Маяковский едет по Союзу - Павел Лавут

— А почему здесь нельзя? — спрашивает Маяковский.

— Здесь для иностранцев, — таинственно-торжественным тоном преподнес официант.

— Странно, им можно, а нам нельзя, мы на задворках, что ли? Чем мы их хуже? Можно просто совместить и своих и гостей, наконец? Или предупредили бы, мы бы не стали подниматься на шестой этаж, — раздраженно внушал Маяковский. — Откажемся на время от роскошных блюд, — предлагает он, — и закажем скромные яичницы. Дело пяти минут.

Мы перешли в соседний зал. Вот тут только и начались настоящие муки голода. Неоднократно напоминали официанту, но тщетно. Владимир Владимирович не выдержал, вскочил с места и потребовал книгу жалоб. И это нигде и никогда не опубликованное произведение заняло целую страницу большого формата.

— Теперь пишите вы! — неожиданно предложил Маяковский, вручая мне свою ручку.

— Лучше вас я не напишу, что можно еще прибавить?

— Шут с вами, не пишите, лентяй, но расписаться подо мной вы обязаны!

— Это — пожалуйста. Жаль только, что не под стихами, но все равно — соавторство.

В Михайловском театре шли генеральные репетиции пьесы, вернее, композиции-инсценировки, сделанной по поэме «Хорошо!».

Еще в декабре 1926 года Управление ленинградскими академическими театрами обратилось к Маяковскому с предложением написать пьесу к 10-летию Октября. В апреле 1927 года он прочел в управлении первые восемь глав поэмы «Октябрь» (первоначальное название «Хорошо!»). Эти главы и легли в основу пьесы «Двадцать пятое октября 1917 года».

Представление было задумано как синтетическое: оно включало в себя музыку, хор, кино, радио и пояснительный авторский текст.

Летом этого года Маяковский ездил в Ленинград читать готовые главы комиссии академических театров по празднованию Октября, а в августе работал над композицией с режиссером Н. В. Смоличем, в Крыму.

Несколько раз он бывал на генеральных репетициях и остался недоволен.

В журнале «Рабочий и театр» Владимир Владимирович поместил заметку, в которой выражал все же уверенность, что спектакль получится. В те дни, решавшие судьбу спектакля, он, очевидно, колебался, огорчался, но надеялся. А перед отъездом в Москву сказал:

— Нет, это не то, надо сделать настоящую пьесу!

Премьера инсценировки состоялась 6 ноября. За три дня до этого Маяковский уехал из Ленинграда, тем самым, мне кажется, он выразил свое окончательное мнение о спектакле.

В РОДНЫЕ КРАЯ

Я знаю: глупость — эдемы и рай! Но если пелось про это, должно быть, Грузию, радостный край, подразумевали поэты.

Когда в Москве грянут морозы, в моих родных местах будет еще тепло. Люблю ездить на юг зимой. Если позволит время, задержусь в Грузии до нового года, — сказал Маяковский, собираясь в дорогу.

Владимир Владимирович, как всегда, деловит, подтянут. В ростовской гостинице он разложил свои вещи и первым делом отдал гладить костюм.

— Нельзя же в самом деле выходить на люди в мятом!

Выступление за выступлением: Ростов, Новочеркасск, Таганрог. Иногда по два-три раза в день. Любопытное совпадение: в Таганроге вечер состоялся в тот же день, что и в прошлом году и в том же самом клубе кожевников — 25 ноября. Нынешняя программа в основном включала новую поэму.

Слова поэта, обращенные в прошлом году к малочисленной аудитории, возымели свое действие: таганрожцы «выправили свою неловкость» — народу явилось вдвое больше, чем в прошлом году, и Владимир Владимирович воспринял это событие буквально с детской гордостью. Здесь же, после вечера, я получил экземпляр поэмы «Хорошо!» с авторской дарственной надписью. Потом книга исчезла. Произошло следующее.

Когда мы утром торопились на вокзал, к Маяковскому обратился молодой журналист с просьбой дать ему поэму, чтоб сегодня написать рецензию в местную газету.

Маяковский извинился:

— К сожалению, все экземпляры остались в Ростове. — Потом обрадовался: — А впрочем, есть выход! Павел Ильич, дайте, пожалуйста, товарищу ваш экземпляр.

Я замялся:

— Неудобно, с надписью.

— Подумаешь, надпись! Тем более завтра товарищ будет в Ростове и вам вернет.

Я согласился.

Спустя 37 лет, будучи в Таганроге, я напал на след моей книги и через посредника просил вернуть мне или хотя бы сообщить содержание надписи. Увы, у журналиста оказалась плохая память. Книга ко мне не вернулась.

В Ростове сказалась усталость. У Маяковского начинался грипп. А тут еще рецензия на поэму «Хорошо!» с оскорбительно-хлестким заголовком «Картонная поэма», появившаяся в газете «Советский юг». В ней было сказано, что Маяковский «не отразил революции» и что под его возгласом «Хорошо!» подпишется «любой обыватель». Рецензия кончалась словами:

«К 10-летней годовщине трудящиеся СССР преподнесли республике ценные подарки: электростанции, заводы, железные дороги.

Поэма Маяковского не принадлежит к такого рода подаркам.

Она скорее похожа на юбилейные, из дикта и картона, расцвеченные, приготовленные к празднику арки и павильоны.

Такая арка, как известно, недолговечна. Пройдет месяц-другой, арка отсыреет, потускнеет, поблекнет, встретит равнодушный взор прохожего».

В другой газете, «Молот», напечатан положительный отзыв:

«Хорошо!» — поэма, написанная обычным для Маяковского динамическим, сжатым, полным стремительности и в то же время своеобразной размеренности темпа языком, она блещет целым рядом образных, заражающих своим пафосом мест. Такие куски поэмы, как «С Лениным в башке, с наганом в руке», «Пою мою республику, пою»[28], и др. — это лучшее, что дал нам Маяковский.

Сочетание же пафосных частей с отдельными ироническими, сатирическими и даже лирическими стихами («Две морковинки несу за зеленый хвостик») — отличительная и удачная в смысле формы и выполнения особенность новой вещи Маяковского.

Но и этот отзыв не мог смягчить впечатления от «картонной поэмы». Владимир Владимирович мрачен.

— А может быть, поэма действительно плохая? — сказал он мне, когда мы покидали Ростов.

В армавирской гостинице Маяковский решил отлежаться до выступления.

— Пусть швейцар говорит всем, кто будет спрашивать, что меня нет дома. Быть может, полежу спокойно и почувствую себя лучше. Не срывать же вечер.

Но отдохнуть так и не удалось. Как ни уверял швейцар, что Маяковского нет, люди приходили и настойчиво стучали в дверь.

Маяковский не отзывался, но это не всегда помогало. Некоторые стучали так долго, что мне приходилось выходить и внушать: человек болен.

Самого настойчивого гостя он вынужден был все-таки принять. Им оказался заведующий книжным магазином. Он вошел, держа за руку мальчика: