Девушка с синими гортензиями - Валерия Вербинина

– Давайте вернемся к событиям той поездки, – предложила Амалия. – С чего именно все началось?

– Я умирала от жары в Париже, – погрузилась в воспоминания Ева. – Шарлю… мсье Морису тоже было скучно. Сначала, когда Рейнольдс позвал меня совершить круиз на его яхте, я отказалась, но потом передумала. В конце концов, на борту были все свои. Старик Невер – драматург, Эттингер – художник, Ролан… Ну, этот занимался всем понемножку, вы понимаете, о чем я. Он был кузеном Рейнольдса, только денег у него хватало, и пробовал себя на разных поприщах. То писал пьесы, то ему вдруг взбрело в голову, что он музыкант, потом решил, что его призвание – стать художником. Ролан ничего толком не умел, но всем интересовался. Когда мы отправились в круиз, он как раз заболел фотографией и кино, повсюду таскал с собой громоздкие аппараты и то и дело возникал на палубе, где просил нас попозировать или что-нибудь изобразить. Причем не понимал элементарных вещей. Например, что свет в камеру губит весь материал. Начало путешествия не удалось. Жинетта дулась на всех без всякой причины, и Рейнольдс уже не знал, чем ей угодить. После Амстердама стало немного лучше – она смеялась и хохотала как сумасшедшая. Потом… Что же было потом?

Монахиня поднесла ко лбу ладонь. Тонкие изможденные пальцы дрожали.

– Незадолго до ее смерти вы поссорились, – напомнила Амалия. – Почему?

– Из-за Шарля, конечно, – отозвалась Ева, убирая руку. – Знаете, Жинетта вовсе не была злой, но иногда ей нравилось подразнить, просто забавы ради. Но и я, конечно, виновата, потому что не сдержалась. Слово за слово, и мы повздорили.

– Ее мужу это не понравилось?

– Рейнольдс всегда принимал сторону своей жены. Он… он был привязан к Жинетте гораздо больше, чем та к нему. Наверное, поэтому все и закончилось… так.

– Утром 24 июля вас не было за завтраком. Верно?

– Разве? Не помню. – Ева поморщилась. – Да, от жары у меня разболелась голова. Потом было не легче, потому что мы застряли из-за каких-то формальностей в немецком порту. На яхту заявилась куча народу, и каждый норовил заглянуть ко мне или к Жинетте. Когда немцы наконец убрались, все почувствовали облегчение.

«Надо же, – машинально отметила Амалия, – «ко мне или к Жинетте». Этот порядок говорит о многом».

– Мы с ней устроили целое представление. – Ева немного оживилась. – Я изображала дотошного чиновника и на ломаном французском строго спрашивала, какую контрабанду везет Рейнольдс. Жинетта играла то мужа, то себя. Шарль тоже изобразил немца, который не понимает шуток и страшно боится чем-нибудь не угодить начальству, то есть мне. Все зрители хохотали как сумасшедшие. Ролан Буайе пытался заснять сценку на пленку, но не знаю, получилось ли у него что-нибудь.

– Скажите, – быстро спросила Амалия, – а Буайе сохранил те пленки?

– Не знаю. Может быть… Я давно его не видела.

– Что было после представления?

– То же, что и всегда. Обед, разговоры, развлечения… Все было хорошо, но потом полил дождь. Мы ушли в салон, где Буайе вспомнил, что он еще и музыкант. Потом стало темнеть, и мы разошлись. Я вместе с Шарлем отправилась к себе. У нас была двойная каюта, возле кормы. Мы… – Ева вздохнула, – мы разговаривали. Я…

Она замолчала. Амалия ждала.

– Нет, все было не так! – неожиданно проговорила Ева.

– А как?

– Не хочу лгать, – заявила Ева. – Я… Мне было тяжело на яхте. Я же сказала вам, как Жинетта ко мне относилась. Невер привез на яхту свою пьесу, которую пытался всучить Рейнольдсу. Пьеса была плохая – пошлая, глупая. Она была сделана по рецептам тридцатилетней давности, знаете, когда подслушивание позволяет узнать важные тайны, а в конце непременно выясняется, что отец незаконнорожденной – граф или герцог. Старик из кожи вон лез, чтобы заинтересовать нас своей комедией. Там был такой персонаж – Габриэль, внучка лет двадцати, и Жинетта мне сказала, что я обязательно должна ее сыграть, мол, роль просто для меня создана. А мне было уже сорок, и что бы я с собой ни делала… Возраст есть возраст. Были с ее стороны и другие шпильки. Но самое главное…

Монахиня так волновалась, что не закончила фразу.

– Шарль Морис, – подсказала Амалия.

– Я знала, что это глупо. – Ева покачала головой. – Ему было двадцать два, честолюбивый провинциал, начинающий актер… Зачем в таком возрасте связываются с премьершей? Конечно, только для того, чтобы делать карьеру. Два короля стояли передо мной на коленях, а я выбрала Шарля. Но…

И снова наступило молчание. Снова слышно, как шелестят листья дерева, под которым сидят две женщины.

