и Юзек. Пан Ройский давно оставил Сквиру, решив пробраться в Киев, где его ждали какие-то дела, но с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. Приехавшие ввалились к Шиллерам — женщины в полушубках, в платках, Юзек в обтрепанной шинели. Дом Шиллеров был так велик, что всем нашлось место. За столовой тянулся длинный коридор, заставленный шкафами, сюда выходило несколько комнат для гостей. В них и разместились женщины. Юзека поселили вместе с Янушем.

— Но Януша сейчас нет, — с грустью сказала пани Шиллер. — Он редко теперь бывает у нас, даже ночует в городе…

Ройская удивилась.

— Чем же он занят?

— Не знаю.

— А Валерек, Валерек? — допытывалась Ройская.

— Тоже не знаю. У нас он не бывает.

Но как только распространилась весть о приезде Ройских, в тот же вечер явился Януш, а за ним тотчас и Валерек. Все собрались в комнате Эдгара, и начались рассказы о пережитом за последние недели. Больше всех говорили пани Ройская и Валерек, Януш был молчалив, а Оля вовсе не подавала голоса. С Ройскими приехал также и Карл.

Ганс из Сквиры уехал в Киев за фальшивым паспортом. Адольф куда-то исчез.

Карл подавал собравшимся чай, пани Шиллер вытащила трехлетней давности варенье.

Оля молчала, сидела серьезная, вся какая-то настороженная. На лице ее пылали красные пятна.

Януш не смотрел никому в глаза, как бы демонстративно не присоединяясь к общему хору осуждающих революцию. Много говорили о формировании на севере воинских частей Довбор-Мусницкого{16}. Одесса пока была отделена кордоном от тех мест, новости доходили сюда неточные, в искаженном виде.

— Если бы здесь создавалась такая армия, я тотчас записался бы, — сказал Юзек. — А ты, Януш?

Януш промолчал. Пани Ройская ответила с усмешкой вместо него:

— Януш не большой охотник до военной службы.

Эдгар взял его под защиту.

— Мы, интеллектуалисты, как-то не думаем о войне.

Юзек вспылил:

— Ты, значит, причисляешь Януша к своей касте? И поэтому освобождаешь его от выполнения долга?

Эдгар взглянул на него с удивлением.

Имя Спыхалы не было упомянуто ни разу. Только когда все довольно рано разошлись отдохнуть, Юзек заговорил о нем с Янушем. Тот отвечал с явной неохотой. Юзек никак не мог понять, что произошло.

— Знаешь, — говорил Юзек, — с Олей он поступил по-свински. Собирался приехать в Сквиру, а вместо этого прислал дурацкую записку…

— О чем?

— Откуда я знаю? Она об этом не говорит.

— Но ведь зачем-то он пробирался сюда из-за кордона. Ведь не ради красивых глаз Оли.

— Может, и это было одной из причин.

— Да, но есть дела и поважнее. Он здесь как бы на военной службе.

Юзек так и загорелся.

— Что ты говоришь? А как ты думаешь, я тоже мог бы?

В комнате было холодно, но Юзек сидел на кровати обнаженный. Януш смотрел на него и, удивляясь самому себе, думал о том, как он красив сейчас. Именно вот такой — без рубашки, с красивой линией округлых мускулистых плеч. Раньше он не замечал этого, а теперь видел, потому что познал тело. Он сравнивал себя с Юзеком и почувствовал укол зависти. Ариадна, конечно бы, предпочла это тело греческого эфеба, чем его, Януша, худые плечи и грудь с выступающими ребрами. Всякое обнаженное тело теперь вызывало у него мысли об Ариадне. Ни о чем другом он не мог думать.

В дверь постучали, вошел Эдгар с бутылкой в руке.

— Знаете, мальчики, я раскопал в кладовке бутылку старого меда. Подумал, что не худо бы нам распить его втроем.

Юзек, не стесняясь своей наготы, прыгнул на середину комнаты.

— Давай, давай, — он вырвал бутылку из рук Эдгара, — сейчас же и напьемся. Только где взять стаканы?

Нашлись и стаканы. Юзек надел теплую пижаму Эдгара, и они уселись за маленький столик. После первой рюмки Юзек отважился спросить об Эльжуне. Последнее время она выступала в Петрограде, сообщил Эдгар, сейчас вестей от нее нет.

— Не понимаю, как можно ходить в театр, когда повсюду такое творится. Я уже больше не мог выдержать в Сквире.

— Верю тебе, — сказал Эдгар, — но и в Одессе не лучше. Я как-то дал два благотворительных концерта.

— Что ты играл? — спросил Юзек.

— Сонату. А точнее — анданте из нее.

— Знаешь, ту, что отец проигрывал на пианоле, — заметил Януш.

— Вот-вот, — сказал Юзек, — концерты, театры… А сейчас война.

В эту минуту издалека, с железнодорожных путей, донесся протяжный свисток паровоза. Януш не мог спокойно слышать этот звук. Вот точно так же свистел паровоз в тот вечер, когда он впервые был у Ариадны. И так же свистел, когда он еще мальчиком ездил к Билинским; поезд останавливался на их станции ночью, и потом уже в километре или в двух от станции снова издавал этот протяжный, ни с чем не сравнимый вопль. Януш любил этот звук, переносивший его в далекое детство, к тем мгновениям, когда, не умея еще объяснить свои душевные порывы, он только чувствовал, как душа его, как весь он слитно с ней падал куда-то в самую глубину бытия. Эти протяжные свистки вызывали в нем ощущение собственного рождения и умирания.

— Почему Marie так давно не была у нас? — спросил Эдгар.

— Не знаю, — ответил Януш, — я теперь редко их вижу.

Юзек насторожил уши, услышав это «их». А Януш почувствовал вдруг, что Эдгар только для того и пришел сюда и принес эту бутылку меда, чтобы поговорить о Марии. И, конечно, это «их», которое невольно сорвалось у Януша, было ответом Эдгару. Оно означало: «Не старайся зря, там уже есть Спыхала». Да и сам Януш в эту минуту впервые понял, какое место занял Спыхала в жизни его сестры. До сих пор он не думал об этом, а сейчас ему вдруг вспомнилось, как в ту ночь в Маньковке, когда ждали нападения, он заснул, а когда проснулся, Спыхалы в комнате не оказалось. Ясно, он был тогда у Марии. Янушу стало обидно за Эдгара.

— Ты ведь знаешь, я очень ценю ее интеллигентность, — сказал Эдгар, — к тому же она умеет слушать музыку.

Януш молчал, опустив глаза, Юзек, хорошо знавший Билинскую, не хотел верить своим ушам.

— Ну и что? — удивленно спросил он Эдгара.

Эдгар не понял и с недоумением взглянул на Юзека, но тут Януш начал что-то рассказывать о музыкальности сестры, унаследованной ею от отца.

— А вот я, знаешь, не очень музыкален, люблю только скрипку, вообще камерную музыку. Послушай, Эдгар, написал бы ты квартет.

— Именно об этом я подумаю, — сказал Эдгар, — у меня даже есть уже наброски.

— Посвяти его Марысе, — сказал Юзек, — это будет хорошо звучать, как посвящение Шопена: «А Madame la princesse Marie Bilinska»[10].

Эдгар слабо улыбнулся.

— Ну, покойной ночи, мальчики, — сказал он, — мне пора.

— Куда ты, Эдгар, зачем? Даже меда не выпил.

— Вы и без меня справитесь, — сказал Эдгар и медленно, словно задумавшись, вышел из комнаты.