Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Потом, когда я вернулась в театр, Завадский сказал Ирине Сергеевне: «Ирина, посмотри, пусть она тебе сдаст роль Катерины Ивановны. Пусть произнесёт монолог, и ты скажешь мне, сможет она играть или не сможет, выходит у неё или нет». Я выучила монолог, я перечитала много книг о Фёдоре Михайловиче Достоевском. Читала про Анну Григорьевну Сниткину, его жену, её дневники, и поняла, что, наверное, он писал с её образа. Я узнала, что Анна Григорьевна говорила мелко-мелко и с придыханием. И я подумала: Катерина Ивановна могла говорить точно так же. И взяла чуть-чуть эту окрасочку.

И я пришла сдавать роль к Ирине Сергеевне домой. У неё сидела Варвара Сошальская, не помню, дымили они сигаретами или нет. Квартира была маленькая. Входная дверь, маленький узкий коридор, ведущий на кухню. В комнате места не было. А между коридором и кухней – один метр.

Они сидели в комнате, а я в этом полукоридоре сдавала роль Катерины Ивановны. На площади в один метр! Мне надо было по роли упасть в обморок, и я падала…

Потом я очень прилично играла Катерину Ивановну. Были хорошие рецензии. И меня сверлила мысль: как-то надо вернуть себе эту роль, которую мы играли в очередь с Ириной Павловной Карташовой. Мне необходимо было вернуть себе эту роль!

Однажды Плятт сказал фразу: «Бывают такие минуты у артиста, когда он не то что забывает себя, он взлетает…» Наверное, у меня был такой вариант. Потом мы приехали во Львов. К тому времени уже все оценили, что я прилично делаю свою роль. Когда я играла во Львове, мне кто-то с балкона крикнул «браво». И потом, уже в Москве, Завадский остановил меня и спросил: «Ну, как у вас прошли гастроли?» – «Юрий Александрович, очень хорошо… (я, конечно, не смогла промолчать). Мне после монолога кричали „браво”». Он сказал: «Очень плохо!» – и пошёл. Потом добавил: «Это же не цирк и не эстрада. Это очень плохо». Я была немножко посажена на место.

Фаина Георгиевна Раневская в доме Ирины Сергеевны была как своя. По-моему, в безденежные годы она кормила эту семью. Однажды Фаина Георгиевна, когда Павла Леонтьевна уже лежала в больнице, с горечью сказала: «Эти сволочи так бросили её на кровать…»

А она ходила к ней в больницу каждый день. И в один из своих последних приходов Фаина услышала от Павлы Леонтьевны слова: «Фаина, ты талант». Она от своей учительницы дождалась признания. Павла Леонтьевна не бросалась такими словами.

Когда Ирина Сергеевна репетировала «Дядюшкин сон», Фаина Георгиевна, видимо, на правах родственницы делала всё время замечания Ирине Сергеевне: то Михайлов не так играет, то одно не так, то другое, то тут она не согласна, то там. Ирину жалели, говорили, что Фаина пьёт её кровь. Отголоски этих разговоров доходили и до меня.

И Ирина Сергеевна всё терпела, курила и держалась из последних сил. Однажды Фаина ей сказала: «Ирочка, я вижу, как тебе со мной тяжело, я больше не буду тебе ничего говорить. Выпускай спектакль как можешь. А вообще слово „не согласна” я больше не скажу». Репетиции подходили к концу.

Ирина Сергеевна ставила финал. Она придумала сделать такой «язык» из чёрного материала, такую узкую кулису, которая висела в середине сцены. Все персонажи выбегали из одной кулисы, пробегали через сцену по этому «языку» и убегали. Фаина сидела в зале в третьем или четвёртом ряду, а Ирина Сергеевна, как обычно, в середине, в проходе, в седьмом или восьмом ряду за режиссёрским столиком с лампой. Все пробегали и убегали, пробегали и убегали. А конец «языка» лежал немножко на полу. Ирина Сергеевна просила, чтобы пробегали по этому языку.

И Фаина тоже должна была пробегать, но она сидела и смотрела, как все это делают. Последняя перед Фаиной бежала Варвара Сошальская. Варвара побежала и остановилась, Ирина Сергеевна ей сказала: «Ну, Варвара, сделай какую-нибудь фигуру, как будто ты прислушиваешься…» Пока Варвара делала одну фигуру, другую, мальчик, который сидел на колосниках и в определённый момент должен был поднимать этот «язык», ждал.

Вдруг произошло непредвиденное: у Варвары каблук зацепился за ткань «языка». Материал был гнилой и прорвался. Варвара вроде как должна бежать, но не может двинуться с места. Второй режиссёр, который сидит на пульте, не заметил, что она застряла в этом «языке», дал мальчику команду поднимать.

Тут надо сказать, что все мы были в кринолинах. Злополучный «язык» пошёл вверх, нога Сошальской застряла в дырке, юбка задралась, Варвара повисла, как кукла, и этот «язык» стали поднимать высоко над сценой. Мы все, которые сидели и стояли на сцене, стали орать. Второй режиссёр не мог понять, потому что не видел, что происходит.

Варвара болталась с открытыми голыми ногами, а колосник всё поднимался. Пока второй режиссёр на пульте сообразил, пока мальчик нашёл нужную кнопку, колосник взлетел совсем высоко, почти на высоту четырёхэтажного дома. Вся сцена орала, все ждали, что Варвара сейчас грохнется вниз. Это было непередаваемо. Наконец к всеобщему облегчению колосник постепенно начал спускаться. Когда он достиг сцены, Сошальская тут же упала в обморок на наши руки.

Это даже не я, но это я. «Дядюшкин сон» – Зина

Варвару освободили, вытащили каблук из «языка» и потащили её, бесчувственную, за кулисы. Фаина повернулась к Ирине Сергеевне и сказала: «Ирочка, я на эту мизансцену не согласна».

Фаина Георгиевна впервые после данного Ирине Сергеевне обещания помалкивать и не произносить своего знаменитого «я не согласна» не смогла себя сдержать. Потом, конечно, все хохотали. Это слышал Гена Бортников.

А Ирина, конечно, сидела бледная, потому что она понимала, что Варвара чудом спаслась. Варвара была умница, она не подняла никакого скандала. Ну, мальчик-техник ошибся, второй режиссёр ошибся. А она держалась на руках…

Вспоминаю последние дни Варвары Сошальской. Она уже не играла в театре. Я как-то привезла арбуз из Крыма и собралась к ней. Она была одета в одно из своих лучших платьев, на шее – бусы. Меня это потрясло. Я вскричала: «Варвара, миленькая, это вы ради меня так оделись?» – «Как же, конечно, я же тебя ждала в гости». По-моему, выпили по стопочке, разрезали арбуз.

Если бы всё вернуть назад! Сейчас бы я предложила деньги, а тогда постеснялась. Я этого не смогла сделать. Боялась обидеть великую актрису. И конечно, мне не дано было знать, что это была наша последняя встреча.

Варвара никогда не делала замечаний своему сыну Володе, в отличие от меня, не скупившейся поучать дочь. Однажды я пожаловалась на Ксюшу, а Варвара мне сказала в ответ: «Это ты так её воспитала». Я обиделась, конечно, но сейчас я всё больше вспоминаю её слова и думаю, что, возможно, она не так уж ошибалась.