– Это было невыносимо! – наконец сказала Ева. – Он был рядом, но я не могла до него достучаться. На людях он был любезен и сердечен, а когда мы оставались одни, смотрел сквозь меня, как сквозь стекло. Шарль даже не пытался делать вид, что я что-то значу для него. Поначалу я думала, он разыгрывает равнодушного, чтобы крепче меня привязать. Но там было что-то другое. Однажды я поймала в зеркале его взгляд, когда он думал, что я его не вижу, и мне стало по-настоящему страшно. И все равно я не могла его бросить. С Жинеттой он казался совсем другим – улыбался, шутил. Мне было больно видеть это, а он понимал, что делает, и словно нарочно меня мучил. И в ту ночь, когда остались с ним одни, мы сразу же начали ссориться. Мы говорили друг другу ужасные слова, я швырнула в него чашкой, он замахнулся на меня… Кулаком замахнулся, понимаете? Но потом опомнился и попятился к двери. Я упала на кровать и зарыдала в подушку. Мне было так плохо, что хотелось умереть. У меня в шкатулке лежали драгоценности, которые были дороже, чем та яхта, а я… а я хотела умереть.

– То есть Шарль Морис после ссоры ушел?

– Нет. Я же говорю, у нас была двойная каюта. При входе – небольшой закуток вроде прихожей, и потом каюта делилась на две части, как на две комнаты. Я осталась в своей комнате, он ушел к себе. Потом я задремала, а вскоре послышался стук в дверь. Я не хотела выходить со следами слез на лице и сквозь стенку крикнула Шарлю, чтобы открыл. Он вернулся через минуту с озадаченным видом и сообщил, что Жинетта пропала.

– Один вопрос. Вы видели ее каюту сразу же после того, как исчезновение было обнаружено?

– Тогда – нет. Я встала и отправилась в салон. Туда же пришли и остальные. Невер отчаянно зевал, у Буайе был встревоженный вид. Пришел капитан яхты, потом дверь распахнулась, влетел Жозеф и, заикаясь от волнения, стал спрашивать, не видел ли кто его жену. Потом Рейнольдс стал кричать, что надо ее найти. Жюли и дворецкий пытались его успокоить, но он не успокаивался. Одним словом, устроил ужасную сцену, говорил невероятные грубости всем присутствующим. У него произошел сильнейший припадок, его отнесли в каюту. Капитану в конце концов пришлось подчиниться и отправиться на поиски, но тело все равно не нашли. Утром мы поплыли обратно в тот немецкий порт, где уже были. Я тогда еще верила Рейнольдсу и сидела при нем, чтобы он чего-нибудь с собой не сотворил. Жозеф лежал в постели, всхлипывал и прижимал к груди туфельку, которую взял из ее комнаты. По его словам, вчера он стал читать в постели книгу, когда ушел к себе, но быстро утомился и задремал. Говорил, что если бы услышал крик, то мог бы спасти свою жену.

– Скажите, Ева, вы ведь видели его каюту, – сказала Амалия. – Вы не заметили там какую-нибудь мокрую, грязную или порванную одежду? И еще я хотела бы спросить у вас, не помните ли вы руки Рейнольдса. На них не было, к примеру, царапин, содранной кожи, заноз?

– Нет, ничего такого не помню, – сказала Ева с сожалением, – боюсь, тут я не смогу вам помочь. Говорю же, тогда я ему еще верила, а потому и не присматривалась. А потом он услышал за стеной шаги. Я никогда не забуду, какое у него сделалось лицо…

– Это был репортер, которого провел на яхту один из матросов, – сказала Амалия.

– Ну, да, – кивнула Ева. – Знаете, мне уже тогда показалось странным, почему Рейнольдс так настаивал на том, чтобы мы ни с кем не общались. Так вот, за стеной раздались шаги, я побежала в каюту Жинетты, возле которой вертелся один из матросов. И там обо всем забыла, потому что увидела то самое окно.

– Вы не заметили ничего подозрительного в самой каюте?

– Нет. Но Жозеф был не настолько глуп. И, конечно, позаботился уничтожить все следы.

– А что насчет треснувшего стекла в спальне мадемуазель Лантельм?

– Оно треснуло, еще когда мы были в Голландии. Какая-то птица в него ударилась. По крайней мере, так сказала Жинетта. Я…

Ева умолкла и довольно долго молчала.

– Когда матрос ушел, – проговорила она наконец, – я забралась на стол и свесилась в окно. Мне хотелось понять, как могло случиться, что Жинетта упала. Никогда не забуду лицо Шарля, когда он вошел и увидел меня на окне. Он втащил меня обратно, накричал на меня, но я успела все понять. До конца.

– И что же? – Амалия вся напряглась.

– Это было убийство, – спокойно сказала Ева, – можете не сомневаться. Даже если вы сядете на это окно, выпасть из него невозможно. При качке, при спокойной погоде, когда угодно – не-воз-мож-но! Только если вы нарочно вылезете наружу. Но Жинетта не могла покончить с собой, у нее не было для этого никаких причин. Я знаю, некоторые говорили о наркотиках, о том, что она не понимала, что делала. Но после выкидыша она перестала их употреблять. Совсем.