Власть оружия - Виктор Ночкин

— Что? — скривила она губы. — Страшно мыться такой грязнуле? Не боись, от этого не помирают.

Йоля собралась с духом и попробовала воду пальцем:

— Горячо!

— Так только кажется. Сперва горячо, а как макнешься, хорошо будет, вылезать не захочешь. А, постой-ка. Давай ногу. Выше, выше задери, что мне — на карачках перед такой важной кралей ползать?

Йоля сперва не сообразила, о чем речь, но увидела в руках Ористиды знакомый ключ, подняла ногу на край лохани и подставила лодыжку. Тетка отстегнула оковы и кивнула:

— Давай теперя.

Тянуть дальше не было никакой возможности, уже ясно, что Ористида не отстанет, и Йоля, то и дело тяжко вздыхая, скинула башмаки и стала стягивать лохмотья. На влажном полу после нее оставались жирно-черные следы, а на лохани, куда ставила ногу, повис вязкий грязевой ком. Голой стоять перед Ористидой не хотелось, и Йоля, подвывая (горячо!), быстро погрузилась в воду. Чуть погодя ей пришлось признать правоту тетки, стало хорошо. Она улеглась, поджав ноги, закрыла глаза… и сама не заметила, как стала погружаться в дремоту. Проснулась от того, что в наполненной паром комнате раздались голоса. Йоля встрепенулась, дернулась, погрузилась с головой, над водой вскинулись ноги и плеснулись ворохом брызги. Ухватившись за борта лохани, она восстановила равновесие и, фыркая, высунула голову. Глаз она так и не открыла, боялась воды по-прежнему. Но и не видя, узнала голоса. В помещение сунулся Игнаш, а Ористида его гнала:

— Уйди, Мажуга, не след тебе глядеть на нее. Помоем, переоденем, тогда любуйся.

Ржавый уходя буркнул:

— Чего я там не видел… Девчонка и девчонка… Мы ж пока Лушу растили, так, знаешь же, всякого нагляделись.

— Вот именно, пока растили. Не стыди девку, я в ее годах уже первого вынашивала, так что…

Дальше оба вышли из мыльни, и Йоля не слыхала, что там было, когда Ористида вынашивала первого. Зато, проморгавшись наконец, увидела Лушу. Та сидела на табурете в углу и пялилась пустыми глазами. В руках держала вышивку — тряпочку, натянутую на деревянный обруч. Потом Луша опустила глаза и стала орудовать иглой, а там и Ористида вошла.

Йоля, поднялась в лохани и встала, обхватив себя руками.

— Не стой столбом, — прикрикнула тетка, — краник открой. Вон, сбоку, к углу смотрит. Вниз погляди, городская…

— Городская, — по-прежнему растягивая буквы, протянула Луша.

— Вот именно. Они, виш, Лушенька, в городе дикие все.

Йоля наконец сообразила, что должна отвернуть краник в борту лохани и выпустить воду. Нагнувшись, поразилась: она стояла среди грязи. Вода сделалась серо-буро-мутной. Отвернула медное колесико, грязная струйка весело ударила в пол и устремилась к сливу в углу.

— Вытереться-то дадите? — буркнула Йоля. В другой раз она бы что-то злое сказала, насчет того, что городские не дикие, а на самом деле дикие сами селюки, но вид грязной воды ее очень поразил, вот и смолчала.

— Куда тебе вытираться. Стой там. Я щас.

Ористида развернула носок блестящей стальной трубы, тоже с медным краном, и пустила воду в лохань. Йоля завизжала — вода оказалась ледяной. Тетка, не обращая внимания на крик, вывернула к лохани вторую трубу, оттуда потекла горячая вода. Подогревали ее в баке за стеной, Йоля только сейчас сообразила, что слышит, как гудит пламя. В Харькове-то привыкла к реву вентиляторов, вот и не заметила шума.

