Александр Абдулов. Необыкновенное чудо - Сергей Соловьев

— А вы, лично вы — знаете этих молодых, которые рвутся к вам в театр, это нынешнее молодое поколение?

— Я рос очень самостоятельно. Никогда ни в каком детском саду, ни в каких «продленках» не был. Как многие мальчишки нашей Ферганы. Я вырос на улице. И улицу знаю. Но знаю и другое: разница в три года — и люди говорят уже на разных языках. Иногда попадаешь в новую компанию, видишь незнакомые лица и силишься определить: сколько же им лет? Двадцать? Тридцать? Ни за что не угадаешь!

— И вы часто бываете в незнакомых компаниях?

— Бываю. Я это люблю. Мы ведь, в принципе, спецификой нашей работы оторваны от нормальной жизни. Между собой — никаких разговоров, кроме профессиональных. С чего бы ни начал, все равно придешь в ней — к профессии. А вот попал недавно к врачам. Ну, поговорили о театре, а потом как-то незаметно перешли на их темы. Слушаешь и понимаешь, что все так же, как и у нас: в тысячу раз интереснее чужих проблем — то, как вырезали аппендикс. И сидишь, впитываешь в себя, как губка. Это тоже входит в нашу профессию — вобрать в себя как можно больше, потому что никогда не знаешь, что тебе придется в жизни играть.

— Это не опасно — играть много и все подряд?

— Но почему тогда никто не винит токаря в том, что он стремится выточить как можно больше деталей, если он хорошо их вытачивает? Династии на заводе — приветствуются. А у нас: ага, сына в театр привел, понятно… Что понятно? Я, например, хочу, чтобы моя дочь Ксюша стала актрисой. Хотя, когда ее утвердили на главную роль в трехсерийном телевизионном фильме и съемки совпали с занятиями в школе, пришлось отказаться. И очень жалко ее было, когда, расстроившись, но без слез, очень гордо она сказала: «Я вам этого никогда не забуду».

— От чего больше всего вам хочется ее предостеречь?

— От пустой траты времени. Это и мне свойственно. Иногда остановишься: боже мой, что я делаю, ведь его не вернуть! И в картинах, бывает, снимаешься таких, что только и мечтаешь поскорее закончить и забыть, как страшный сон. Знаете, по какому признаку легче всего определить, хороший фильм или плохой? По банкету после премьеры. Если веселятся до упаду — плохая картина. Безошибочно. А после «Обыкновенного чуда» за столом сидели, помните, кто там снимался — самые смешные люди Советского Союза — и горевали так, будто случилось что-то непоправимое. И после картины Захарова «Дом, который построил Свифт», где, я считаю, лучшая моя роль (потрясающая эволюция: от скотины, одноклеточного существа — к Гулливеру, а потом — к Свифту), все сидели в тоске и не верили, что все кончилось и надо расставаться.

— Но это — печаль после финала. А есть ли другая — по тому, что еще не произошло?

— К сожалению, нет таких тридцатилетних режиссеров и сценаристов, которые могли бы рассказать о проблемах нашего поколения. В этом смысле Янковскому везет больше, он с теми, у кого снимается, имеет возможность говорить о том, что всех их, сорокалетних, волнует. Актеры моего возраста такой возможности пока лишены.

В настоящем театре зритель обязательно становится соучастником сценического действа, именно поэтому спектакль может потрясать куда сильнее, чем кино или телевидение. Наверное, именно за этим духовным, нравственным потрясением приходят люди в театр. Скажем, после спектакля «Жестокие игры» подошел ко мне человек, стал благодарить и что-то сбивчиво рассказывать. Я понял, что у него были сложные отношения с родными, с матерью, отцом… Спектакль заставил его задуматься о том, что нет никого ближе людей, подаривших тебе жизнь. Изменилось его отношение к родителям, к родственникам. Ради этого стоит работать…

После спектакля «В списках не значился» получил письмо от женщин-фронтовичек: «Спасибо за ваш спектакль. Мы поняли, что молодые помнят нас, помнят наш подвиг…» Стоит работать ради внимательных глаз зрителя, глаз, полных слез, удивительной тишины наполненного зрительного зала…

Однажды к нам на «Оптимистическую трагедию» пришли режиссер и сценарист из Югославии. После спектакля они признались, что не все поняли, не все сюжетные коллизии осознали до конца…

Конечно, слово в театре играет огромную роль, и все же спектакль — это не просто передача информации. Воздух спектакля, атмосфера, его дух понятны всем. Уверен: язык настоящего театра интернационален…

В последнее время, вероятно под влиянием моих киноролей, у зрителей сложилось не очень правильное представление обо мне. Меня представляют этаким киногероем, суперменом. Я пытаюсь это представление изменить, хотя зритель идет на это очень неохотно. После телефильма «Формула любви», где я сыграл острохарактерную комедийную роль, — меня засыпали письмами с вопросом, зачем я это сделал. Думаю, человек любой творческой профессии должен стремиться сделать что-то неожиданное, непривычное. Мне кажется, популярность не в том, чтобы они шли на фильм или спектакль, ожидая, чем ты их сейчас удивишь. В творчестве нужно быть непредсказуемым…

…Все-таки тридцать три года — критический для мужчины возраст. Надоело быть вечным романтически обаятельным героем. Пора заняться серьезным делом. Есть новые роли, более глубокие, особенно в театре. На них и хочется сосредоточиться… Вообще в будущем году буду больше внимания уделять театру. А то в этом году я с кино «погорячился» — снялся в семи картинах. Очень интересной была роль в новом фильме Балаяна «Храни меня, мой талисман». Не менее интересная, хотя и совсем другого плана, работа в музыкальном фильме Гинзбурга «Путешествие будет приятным». Там много музыки, а несколько песен я исполняю сам…

Очень забавные истории происходят со мной до сих пор благодаря песне Геннадия Гладкова «Уно моменто», из фильма «Формула любви». Кстати сказать, «слова» этой песни придумал Марк Захаров. Мы, Семен Фарада и я, никак не рассчитывали на такой прямо-таки шквальный успех… Теперь, если меня останавливают инспекторы ГАИ, то, не заглядывая в документы, узнают: «A-а… “уно моменто”»… И хотя я не считаю себя певцом, а тем более одаренным, есть предложение от «Мелодии» записать пластинку с песнями в моем исполнении…

В этом году мы ездили на гастроли в Грецию, так вот, одно из самых ярких впечатлений от поездки — мое «общение» с лошадью в спектакле «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Его мы играли на импровизированной сцене в горном каньоне. По сюжету пьесы я должен скакать на коне, желательно настоящем. Нам привели лошадь, сказали — спокойная. Оказалось… самая спокойная в мире. У меня было впечатление, что она видела первый олимпийский огонь. В ее грустных глазах читалась немая просьба: «Пожалуйста, не садись…» А уж галопом она отказывалась двигаться наотрез. Так и пришлось «скакать» быстрым шагом…