Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков

— До ночи потерпи, ротный. Ночью вас сменим. А тебя, Кондратий Герасимович, будем представлять к званию Героя Советского Союза.

— Это дело ваше, товарищ полковник. А нам бы сюда бинтов побольше… — И Нелюбин растерянно положил на рычаг вмиг отяжелевшую трубку.

Он вдруг понял, что до вечера, даже до ночи, как сказал полковник Колчин, продержаться будет очень тяжело. Если вообще возможно — с израненной ротой, с ограниченным боезапасом. Одна надежда на артиллеристов. И Нелюбин, по-бабьи подхватив полы шинели, побежал вверх, к обрыву, где оборудовали НП артиллеристы.

Нелюбин поднялся к окопу артиллеристов и первым делом выглянул через бруствер — надо было осмотреться, понять, что происходит в деревне и на немецких позициях вдоль берега. Немцы молчали. Но продолжали усиленно копошиться у дороги. «Самое время ударить по нашему оврагу, воспользоваться успешным налетом пикировщиков», — подумал Кондратий Герасимович и спрятал за пазуху бинокль. Артиллеристы будто и не видели его, сидели в окопе и переговаривались, таскали ножами из глубокой банки куски тушенки.

— Была бы связь с левым берегом, дело пошло бы куда вернее, — сказал один из них.

— Есть, ребятушки. Наладили. Я только что с полковником Колчиным разговаривал, — тут же вмешался в разговор Нелюбин.

— Давай сюда своего связиста, старлей! Давай живее!

— Что, ребятушки, значит, подержимся еще?

— Обязательно.

— Тогда вот куда киньте — на деревню. И на березняк, что правее дороги. Они оттуда резервы подводят и в березняке накапливаются. — И Нелюбин протянул капитану бинокль, но тот отстранил его руку.

— Видим, старлей, видим. Сейчас гаубицы несколько залпов дадут по тому березняку. И — беглым по деревне. Чтобы там не вздумали прятаться.

— Только в овраг их не загоните. Нам тут самим места маловато.

— В овраг сам не пускай. — И капитан-артиллерист, отвечая на шутку, в первый раз улыбнулся.

Нелюбин пригляделся к нему: лет тридцати, не больше, одежда с иголочки, будто только что со склада. И подумал: видать, штабной. Вот и жмется в окоп при каждом выстреле. Непривычно под пулями. Страшно. А кому тут, на чужом берегу, не страшно? Вон, у связиста руки как дрожат. Хотя воюет в Седьмой с самой Вытебети, со штрафной. Не такое повидал. Но тут — плацдарм. Дело гиблое. Полк застрял. Один батальон от полка остался. Да Седьмая рота. «Лаптежники» и дивизию так расколошматят, если сунется. Потому и не торопится с переправой дивизия. А им тут, ектыть, сиди, судьбы жди… И Нелюбин, чтобы перебить нерадостные размышления, снова достал из-за пазухи бинокль.

— Ты с бруствера слезь, — все тем же глухим голосом сказал капитан-артиллерист. — Снайпер наш бугор пристрелял.

Так вот, значит, почему артиллеристы на карачках ползают по дну окопа. Снайпер появился. Немцы соображают быстро. Раз так прицельно лупят пушки с того берега, значит, огонь кто-то корректирует. Вот и отрядили стрелка, чтобы он отыскал наблюдателя и одним точным выстрелом сбил прицел артиллеристов. Эх, ектыть, Сидор меня подвел как, подумал Нелюбин. Как ты себя, Сидор, подвел. Но один миномет все же уцелел, и при нем живой и невредимый Емельянов.

— Откуда ж он бьет?

— А хрен его знает. — Капитан-артиллерист возился с аппаратом. — Откуда-то из деревни.

— Сейчас мы его успокоим.

— Только вот что, старлей, перебирайтесь-ка куда-нибудь в другое место. А то сейчас снайпером увлечетесь, наш НП демаскируете. Не хватало нам тут еще парочки «лаптежников».

На замечание капитана-артиллериста Нелюбин не обиделся. На плацдарме все равно командовал он, командир Седьмой роты. А артиллеристам надо делать свое дело. Как без этого? Без их поддержки сковырнут в Днепр первой же атакой.

Нелюбин пощупал край письма за голенищем. Оно оказалось на месте. Вот и хорошо, подумал успокоенно, вот и ладно, хоть одно надежно…

Внизу, у тропы, где обосновался последний минометный расчет, кого-то перевязывали. Раненый мотал мокрой головой, отпихивал державших его минометчиков.

— Что тут, Емельянов? Кого ранило?

— Да вот, товарищ старший лейтенант, Фаткуллин приплыл! На бревне…

Только теперь Нелюбин увидел немецкий пулемет с концом ленты, обмотанной вокруг дырчатого кожуха ствола.

— Что с ним?

— Осколок тащим, — тут же доложил Емельянов.

— Ну и что? Никак?

— А вон, сами посмотрите.

Осколок косо вошел в предплечье Фаткуллина и, по всему видать, сидел прочно.

— Разрезать бы пошире, — сказал санитар. — Тогда бы, может, подцепить можно было бы. Скользкий, не ухватить.

— Куда тут шире? Сосуды порежешь, коновал. Давай попробуй — зубами, — приказал Нелюбин. — У кого зубы крепкие?

— Да вон, у Емельянова — железные, — подсказал кто-то.

— Давай, минометчик!

Емельянов утер рукавом шинели губы, шаркнул ладонью по небритому подбородку, бережно приложился. Но вдруг посмотрел на ротного и сказал:

— Товарищ старший лейтенант, так нельзя.

— Что — нельзя?

— Без дезинфекции — нельзя. Врачи скальпель всегда в спирте полоскают. Чтобы ничего не занести, никакой заразы.

— Давай фляжку! — тут же приказал Нелюбин старшине.

Фляжка тут же нашлась. Из темноты передали чьи-то руки.

— На, пополоскай. Только внутрь — не смей.

— Что ж ее, выплевывать, что ли?

И Нелюбин, паче всего поощрявший бережливость, махнул рукой:

— Глотай. Разрешаю. Но чтобы дело исполнил не хуже доктора!

Емельянов старательно прополоскал рот.

— Ну что? Ухватился? — нетерпеливо торопили минометчика сгрудившиеся возле раненого.

Емельянов зло шевельнул губами и с силой дернул осколок. Плоский, величиной с палец, с острыми рваными краями, он чем-то походил на наконечник стрелы, найденный в земле и наполовину соржавевший. Емельянов выплюнул его в лужу, помыл и протянул Фаткуллину.

— На, пулеметчик. Это тебе награда от личного состава Седьмой роты. Другой тебе не положено.

Бойцы засмеялись. Кто-то протянул индивидуальный пакет, кто-то фляжку с недопитым глотком спирта, чтобы продезинфицировать рану. Характер Фаткуллина в роте знали: с таким ранением он окоп не покинет. На плацдарме появился еще один пулемет. Радовался и старший лейтенант Нелюбин, как председатель колхоза, которому в самый разгар сева, когда, казалось, провалены все сроки, прислали из МТС еще один трактор. Старенький, ремонтный, но все же таскающий плуг и бороны.

— Ну что, Фаткуллин, один выбрался? — спросил Нелюбин.

— Один, командир. Один. Москвина и еще двоих пулеметчик срезал. Уже на бревне. Не доплыли. А остальных — на острове. К нам из батальонов прибилось несколько человек. Раненых много. Санитары их туда вытаскивали. А самолеты как зашли…

Нелюбин выслушал рассказ пулеметчика и осторожно спросил:

— Как рука? Болит? В санчасть пойдешь? Или потерпишь?

— Командир, я в окоп пойду. Назначь мне второго номера, чтобы пулемет перетаскивал. А стрелять я сам буду.

— Спасибо тебе, Фаткуллин.

А вечером, после артиллерийского налета на деревню, на развилку дорог и рощицу, после, того, как утих в деревне пожар и умолкли крики и стоны раненых, Нелюбин прикорнул в окопе. Его так и сморило внезапным сном. Так засыпал он после покоса, когда, уже по высокому солнцу, на терпении и упорстве, добивал последнюю закраину луга и, повесив на березу косу, валился в шалаше на охапку вяленой травы. Дело сделано, а теперь можно и поспать…

Проснулся он, может, через час, от тишины и размеренного разговора, доносившегося из соседней ячейки. Беседовали двое. И в первые минуты он никак не мог уловить смысл разговора бойцов. Артиллеристы тоже спали. Уж они-то отработали сегодня на славу. Бодрствовали только в соседнем окопе — охранение несло службу.

— Скорее бы нас сменили, — донеслось оттуда.

Тянуло махорочным дымком. Уж как их немец в Днепре ни купал, а солдат табачок сухим сохранил. Вот теперь, среди тишины, потягивает родимую.

— Ротный говорил, что ночью…

— Да, два батальона — за несколько минут…

— Ну, им тоже досталось.

— Бьемся, бьемся, кишки один другому выпускаем и конца-краю этому нет…

— Будет конец. Вот только доживем ли мы до него.

— А это да. Нас-то все — вперед, на прорыв, на убой…

— Штрафные, что ж…

— Так мы ж уже не штрафные. Разве что бывшие…

— Штрафные бывшими не бывают.

— А это да. А ну-ка, дай и мне потянуть.

— Ты ж только что свою скурил?

— Дай, дай. Твоя слаще. Вот доживем до победы, встренемся где-нибудь и будем вспоминать, как «сорок» в сыром окопе делили…

— Да… А у нас сейчас под зябь пашут. Грачи по пахоте ходят. Перед отлетом. Черные, среди блестящих пластов… Картина!

— Эх, Кузьма, не трави душу. У вас пашут… А у нас что, не пашут, что ли? Только кому вот пахать? Бабы одни остались в деревне. Да старики. Да дети малые. Вот тебе и картина…