— Щас сызнова макнешься, — объяснила Ористида, — потом опять воду сменим, и так покуда не увидим, какова ты на самом деле, без грязи. Вот и познакомимся. Мажуга велел тебя отмыть, так я ужо исполню.

Воду меняли еще два раза. Наконец Ористида сочла, что подопечная вполне отмыта и протянула грубую холстину:

— Ну вот, уже получше стала, хоч на человека похожа, а то была прям зверь-мутафаг какой-то. Вытирайся. После одежу примеришь. А старое тряпье проще сжечь. Даже механику на ветошки не понесу, еще обидится.

Йоля не стала перечить, натянула рубаху и портки, все свежее, светленькое. Обновы ей не понравились, но если смываться, то в таком сподручнее. Это только в харьковских подземельях черные лохмотья не выделялись, а здесь светлое лучше. Ну и вообще спорить не хотелось, после мытья Йоля расслабилась. Потому не стала противиться, когда Ористида снова защелкнула на лодыжке цепь. Для этого тетке пришлось нагнуться, так что Йоля без труда стянула булавку, заколотую у Ористиды на воротнике, она давно на эту булавку глаз положила.

— Посиди, я сейчас обувку принесу, — велела Ористида.

Йоля, бренча цепью, присела на табурет рядом с молчаливой Лушей и заглянула в ее рукоделие. Странная девочка вышивала красной ниткой по белому узор из линий и треугольников, стежки ложились точно, будто их под линейку прочертили. Сперва Йоле показалось, что так оно и есть, но, как ни пялилась, нарисованных на полотне линий не разглядела.

— Ну и глаз у тебя! Наверное, ты и стреляешь здорово.

Луша подняла пустые глаза. Вряд ли она поняла, что означает похвала Йоли.

— Это приданое мне. Вот приедет суженый, увезет в свою хату, так и приданое уж готово будет. А ты тоже суженого ждешь?

— На кой мне суженый? Мне расширенный нужен! Вот такой, — Йоля показала руками, — не, вот такенный даже!

Пока Луша хлопала ресницами, явилась Ористида, принесла легкие кожаные сандалии:

— Обувай, да пойдем.

— А пожрать не будет?

— Мажуга сказал, чтоб тебя не кормили, потому что все едино сблюешь. Что ж еду переводить зазря?

— Голодать в этом доме мне, значит? — попыталась возмутиться Йоля. Но особого напора в голос не вложила, не смогла, разморило после мытья. — Жадные вы все, сиротке куска жалеете!

— Принеси Йоле покушать, — вдруг попросила Луша.

— Ладно, принесу чегось, — решила тетка, — но немного. Иди пока за мной.

Йоля, уже привычно подобрав цепь, побрела следом. По пути свернули в большую светлую комнату. Выбеленные стены казались красными от лучей закатного солнца, которые били в окошко. В комнате были шкафы, сундуки и стол со стульями, все тяжелое, из досок сбито, в городе таких вещиц не держали, столько дерева расходовать — это ж неправильно!

— Это чего ж такое красное? — удивилась девчонка. — Или горит чего?

— Солнце это, — отмахнулась тетка, — солнце под вечер такое бывает. Эх, дикая ты какая… Смотри вот, любуйся.

И сунула Йоле зеркало. А там — чужая какая-то! Йоля даже не сразу врубилась, что глядит на собственное отражение. Не могло у нее быть таких белых щек! Таких белых вообще не бывает, зеленые прям даже, а не белые. А если к окошку повернуться, то красные, потому что свет солнечный оттуда, из окошка. Волосы влажные, стрижены коротко, торчат как иголки во все стороны, волосы разве что да глаза остались прежние — черные. Только непривычно большие глаза сделались, на белом-то. Волосы клочками торчат, потому что ножом пряди отхватывала, а вместо зеркала обломок был, в нем и не разглядишь толком. А волосы нужно урезать, потому что для работы. За патлы любой ухватить может, когда работаешь.