История борделей с древнейших времен - Зигмунд Кинси

Рим полон народу, более миллиона жителей со всей империи и из дальних стран. Подобно Вавилону, это самый большой город Античности. Каждый приносит свои традиции, свою веру и образ жизни; римляне обожают новшества и чувственность: «Давным-давно Оронт распространился от Сирии до Тибра, привозя с собой язык, обычаи, арфистов и флейтистов, не забывая о тамбуринах и девушках. За дело, любители восточных лошадок!» – негодует Тит Ливий.

Вести разгульную жизнь – сначала означало «жить по-гречески». Но ученики быстро превзойдут учителей. В 186 году до н. э. начинается дело о Вакханалиях – один из самых крупных скандалов республики, политический, религиозный, нравственный. Не известно откуда появившийся некий грек учредил культ вакхических таинств. Он посвящен Бахусу, или Вакху, Дионису римлян, и был изначально предназначен для женщин, но позже к нему присоединяются мужчины. В священных рощах женщины, переодетые в вакханок, растрепанные, увенчанные плющом, полуобнаженные, полуодетые в шкуры животных, предаются разврату.

«Пары опьянения, темнота ночи, смесь полов и возрастов вскоре погасили чувство стыда, и все бросились безо всякого стеснения к разврату; каждый находил под рукой сладострастие, которое больше всего услаждало самых склонных по своей природе. Темные дела мужчин и женщин не были единственным скандалом; это было как клоака, из которой выходили ложные свидетельства, поддельные подписи, вымышленные завещания, клеветнические доносы, иногда даже отравления и убийства настолько тайные, что не находили тела жертв. Зачастую хитрость, еще чаще насилие были присущи этим покушениям. Дикий вой, звуки барабанов прикрывали насилие, заглушая крики тех, которых обесчестивали или убивали», – пишет Тит Ливий.

Дело начинается в тот момент, когда, чтобы спасти своего молодого любовника от страшной смерти на алтаре Вакха, куртизанка Гиспилла приносит консулу жалобу на развратников. «Она была достойна большего, чем профессия, к которой привело ее рабство, но которой она занималась и после освобождения, чтобы помочь себе в нужде», – пишет о Гиспилле Тит Ливий.

Подражала греческим гетерам и прославленная Ликорида, рабыня, отпущенная на свободу Публием Волумнием Евтрапелом и получившая в соответствии с традицией имя Воломнии Кифериды – служительницы Венеры, которую называли также Киферой, а также два сценических имени: Киферида и более известное – Ликорида.

Она великолепно исполняла мимы – маленькие комические пьесы, заменявшие римлянам весь греческий театр. Изюминкой ее выступлений было нечто вроде стриптиза (nudatio mimarum) – танец под пение с раздеванием.

Ее можно было пригласить танцевать за деньги, но кроме того, как вольноотпущенница, она обязана была бесплатно отдаваться своему бывшему хозяину и его друзьям и еще была любовницей первого префекта Египта поэта Корнелия Галла, Брута (убийцы Цезаря) и Марка Антония.

К этой последней моей снизойди, Аретуза, работе.

Галлу немного стихов сказать я намерен, но только б

И Ликориде их знать. Кто Галлу в песнях откажет?

Пусть же, когда ты скользить под течением будешь сиканским,

Горькой Дорида струи с твоей не смешает струею.

Так начинай! Воспоем тревоги любовные Галла,

Козы ж курносые пусть тем временем щиплют кустарник.

Не для глухих мы поем, – на все отвечают дубравы.

В рощах каких, в каких вы ущельях, девы наяды,

Были, когда погибал от страсти своей злополучной

Галл? Ни Пинд не задерживал вас, ни вершины Парнаса,

Ни Аганиппа, что с гор в долины Аонии льется,

Даже и лавры о нем, тамариски печалились даже,

Сам, поросший сосной, над ним, под скалою лежащим,

Плакал и Мёнал тогда, и студеные кручи Ликея.

Овцы вокруг собрались, – как нас не чуждаются овцы,

Так не чуждайся и ты, певец божественный, стада, —

Пас ведь отары у рек и сам прекрасный Адонис.

Вот пришел и овчар, с опозданьем пришли свинопасы,

Вот подошел и Меналк, в желудевом настое намокший.

Все вопрошают: «Отколь такая любовь?» Появился

Сам Аполлон: «Что безумствуешь, Галл, – говорит, – твоя радость,

В лагерь ужасный, в снега с другим Ликорида сбежала».

Вот пришел и Сильван, венком украшенный сельским,

Лилии крупные нес и махал зацветшей осокой.

Пан, Аркадии бог, пришел – мы видели сами:

Соком он был бузины и суриком ярко раскрашен.

«Будет ли мера?» – спросил. Но Амуру нимало нет дела.

Ах, бессердечный Амур, не сыт слезами, как влагой

Луг не сыт, или дроком пчела, или козы листвою.

