Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков

По пути к берегу Нелюбин забежал на позицию минометчиков. Случилось то, чего он боялся больше всего. Из трех минометов во время бомбежки уцелел только один, который успели перетащить на запасную позицию. Двое из группы Сороковетова лежали под ольхой. Они уже ни в чем не нуждались. У одного осколком снесло половину лица. Другому оторвало ноги, которые, неестественно развернутые, лежали рядом с телом, видимо, держась на сухожилиях. Тут же, в квадратном просторном ровике, лежали, приткнутые друг к другу, раненые. Среди них Нелюбин не сразу узнал Сороковетова.

— Сидор! Ты что! Сидор… — Нелюбин ощупывал его забинтованную голову. На белой плотной марле уже начали проступать алые подплывы. — Как же я теперь без тебя? А, Сидор?

— Ты меня, Кондрат, прости. — Синие одеревеневшие губы Сороковетова двигались медленно, с остановками после каждого слова. — Емельянов управится. Я ему приказал… Не отходить от тебя…

— Эх, Сидор, Сидор…

— Отвоевался я, видать, Кондрат. Мин еще порядочно. А ты, Кондрат, все жалел…

Внизу, в устьях, и дальше, по всему побережью гудело, ревело и рвалось так, что, казалось, от частых взрывов вода в Днепре расступилась, и теперь бомбы рвутся уже на дне, расплескивая последний ил и иссушая оставшиеся кое-где редкие бочажины. Нелюбин понял, что его мучит жажда и достал из кармана шинели фляжку. На ходу отхлебнул и сунул обратно.

То, что он через мгновение увидел, повергло его в ужас. Руки задрожали, и Кондратий Герасимович снова потянулся к фляжке.

Днепр как шел своими полными водами вниз, с севера на юг, от истоков к устьям, так и продолжал идти. А вот полка ни на косе, ни на воде Нелюбин не увидел. Под обрывом лежали истерзанные тела примерно двух десятков бойцов. Левее, в устьях оврага, копошились еще столько же. Видимо, это были те, кто смог уйти или уползти из-под обрыва. Большинство из них были ранены или контужены. По реке плыли бревна, опустевшие плоты и плотики, обломки досок. Песчаная коса, изрытая глубокими воронками, уже не походила на ту, прежнюю, переходившую в отмель, по которой Седьмая рота, укрываемая туманом и тишиной, совсем недавно выбиралась на желанный берег. Не увидел Нелюбин и острова, где он оставил пулеметный расчет. «Лаптежники» буквально срыли его тяжелыми бомбами. Погибли, видать, и Москвин, и Фаткуллин. Вот тебе и подмога пришла…

Переправившихся через Днепр первыми встретили бойцы Седьмой роты, окопавшиеся возле самой косы.

Тут же начали перевязывать раненых. Из шестидесяти четырех человек, уцелевших после переправы, способных держать оружие едва набралось двадцать. У многих не оказалось оружия. Либо утонуло, либо потеряли во время бомбежки. Нелюбин тут же приказал раздать винтовки убитых, а также трофеи, захваченные разведчиками. Среди вновь прибывших были два лейтенанта. Нелюбин разделил бойцов на два взвода, назначил лейтенантов взводными и поставил их вторым эшелоном в горловине оврага. Первую атаку он ждал именно оттуда, со стороны деревни, откуда противник мог незаметно подобраться на расстояние пистолетного выстрела.

И действительно, несколько раз там видели разведгруппы, которые старались подойти как можно ближе. Огня они не открывали, пытались вести наблюдение. Так же тихо и скрытно, без единого выстрела, отходили, когда по ним открывали огонь. Потом появился снайпер. После первого же выстрела его срезали из пулемета Горюнова. Этот пулемет сняли с единственного уцелевшего плотика, прибившегося к правому берегу. Разведчики из боевого охранения предположили, что приплыл он с верховьев. Там тоже «лаптежники» разбомбили переправу. Ветер дул с востока, принося с реки все звуки и запахи. Вот и прибивало теперь холодной днепровской волной к изуродованной воронками песчаной косе то труп лошади, то обрывок красноармейской телогрейки, то бревно, изрубленное осколками. Точно так же прибило и дощатый плотик, на котором, свесившись окровавленной головой в бурую прибрежную воду, лежал боец в новенькой шинели с новенькими погонами, видимо, пулеметчик. Разведчики срезали веревочный крепеж и сняли пулемет с порядочным запасом патронов. Плотик с телом незнакомого пулеметчика на всякий случай затащили на песчаный берег.

Но атаковать засевшую в овраге роту немцы не стали. Может, потому, что не видели в ней особой опасности. И то, как они разделались с двумя батальонами стрелкового полка, подтверждало это предположение. А может, какое-то время им, занятым ликвидацией более опасных вклинений, было не до роты Нелюбина.

