Мегрэ и убийца - Жорж Сименон

— Не хотите выпить? — спросил Мегрэ, почувствовав сильную жажду. Он налил два стакана коньяка с водой и протянул один гостю. Тот жадно, залпом, осушил свой.

— Когда вы поняли, что с вами произошло?

— Вы мне верите, да?

— Верю.

— Я всегда был убежден, что мне никто не верит. Это сложилось незаметно. Время шло, и я чувствовал, что все больше отличаюсь от других. Поглаживая в кармане нож, я приговаривал: «Я совершил убийство. Никто об этом не знает». Мне даже захотелось все рассказать своим однокашникам, учителям, родителям, похвастаться своим подвигом. Потом однажды я вдруг заметил, что иду вдоль канала за девочкой. Это была дочь речников, возвращавшаяся к себе на баржу. Стояла зимняя ночь. Я подумал, что достаточно сделать несколько быстрых шагов, вынуть нож из кармана… Внезапно меня охватила дрожь. Я, не раздумывая, повернулся и добежал до первых домов, словно там было безопаснее…

— С тех пор часто с вами случалось такое?

— В детстве?

— Потом — тоже.

— Раз двадцать. В большинстве случаев жертву я заранее не выбирал. Просто шел, и вдруг в голову мне приходила мысль: «Я его убью». Позже я вспомнил, как в далеком детстве отец дал мне за что-то оплеуху и в качестве наказания отправил в детскую, а я проворчал: «Я его убью». Я думал так не только об отце. Врагом моим было все человечество, человек вообще. «Я его убью». Не дадите ли еще выпить?

Мегрэ налил гостю, заодно и себе.

— В каком возрасте вы уехали из Сент-Амана?

— В семнадцать. Я знал, что на бакалавра мне не сдать. Отец ничего не понимал и только с тревогой смотрел на меня. Хотел, чтобы я нанялся в типографию. Однажды ночью, ни слова не говоря, я забрал свой чемодан и скромные сбережения и ушел.

— И нож тоже!

— Да. Раз сто я хотел избавиться от него, но безуспешно. Не знаю — почему. Понимаете…

Ему не хватало слов. Чувствовалось, что он силится говорить как можно правдивее и точнее, но давалось это с трудом.

— Приехав в Париж, я поначалу голодал; мне случалось, как и многим, разгружать овощи на Центральном рынке. Я читал объявления и спешил туда, где предлагали работу. Так я попал в страховую контору.

— У вас были друзья?

— Нет. Я довольствовался тем, что время от времени ходил к уличным женщинам. Одна из них попыталась как-то вытащить у меня из бумажника деньги сверх оговоренных; я достал нож. Лоб мой покрылся потом. Ушел я от нее, шатаясь… Я понял, что не имею права жениться.

— Вам очень этого хотелось?

— Вы когда-нибудь жили в Париже один, без родителей, без друзей? Вам приходилось возвращаться к себе вечером, одному?

— Да.

— Тогда вы поймете. Мне не хотелось заводить друзей: я не мог быть с ними откровенным, не рискуя угодить в тюрьму до конца дней своих… Я пошел в библиотеку Святой Женевьевы. Вгрызаясь в труды по психиатрии, я надеялся найти объяснение. Конечно, мне не хватало начальных знаний. Стоило мне решить, что мой случай соответствует какому-то душевному расстройству, как я тут же обнаруживал, что того или иного симптома у меня нет. Меня постепенно охватывал ужас. «Я его убью»… В конце концов, как только эти слова срывались у меня с губ, я бросался домой, запирался и кидался в постель. Кажется, даже стонал. Однажды вечером, мой сосед, человек средних лет, постучался ко мне. Я машинально вытащил из кармана нож. «В чем дело?» — спросил я через дверь. «У вас все в порядке? Вы не заболели? Мне показалось, что вы стонали. Извините». И он ушел.

Глава 8

В дверях появилась г-жа Мегрэ и сделала мужу какой-то знак, которого он не понял, — мыслями он был далеко. Потом тихо спросила:

— Можешь на минутку выйти?

На кухне она заговорила вполголоса:

— Обед готов. Уже девятый час. Что будем делать?

— Что ты имеешь в виду?

— Надо же поесть.

— Мы не закончили.

— Может, он поест с нами?

Мегрэ изумленно посмотрел на жену, но тут же предложение показалось ему вполне естественным.

