Россия и Европа-т.3 - Александр Янов

Колеров М. Цит. соч. С. 149.

стрелять первыми... Если судить по результатам, то имела место этни­ческая чистка, в которой жертвами стали сербы». И в завершение заметил: «Я считаю, что роль европейских держав (включая Россию) в балканских событиях 90-х - это позор в истории человечества».

С точки зрения фактической тут несколько ошибок сразу. Действительно, первые колонны беженцев появились на косовских дорогах после наступления югославской армии в октябре 1998 года. Тогда 250 тысяч косоваров-католиков ушли вслед за своим архиепис­копом в изгнание в Македонию. Именно это и заставило Европу зашевелиться и созвать в феврале 1999-го международную конфе­ренцию в Рамбуйе. Там Милошевичу и был предъявлен ультиматум - либо он восстановит в Косово автономию, которую произвольно отменил в 1989-м, либо в Косово будут введены войска НАТО.

Но вопрос-то мой был о другом. О том, что в ответ на февраль­ский ультиматум югославская армия посреди зимы приступила к изгнанию из Косово почти полутора миллионов (!) косоваров. Это правда, большую их часть увезли в Албанию по железной дороге в таких же вагонах для скота, в каких при Сталине вывозили народы Северного Кавказа и Крыма. Только на полтора миллиона человек вагонов не хватило. Вот тех, кто остался, и гнали по косовским доро­гам в Албанию, где никто их не ждал и не собирался принимать. И бездомными оказались эти люди вовсе не «из опасений», как в октябре 1998-го, но потому, что армия, исполняя приказ своего глав­нокомандующего, дома их сожглс^

Замысел Милошевича после Рамбуйе был совершенно прозра­чен: полностью очистить провинцию от косоваров (хотя численность их по отношению к сербам равнялась 10:1 уже в 1968 году, когда Тито дал Косово статус автономии). Вот этой страшной операции и пред­назначены были положить конец бомбардировки стратегических объектов Сербии. А как еще можно было её остановить? Или вообще не было нужды её останавливать? Пусть гибнут чужие дети? Примечательно, что критик этого «позора в истории человечества», как и все российские критики, не предложил никакой альтернативы воздушной кампании НАТО.

А партизаны Армии освобождения Косово, между прочим, никак

не могли «начать стрелять первыми». По простой причине: их и в помине не было прежде, чем Милошевич, намеренно провоцируя вооруженное сопротивление, отменил автономию и ввел в Косово прямое президентское правление. Я не говорю уже о том, что на пер­вых порах самой влиятельной политической силой была в Приштине Лига демократического Косово под руководством последователя Ганди и пацифиста Ибрагима Руговы. И добивалась она вовсе не независимости, а всего лишь восстановления автономии. Её-то авто­ритет и подорвал своими зверствами Милошевич. В журнале «Форин афферс» один из руководителей партизанской армии так объяснил её появление американскому корреспонденту: «Хватит с нас всех этих албанских интеллектуалов, журналистов и дипломатов из Приштины. Они не спасли наших детей и женщин. Пришла наша оче­редь»73.

Теперь о главном. Я отнюдь не оправдываю поведение европей­ских держав в косовской трагедии. Речь может идти лишь о том, какие из них виноваты в ней больше, какие меньше. Прибегнем к простой метафоре. Допустим, горит в деревне чей-то запертый на замок дом. В доме задыхаются дети, а вокруг бестолково мечутся соседи и спорят между собою, как их лучше спасать. Спор кончается тем, что решают, наконец, дверь взломать. А потом вдруг обнаружи­вается, что у одного из соседей всё это время был в кармане ключ от дома - и детей можно было спасти.

Проще простого обвинить в трагедии сразу всех соседей, как и делает мой собеседник: все, мол, одним мирром мазаны. Но не означает ли это попытку освободить от моральной ответственности именно того, кто мог предотвратить трагедию?

Глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

«с того берега»

Другой мой собеседник объяснил разницу в восприятии косовской контроверзы в России и в осталь-

Otrpt

73 Foreign Affairs. 1999. May-June. P. 32.

ном мире «информационным железным занавесом». Вот его пози­ция: «Моё мнение о косовском конфликте сложилось во время рабо­ты в США на основе постоянных си-эн-эновских картинок - о страда­ниях беженцев, о зверствах сербской полиции, изгонявшей их из домов, о маленьких детях, замерзавших при переходе через горы. Оно подкреплялось многочисленными интервью с пострадавшими, рассказами корреспондентов и моих же коллег, участвовавших в гуманитарных миссиях. Я, конечно же, не был в плену мифов о том, что Америка выкрутила руки европейцам, заставив их присоеди­ниться к военным действиям. Ведь со мной работали коллеги бук­вально из всех европейских государств, и я отлично представлял себе настроения в их странах. Дядя моей коллеги-шотландки пытал­ся даже записаться добровольцем в британский контингент. И он был не один.

Но в России-то видели совсем другие картинки: как американ­ские самолеты ни с того ни с сего стали бомбить сербов. Просто чтобы показать - кто в доме хозяин. Бесчисленные кадры разрушен­ных домов и больниц, тысячи интервью с очевидцами с той стороны. И никаких кадров о массовом изгнании косоваров, о муках детей, конечно же, не показывали. То есть это проскальзывало в пропорции 1:1000 и, естественно, терялось с точки зрения информационного воздействия. Неудивительно, что даже у интеллигенции сформиро­валось на чисто эмоциональном уровне совсем иное отношение к косовской проблеме, чем на Западе. А это самое важное. Это - в подкорке. Если люди убеждены, что одна сторона - «плохие парни», а другая - «хорошие», переубедить их рациональными аргу­ментами задача неблагодарная. Это как в футболе - убедить кого-то стать болельщиком другой команды».

Сильная точка зрения, верно? Так оно, по-видимому, и было. Единственное, чего здесь не хватает - ответа на вопрос: откуда взял­ся этот «информационный железный занавес» в 1999 году? Ведь политически рухнул он еще десятилетием раньше. И тотального конт­роля над федеральным телевидением, как в 2000-е, тоже еще не было. Не сговорились же, в самом деле, руководители всех феде­ральных каналов не показывать страдания детей на косовских доро-

гах! Но ведь не показывали. То, от чего с ума сходил остальной мир, оставило их почему-то равнодушными. Почему?

Неужели для усиления драматического эффекта, чтобы, когда начались бомбежки, выглядели они, как говорит мой собеседник, «ни с того ни с сего»? Или прав Колеров и «общественное мнение действительно ждало этой последней точки, когда сам Запад надает по щекам своей пятой колонне»?

Глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

пороховницы

Как бы то ни было, на Крымскую войну это «про­буждение» московской публики в 1999 Г°ДУ> слава богу, не тянуло - по многим причинам, обсуждать которые здесь нет смысла. Не последнюю роль, впрочем, сыграло в этом одно непредвиденное организаторами патриотической истерии обстоятельство: оказалось, что не все, причисляющие себя к национал-либералам, ведут свою родословную от Уварова. Вотлишь один пример.

Дмитрий Шушарин характеризует себя как «националиста, либе­рала, человека правых взглядов»74. Колеров, естественно, ловит его на противоречии: «Ты назвал себя националистом. При этом многие говорят о наблюдаемом сейчас националистическом возрождении, которое связывают с переживанием косовского кризиса. Но я помню, что в дни косовского кризиса ты менее всего выступал с осуждением американской политики в отношении Косово, а больше фокусировался на проблемах югославского режима, который при­вел страну к этому кризису. То есть в тот майский день русского национализма ты оказался не со своим народом»75.

Шушарин ответил на удивление по-чаадаевски: «Сербы - не мой народ... я считаю нормальным фокусироваться не на том, что делает Америка, а на том, что делает Россия. А её действия... оказались в стороне от всего происходящего»76. Он даже сравнил режим

КолеровМ. Цит. соч. С.72.

Там же. С. 71 (выделено мною - АЛ.)

Чаадаевские

Там же.

Милошевича с гитлеровским. Но оскорбленный в лучших чувствах Колеров не примирился, конечно, с таким очевидным поруганием своей святыни. Тем более, что в запасе у него был еще всепобеж­дающий, по его мнению, аргумент: «Россия, наверное, все-таки под­держивала не Милошевича, а свою идентичность, потому что, на мой взгляд, с полным основанием понимала, что для Запада нет разни­цы - Югославия или Россия, просто Югославия доступна для изнаси­лования, а Россия пока нет»77.

«Никогда не была и не будет, - стоял на своем отступник. - Подобного рода национальная логика самоидентификации свиде­тельствует о самоуничижении... В случае с Косово мы совершенно напрасно идентифицировали себя с сербами. Почему, собственно, мы должны считать, что у нас больше общего с ними, нежели с нем­цами, французами или американцами?.. Такая политика не рацио­нальная и в конечном счете не национальная»78.