Полк начал переправу двумя батальонами. Третий, вместе со штабом, тыловыми и хозяйственными обозами уже грузился на плоты в плавнях на левом берегу, когда налетели самолеты.

Обежав овраг и убедившись в том, что для организации круговой обороны сделано все, что можно, старший лейтенант вернулся на НП и вдруг вспомнил, что собирался написать письмо домой. Судя по поступавшим сводкам, северное крыло Западного фронта освободило Вязьму, Рославль, Ельню, Смоленск. А значит, и его родные Нелюбичи, скорее всего, тоже освобождены. Письмо домой он послал давно, еще месяц назад, когда под Рославлем шли бои. Думал так: полежит его треугольник где-нибудь в мешке у почтальона, подождет своего часа, а там, когда местность, указанную в адресе, окончательно очистят от немцев, письмо и пойдет прямым и скорым ходом туда, куда надо. Но ответа не последовало. Рославль, как сообщили вскоре, освободили 25 сентября. Прошел уже почти месяц, но из Нелюбичей никто ему не ответил. Может, угнали народ на запад? Тогда надо ждать. Кто-нибудь да появится. Прочитают и его весточку. И отпишут. Не свои, так соседи. Сообщат, что да как. Надо ждать. В полевой сумке у Нелюбина лежало письмо от Сашки Воронцова. Не забыл старика Курсант! А он ему — все никак.

Нелюбин сел под деревом, примостил на коленке полевую сумку, достал тетрадь и карандаш и начал писать. Получилось быстро. В конце Кондратий Герасимович добавил такие строки:

«А если что со мной случится непредвиденное, вроде гибели на фронте борьбы с немецким фашизмом, то прошу тебя, дорогой мой друг и однополчанин, навестить моих родных и все им обо мне самое лучшее рассказать. О том же, что я не нашел Авдея, никому ни словам не проговорись. Тела его мертвого я не видел. Значит, живой. Если же он живой, расскажи ему, что я его искал. Пусть сынок знает, что я его не бросил. С фронтовым приветом — Кондратий Герасимович Нелюбин. Смерть немецким оккупантам! Да здравствует Красная Армия и наша Советская Родина!»

Последние слова он написал не только для военной цензуры, он так сейчас действительно чувствовал. Слова шли от души.

Быстро сложил листок в треугольник, надписал адрес и сунул письмо за голенище. И бойцы, и трофейщики знают, где убитые хранят последние весточки, подумал он уже успокоенно.

До вечера немцы все же провели несколько атак, стараясь выбить из оврага переправившихся через реку. Вначале кидали мины. Но уцелевшие деревья делали минометный обстрел малоэффективным. Потом подвели полевую гаубицу и начали бить вдоль оврага 150-мм снарядами. Но огонь оказался, во-первых, слепым, а во-вторых, корректировщики-артиллеристы вскоре засекли ее, передали точные координаты, и первым же залпом из-за реки гаубицу разнесло в клочья вместе с расчетом.

Спустя какое-то время, когда немцы затихли, прилетела пара Ил-2. «Горбатые» вынырнули откуда-то со стороны города. Видимо, там, на плацдарме штрафников, работала основная группа, а сюда, чтобы не оставлять без поддержки и Седьмую роту, направили пару. Их внимание сразу привлекла деревня и участок дороги к лесному массиву, где то и дело сновали грузовики. Через несколько минут там все горело и плавилось.

Бойцы, утром пережившие бомбежку, стиснув зубы, со злорадством следили за тем, как «горбатые» уходят на очередной вираж, как выбирают цель, ныряют к земле, едва не касаясь верхушек деревьев, и как следом за ними растут огненные вспышки и черные султаны взрывов.

— Молодцы, сталинские соколы! — кричал бронебойщик Овсянников. — Прощаю! Дайте им еще! Все прощаю! Дайте еще, братки!

Письмо лежало за голенищем сапога. Старший лейтенант Нелюбин чувствовал его не только лодыжкой, но и всем существом. Теперь он был готов на все и ничего не боялся. Он знал, что если произойдет самое худшее, что случается с солдатом на войне, он не умрет весь. Душа солдата, пока он следует долгу и принятой присяге, бессмертна. Как и слова, и мысли, запечатленные в наспех набросанном письме. И все это полетит за Днепр, чтобы отыскать тех, кто его помнит и любит и к кому он обратил последний зов и надежду.

Глава десятая

Когда они встретились снова, Воронцов внимательно посмотрел в глаза и спросил:

— Анна Витальевна, скажите, Георгий Алексеевич здесь? — И, не дожидаясь ответа и видя, как вздрогнули ее ресницы и напряглись плечи, сказал: — Мне нужно повидаться с ним. Это очень важно.