Салка Валка - Халлдор Лакснесс

— Ты что, ослепла? — заорал он. — Не видишь, где у меня рот?

Потом он вообще отказался есть.

— Ну и дьявол, до чего же ты страшна, — сказал он.

Сигурлина поднялась, словно ее ударили по лицу, и, сдерживая рыдания, тик стиснула губы, что они побелели.

— И все же я ношу твоего ребенка, — сказала она. Но стоило ей произнести эти слова, как она потеряла власть над собой и громко разрыдалась.

— Какое мне дело до твоего ублюдка? Такая шлюха, как ты, не от меня, так от кого-нибудь другого заимела бы ребенка.

— Ты можешь обзывать меня, как тебе вздумается, Стейнтор, но знай, оскорбляя меня, ты оскорбляешь своего ребенка как часть меня самой.

Но тут терпение Салки Валки лопнуло. Она вскочила на ноги и принялась колотить Стейнтора кулаками по лицу, сопровождая удары самыми страшными проклятиями. Однако результат оказался обратный. В Стейнторе, который позабыл было о девочке, вдруг с новой силой вспыхнуло желание. Мать, охваченная безумной ревностью, бросилась на них, пытаясь вырвать девочку из рук Стейнтора. Ярость женщины раздражала Стейнтора не меньше, чем ее нежность. Он выпустил из рук Салку Валку, вскочил па ноги, набросился на Сигурлину, одной рукой скрутил ей за спиной руки, другой схватил сзади за волосы и дал коленом такой пинок, что она вылетела через дверь в кухню и, перевернувшись в воздухе, упала на иол. После этого Стейнтор закрыл дверь спальни на крючок.

И вот он остался наедине с девочкой, которая наговорила ему так много оскорбительного. Стоя у двери, он дикими глазами уставился на нее, а с плотоядно улыбающихся губ слетало нечленораздельное, как в бреду, бормотанье:

— О маленький моржонок, всю зиму меня преследовал запах твоей крови… Это как весенний прибой… Только благодаря тебе пламя жизни бушует в моих старых костях, которые я презираю, пусть они превратятся в тлен и прах на дне морском… Наступил день любви во всей ее сладости.

И он медленно направился к ребенку.

Когда несколько минут спустя люди, которых позвала Сигурлина, взломали дверь, Салка Валка лежала на постели без сознания. Мужчина выскочил из комнаты и исчез в сером рассвете наступающего дня. И только когда девочка пришла в себя, все принялись разыскивать Стейнтора. Но, увы, было уже поздно.

Таков был первый личный опыт Салки Валки на поприще любви.

КНИГА ВТОРАЯ

СМЕРТЬ

Глава 14

Внешне, казалось, жизнь в поселке была так же однообразна и неизменна, как неизменна вечность, — здесь все как бы застыло на месте. А как узнаешь о жизни человеческой души? Как услышишь удары бьющегося пульса?

Снял с меня ты, Иисусе, груз грехов моих,Больше мне их не видать, больше мне их не видать.Словно Запад от Востока, я далек от них,Больше мне их не видать.

Прошло два года с тех пор, как исчез Стейнтор.

Поселок во всех отношениях являл собой землю обетованную: он был самым зажиточным в округе, здесь все были сыты — конечно, не без помощи Йохана Богесена. Благодаря замечательной системе, заведенной в его хозяйстве, этот благородный, выдающийся человек оказывал поддержку всем жителям поселка и в тяжелые, и в более легкие годы. Впрочем, жизнь в поселке подчинялась не только мамоне. И здесь люди преклоняли колена перед распятием Христа, и, когда грехи становились слишком тяжкими, складывали их к его ногам. Прости нас, господи!

Все же нельзя отрицать, что повседневная жизнь была бесцветна и однообразна. Люди суетятся, хлопочут, чистят и скребут в конце недели, напрягают все силы, чтобы хоть немножечко уменьшить прошлогодний долг и долги, оставшиеся еще с давних лет. А тут еще похороны. Рано или поздно надо подумать и об этом.

Время от времени люди обменивались замечаниями о любви с таким видом, с каким говорят об окоте овец.

