О вас, ребята - Александр Власов

Детство и молодые годы прошли у них на задворках богатого особняка заводчика Сахарнова. Их родители — бывшие крепостные — тоже жили, как говорилось, «в услужении» у Сахарнова, но не у того, которого вышвырнула из России революция, а у старика, умершего в 1905 году. Богатое наследство перешло молодому Сахарнову. Вместе с наследством получил он целый штат слуг. Были среди них Акулина Степановна и Карп Федотович с двумя сыновьями. Молодой заводчик не стал ломать порядки, заведенные отцом. Все слуги остались на прежних местах, а подростков, когда им исполнилось тринадцать лет, Сахарнов послал работать на свой завод.

Акулина Степановна и Карп Федотович по своему положению подчинялись и повару, и горничным, и дворецкому. Но были они людьми какого-то особого характера — прямыми и честными, без того подлого угоднического душка, которым обычно пропитываются многие слуги. Одни ненавидели их за это и боялись, другие, наоборот, уважали. Сам Сахарнов выделял их, называл потомственными слугами и по большим праздникам им первым вручал подарки.

Неграмотные, всю жизнь прожившие за забором барского особняка, они знали лишь один долг — честно выполнять свое дело. И Сахарнов, хитрый, по-своему умный человек, всячески поддерживал в них это чувство.

После революции Акулина Степановна и Карп Федотович вспоминали о бывшем хозяине без злобы и ненависти. Жизнь у них изменилась к лучшему, но не так резко, чтобы старое казалось страшным сном. Они также много работали, по-прежнему были честны и откровенны, и никто за их прошлое не приклеил им презрительную кличку барских холуев. В 1918 году их поселили в бывшей дворницкой. Здесь они пережили деникинщину. Здесь оплакивали пропавших сыновей, пытавшихся бежать из города. Здесь в последний раз виделись с Самохиным, который притащил им сундучок с бумагами, небрежно бросил его в угол и сказал:

— Тут ведомости по выдаче получки. Похраните! Вы самые верные люди. Хочу быть чистым, чтобы любой власти доказать, что к моим пальцам не прилипло ни копейки.

Когда части Красной Армии неожиданным ударом выбили деникинцев из города, в дворницкой побывали незнакомые люди. Они интересовались заводом, Сахарновым. Карп Федотович вытащил из-под кровати сундучок, рассказал о приходе Самохина, предупредил:

— Смотреть — смотрите, а взять не дам. Человек доверил. Нехорошо получится.

Гости полистали ведомости и финансовые отчеты, пересмотрели кипу накладных и стопку деловых писем. Это была часть заводского архива за 1916 год.

— Все? — спросили у Карпа Федотовича.

— Все! — ответил он и так посмотрел на людей, что они и не подумали усомниться в его честности.

— Складывай обратно, — сказал один из пришедших. — Будет холодно — протопишь печку.

Но бумаги в печку не попали. Не такие Голосовы были люди, чтобы выкинуть оставленные им на хранение документы. О сундучке забыли, и только неожиданное письмо Самохина напомнило о нем, да и то не сразу. Акулина Степановна поплакала два дня по сыновьям и лишь на третий рассказала мужу о том, что Самохин разрешил сжечь бумаги.

— Сжечь… — недовольно пробурчал Карп Федотович. — Легко сказать… Люди писали, трудились…

— Вот и мне это как-то не по душе, — согласилась с ним Акулина Степановна. — Мы с тобой единого слова за всю жизнь не написали. А тут книги целые настрочены — буковка за буковкой выведена. Старались — значит, нужно было!

— Собирают их, а не сжигают! — сказал Карп Федотович. — Я намедни целый воз документов с разных учреждениев в архив пригнал. Подшитые приняли, а что навалом было, — вернули. Сказали: пусть в порядок приведут. И предупредили, чтоб ни одна бумажка не пропала.

— Так сдай ты и сундучок туда, в архив этот.

— Пойми, о чем толкую! — рассердился Карп Федотович. — Не берут навалом! Надо разложить по порядку, номера проставить! Ты, что ли, их выставишь?

— Старый, а горячий! — упрекнула его жена. — Я не выставлю. А позовем Митрия — сына соседского, он и выставит тебе, что хочешь!.. Сдадим — и руки освободятся. Добро, может, не велико, а все на совести лежит, заботы требует.

Карп Федотович еще раздумывал над этим предложением, когда в дверь постучали и из темной прихожей вошел в комнату Митька. Он бы пришел и раньше, да понимал, что надо выждать несколько дней после письма с печальным известием.

— Это я! — бодро сказал он и с лукавым видом помахал в воздухе букварем.

Акулина Степановна, конечно, не помнила про Митькину угрозу ликвидировать их неграмотность, а Карп Федотович вообще ничего не подозревал.