Он же в печали сказал: «Но все-таки вы пропоете

Вашим горам про меня! Вы, дети Аркадии, в пенье

Всех превзошли. Как сладко мои упокоятся кости,

Ежели ваша свирель про любовь мою некогда скажет!

Если б меж вами я жил селянином, с какой бы охотой

Ваши отары я пас, срезал бы созревшие гроздья.

Страстью б, наверно, пылал к Филлиде я, или к Аминту,

Или к другому кому, – не беда, что Аминт – загорелый.

Ведь и фиалки темны, темны и цветы гиацинта.

Он бы со мной среди ветел лежал под лозой виноградной,

Мне плетеницы плела б Филлида, Аминт распевал бы.

Здесь, как лед, родники, Ликорида, мягки луговины,

Рощи – зелены. Здесь мы до старости жили бы рядом.

Но безрассудная страсть тебя заставляет средь копий

Жить на глазах у врагов, при стане жестокого Марса.

Ты от отчизны вдали – об этом не мог я и думать! —

Ах, жестокая! Альп снега и морозы на Рейне

Видишь одна, без меня, – лишь бы стужа тебя пощадила!

Лишь бы об острый ты лед ступней не порезала нежных!

Я же достану свирель, стихом пропою я халкидским

Песни, которые мне сицилийский передал пастырь.

Лучше страдать мне в лесах, меж берлогами диких животных,

И, надрезая стволы, доверять им любовную нежность.

Будут стволы возрастать, – возрастай же с ними, о нежность!

С нимфами я между тем по Меналу странствовать буду,

Злобных травить кабанов, – о, мне никакая бы стужа

Не помешала леса оцеплять парфенийские псами.

Вижу себя, – как иду по глухим крутоярам и рощам

Шумным. Нравится мне пускать с парфянского лука

Стрелы Цидонии, – но исцелить ли им яростный пыл мой?

Разве страданья людей жестокого трогают бога?

Нет, разонравились мне и гамадриады, и песни

Здешние. Даже и вы, о леса, от меня отойдите!

Божеской воли своим изменить мы не в силах стараньем!

Если бы даже в мороз утоляли мы жажду из Гебра

Или же мокрой зимой подошли к берегам Ситонийским,

Иль, когда сохнет кора, умирая, на вязе высоком,

Мы эфиопских овец пасли под созвездием Рака.

Все побеждает Амур, итак – покоримся Амуру!»

Вслед за ней и другие мимические актрисы стали брать сценическое имя Ликорида.

Где в Риме можно купить любовь

В Риме уже давно существовали кварталы, куда не стоило заходить честным женщинам. Плавт, во II веке до н. э., рассказывает о проституции в самом центре Рима около Форума, где выступают знаменитые ораторы и политики: «Я хочу вас уберечь от трудностей долгих поисков и сказать вам, в каких местах находятся люди, которых вы желаете видеть, порочные или непорочные, лукавые или добропорядочные жители. Хотите встретить подделывателя – отправляйтесь в суд; лжеца, фанфарона – это около храма Клоацины. Богатые и щедрые мужья встречаются под базиликой. Здесь собираются и девушки легкого поведения, и аферисты. Любители пикников ходят на рыбный рынок. Внизу площади прогуливаются важные персоны и богачи. Вдоль канала – герои шарлатанства. Над озером – говоруны, болтуны, злые языки, которые нагло клевещут. Под старыми мастерскими держатся те, что дают и берут в долг. Позади храма – те, которым нельзя доверять. Люди, которые торгуют своими телом, заполняют улицу Тосканов; Велабр населен булочниками, мясниками, гаруспиками, перекупщиками или оптовыми торговцами».

Проституток полно в Субуре, рядом с Форумом, на набережных Тибра, но больше всего в месте, называемом Fornix: эти изогнутые проходы вокруг Марсова поля быстро становятся символом разврата – откуда fornication – блуд, forniquer – блудить и т. п.

Уличные девушки и юноши занимаются своим делом вдоль дорог, которые ведут провинциалов в центр города. Самая известная – la via Appia, со своими могилами и рощами, особенно гостеприимна. Проститутки часто посещают театры и ловят там разгоряченных клиентов. Их полно в кабаках и на постоялых дворах, где накормят и напоят, где иногда можно подкрепиться стоя, иногда – за засаленным столом, за которым завсегдатаи играют в кости. В глубине или на втором этаже плохо закрытые двери или простые занавески отделяют от общего зала комнаты проституток за несколько ассов.

Эта любовь в грязи, с риском подхватить заразу, тем не менее бесконечно притягательней для многих римлян, чем любовь их благонравных супруг и матерей их детей. Тем более что за деньги можно позволить себе и чисто вымытую и надушенную куртизанку, в шелковой тунике. Поэт Гораций в своих сатирах представляет нам молодых развратников, рассуждающих, с кем лучше иметь дело: с матронами или с куртизанками.