Любовь — вот единственная тема, на которую можно поговорить с легкостью во время трапезы. Впрочем, по части любви в поселке редко происходило что-нибудь необычное. Разве что в каком-нибудь доме появится на свет незаконнорожденный ребенок. Поговорят об этом с полмесяца между делом, пока возятся с рыбой — сырой или вареной — у кадок, на площадках для просушки рыбы или в кухне, у кипящих горшков с рыбой — ведь жизнь в Осейри проходила среди рыбы и смысл ее заключался в рыбе, — поговорят да и забудут. Люди ведь тоже своеобразная разновидность этого рода живности. Господь бог создал их из вареной рыбы, прибавив, возможно, горсть гнилого картофеля да чуточку овсяной каши, — дети, рожденные в законном браке, не что иное, как разновидность вареной рыбы, да и незаконнорожденные тоже. В прошлом году предметом разговора был новорожденный в Марарбуде, сынок Сигурлины. Но посудачили об этом несколько дней и забыли. И теперь уже люди не видели ничего особенного в ребенке, который своим криком не давал Сигурлине спать по ночам. Одно время ходил слух, что после исчезновения Стейнтора Сигурлина собиралась лишить себя жизни, но солдаты Армии спасения стерегли ее днем и ночью, читали ей библию и пели псалмы, и в конце концов все обошлось с помощью Иисуса. Ну а если бы она и лишила себя жизни — что из этого? Все, что, вырастая на тощей почве, поднимается над землей, худосочно и имеет слабые корни. Возьмите, к примеру, Салку Валку. Было время, когда она, стоя на мостике через ручей, наблюдала за играющими детьми, мечтала быть такой же, как они, и играть с ними вместе. Это было самым горячим ее желанием. Но она была всего лишь дочерью шлюхи, и они швыряли в нее грязью. Девочка ненавидела их лютой ненавистью, которую, казалось, ничем нельзя было заглушить, — такую ненависть испытывает слабый перед сильным. Так было когда-то. Теперь Салка уже вторую зиму ходит в школу, считается неглупой девочкой, получает хорошие отметки, хотя нельзя сказать, чтобы она проявляла большое рвение к учебе. Давно опустел бокал колдовского напитка, который дурманил ей голову, внушая ей, что она ровня другим детям. Но самое странное заключается в том, что ее ненависть к своим сверстникам, ненависть, клокотавшая в ее груди с такой силой, что она готова была растерзать их в клочки, плюнуть им в глаза, прошла сама собой. Они вызывали у нее теперь только скуку — ну и надоедливый же народ!

Салка была высокая, сильная девочка, она раньше других развилась физически; говорили, что у нее есть собственный счет у Йохана Богесена и что она мечтает стать пайщиком моторной лодки и ходить в море вместе с мужчинами. И если кто-нибудь из подростков пытался приставать к ней, она давала ему такого пинка, что он летел кубарем.

Как только кончались занятия в школе, Салка надевала штаны. В них она чувствовала себя великолепно. Часто по вечерам она шла на пристань, и если ей удавалось заработать двадцать пять эйриров, которые тут же заносились в ее счет, она была счастлива. Салка не обращала больше внимания на девочек, своих ровесниц; она презирала их кукол да песочные куличики и сочла бы себя оскорбленной, если бы ее пригласили поиграть в «дочки-матери». Больше всего в этой жизни ее трогали маленькие ягнята с их легко синеющими носиками и неверными ножками. Она часто прижимала к щеке их славные мордочки, перед тем как ягнят угоняли на пастбище в горы. Она уже не решалась так категорически, как прежде, утверждать, что она не девочка, потому что парни скабрезными вопросами тут же обезоруживали ее. Кроме того, она поняла разницу в физиологии между мужчиной и женщиной и пришла к выводу, что отрицать свою принадлежность к женскому полу не имеет смысла. Но несмотря на то, что она уже знала о различии полов, ее представления о мире были неясны, беспорядочны, мир казался погруженным в сплошной туман. Иногда в этом тумане ее охватывал страх, особенно с тех пор, как стали проявляться первые признаки зрелости. Этой зимой, увидев впервые на своем белье кровь, девочка переполошилась и решила, что непременно умрет. Это было так: придя как-то домой из школы, она почувствовала себя плохо: голова отяжелела, пол уплывал из-под ног. «Боже мой!» — испугалась Салка. Она вообразила, что у нее внутри лопнула какая-то жила, как недавно у одного старика из поселка: он умер оттого, что у него лопнула жила в голове. Девочка ни с кем не решалась поделиться своими страхами, потому что неладное приключилось у нее не с головой. Она легла спать в полной уверенности, что истечет кровью и умрет. Уснув, она спала так крепко, что на следующее утро матери пришлось будить ее, чтобы она не опоздала в школу.

С ее телом вообще происходило что-то странное. Салка никак не могла понять, как это она, всегда такая худая, тощая, вдруг стала толстеть. То там, то здесь стал появляться какой-то жир. А тут еще к своему ужасу она обнаружила, что у нее выросли груди, совсем как у взрослых женщин. Хуже того, они увеличивались с каждым днем и были чувствительные, как цветы! Боже всемогущий, что же это растет на моем теле? Подумать только, если кто-нибудь узнает, Али, например! Опять над ней все будут смеяться и издеваться — ей ведь только тринадцать лет! Неожиданно у девочки на щеках появился румянец, она не могла удержаться, чтобы не взглянуть на себя лишний раз в зеркало. Иногда по утрам она чувствовала, что в ней играет каждая жилка, глаза становились лучистыми, ясными. Салке они казались даже красивыми, и она стеснялась идти в школу. Если по пути ей встречался мужчина, она смущалась и, потупив глаза, старалась как можно скорее пройти мимо. Она даже стала мыть волосы душистым мылом, несколько раз меняя воду. Волосы у нее теперь были густые, росли быстро, концы завивались и блестели. А если случалось ей, перебирая рыбу, услышать какую-нибудь двусмысленную шутку, хотя бы она к ней и не относилась, девочка краснела! Не дай бог кто-нибудь заметит! А за мальчишками в школе дело не стало. Они живо придумали кличку: «маленькая женщина с большой грудью». Желторотые птенцы! Раздавить бы их всех на месте. Время от времени ей все же удавалось доказать им, что они сопляки и ей в подметки не годятся.