— Видим, что ты! — произнес он. — Сам бы не пришел, — пришлось бы звать. Как раз тебя тут вспоминали.

— Раз я сказал, — значит, приду! — ответил Митька, гордый тем, что его ждали. — У меня в отряде даром слов не бросают! Сказано — сделано! Месяца не пройдет, а вы уже читать начнете. Сначала по слогам, а потом будете не хуже чтеца-декламатора шпарить!

Карп Федотович ничего не понял. Акулина Степановна всплеснула руками и ахнула.

— Да ты что это — в самом деле из нас грамотеев задумал сделать?

— А то как же! — загорячился Митька. Он уже догадался, что его ждали не для занятий по букварю. — Сейчас всем неграмотным конец! Ликвидируют их! Ни одного темного человека не останется!

— Ликвидируют, — туда и дорога, — сказала Акулина Степановна. — Только ты нас, сынок, не неволь. Да и тебе — какой интерес с нами возиться? У тебя дружков целый город — с ними и играй-воюй!

— Как же так, тетя Акуля! — взмолился Митька, увидев, что лихим наскоком и страшным словом «ликвидация» ее не проймешь. — Ведь ты сама сказала — «приходи, приходи!» Помнишь?

— Я думала, — пошутил ты. И сама пошутила… За добро твое спасибо и за заботу тоже. Но лучше ты нам в другом помоги — поставь номерки на бумагах.

Митька даже покраснел от волнения. Он успел нахвастать ребятам, что ликвидирует сразу двоих неграмотных. Отступать было некуда, и он переметнулся на Карпа Федотовича.

— Дядя Карлуша! Послушай хоть ты меня! Сам посуди: письмо пришло — надо бежать к соседям, ответ писать — опять беги, номерки поставить — снова проси, кланяйся! Разве это жизнь? Да я вас за месяц… Вы у меня не то что номерки — стихи писать сумеете!.. И потом — слово же я дал!.. Всем растрезвонил, что двоих ликвидирую!.. Ну что вам стоит?

Карп Федотович был большой добряк. Не любил он огорчать людей. К тому же он надеялся, что через пару вечеров мальчишка поостынет и все прекратится само собой.

— Ладно, мать! — сказал он. — Пусть Митрий поучит нас маленько, авось умнее станем.

Он притянул к себе Митьку, усадил его за стол рядом с собой, добавил:

— А насчет номерков — уважь нашу просьбу! Когда мы еще сами до этой мудрости дойдем…

Митька отбарабанил на столе ликующую победную дробь, профанфарил губами сигнал сбора и, вспомнив входившее в моду словечко, объявил:

— Ликбез считаю открытым!.. А с номерками!.. Да я вам, хотите, все стены цифрами разрисую — от единицы до триллиона! Только не захотите! То ли дело самим писать: семь, двести, тысяча сто двадцать!..

Митька окончил первый класс пять лет назад и уже забыл, с чего начинались первые уроки в школе. Когда Акулина Степановна и Карп Федотович придвинули стулья к столу и, как настоящие ученики-первогодники, смущенно уставились Митьке в рот, он растерялся, покраснел и спросил:

— Неужели вы ни одной буквы не знаете?

Карп Федотович понял, что молодой неопытный учитель попал в затруднительное положение, и пришел к нему на помощь.

— Помню я букву «сы», — сказал он. — Она над заводскими воротами стояла. Большая такая, с завитушками, а остальные маленькие — завод Сахарнова. Вот «сы» я и запомнил.

Митька ухватился за эту букву. Он написал ее на чистом листке бумаги.

— Такая?

— Вроде «сы», — неуверенно произнес Карп Федотович.

Митька написал еще три буквы: «а, л, о» — и пояснил:

— А эти буквы — «а, лэ, о». Запомнили? А, лэ, о! Ну-ка, дядя Карлуша, прочитай, что из четырех букв получилось.

Карп Федотович подвинул лист бумаги к себе и промычал:

— Сы-а-лэ-о… Вроде нет такого слова…

— Да сало это, дядя Карлуша! Просто — сало!.. А это? Совсем легко…

Митька написал — «лоб».

— Первая буква — «лэ», вторая — «о», третья — «бэ»… Ну?

— Лэобэ, — снова промычал Карп Федотович. — Не по-русски что-то… Может, ты спутал — вместо русских французские буквы пишешь? Сахарнов и тот французскую грамоту не осилил, а ты нас…

— Что ты все этого Сахарного суешь! — вспылил Митька. — Сахарнов, Сахарнов… Буржуй он и кровопивец! И вспоминать о нем нечего!

— А что делать, коль вспоминается? Нам он зла не чинил, — не грех и вспомнить.

У Митьки даже дух захватило.

— А, белые — это, по-твоему, что? А деникинцы? Они же из таких недорезанных буржуев и состояли!