— Нет. Не нужно накрытого стола, обеда в кругу семьи. Ему будет страшно неловко. У тебя есть холодное мясо, сыр?

— Есть.

— Тогда сделай несколько бутербродов и принеси вместе с бутылкой белого вина.

— Как он?

— Спокойней и рассудительней, чем я ожидал. Начинаю понимать, почему он весь день не давал о себе знать. Ему надо было пережить все еще раз.

— Как это пережить?

— Внутренне. Поняла?

— Нет.

— В четырнадцать с половиной лет он убил мальчика.

Когда Мегрэ вернулся в гостиную, Робер Бюро смущенно спросил:

— Я мешаю вам обедать, да?

— Будь мы на набережной дез Орфевр, я послал бы за бутербродами и пивом. Не вижу причин не сделать и здесь точно так же. Жена даст нам бутерброды и бутылку вина.

— Если бы я знал…

— Что?

— Что кто-то может меня понять. Вы — исключение. Следователь будет вести себя иначе, судьи тоже. Всю жизнь я боялся — боялся снова нанести удар, сам того не желая. Я наблюдал за собой каждую секунду, прислушиваясь, не начинается ли припадок. При малейшей головной боли, например… У каких только врачей я не побывал. Правды я им, конечно, не говорил, а жаловался на жуткие головные боли, сопровождающиеся холодным потом. Большинство не придавали этому значения и прописывали аспирин. Невропатолог с бульвара Сен-Жермен сделал мне электроэнцефалограмму. По его словам, с мозгом у меня все в порядке.

— Давно это было?

— Два года назад. Мне очень хотелось признаться ему, что я ненормален, болен… Раз он сам не обнаружил… Когда я проходил мимо полицейского комиссариата, мне иногда хотелось зайти туда и сказать: «В четырнадцатилетнем возрасте я убил мальчика. Я чувствую, что могу убить снова. Это должно пройти. Заприте меня. Вылечите».

— Почему вы этого не сделали?

— Потому что читаю рубрику происшествий в газете. Почти на каждый процесс приглашают психиатров, а потом просто смеются над ними. Когда они говорят об ограниченной вменяемости или умственном расстройстве, присяжные не обращают внимания. В лучшем случае, уменьшают наказание до пятнадцати или двадцати лет… Я пытался справиться сам, следить за приближением припадков, бежать домой. Долгое время мне это удавалось…

Вошла г-жа Мегрэ с блюдом бутербродов, бутылкой пуйи-фюиссе и двумя стаканами.

— Приятного аппетита, — сказала она и отправилась обедать на кухню.

— Угощайтесь.

Сухое вино было последнего урожая.

— Я не голоден. Иногда я почти не притрагиваюсь к пище, иногда, наоборот, испытываю страшный голод. Это, видимо, тоже один из симптомов. Я ищу их во всем. Анализирую все свои рефлексы. Придаю значение самым незначительным побуждениям… Попробуйте поставить себя на мое место. В любой момент я могу…

Он откусил бутерброд и сам удивился, что ест самым обычным образом.

— Я боялся в вас ошибиться. Читал в газетах, что вы человечны и из-за этого у вас возникают иногда конфликты с прокуратурой. С другой стороны, там говорилось о методе ваших допросов — «карусели». С задержанным обращаются мягко и ласково, он делается доверчив и не замечает, как понемногу из него вытягивают все что нужно.

— Дела бывают разные, — не сдержал улыбки Мегрэ. — Разговаривая с вами по телефону, я взвешивал каждое ваше слово, каждую паузу.

— И все-таки пришли.

— У меня не было выбора. Я чувствовал, что все рушится. Послушайте, я хочу вам признаться. Вчера на Больших бульварах в какой-то момент мне пришла в голову мысль напасть на первого встречного, прямо в толпе, наносить вокруг себя удары, яростно драться в надежде, что меня убьют… Можно, я налью себе еще? — вдруг спросил он и с чуточку печальной покорностью добавил:

— Никогда в жизни мне больше не придется пить такого вина.

Мегрэ на миг попробовал представить себе лицо следователя Пауре, присутствуй тот при этом разговоре. Бюро продолжал:

— Три дня шел проливной дождь. Когда речь заходит о таких, как я, часто поминают луну. Я наблюдал за собой и не заметил, чтобы припадки становились в полнолуние более частыми или сильными. Дело, скорее, в какой-то общей напряженности. В июле, например, когда очень жарко. Или зимой, когда снег валит большими хлопьями. Говорят, что в такое время в природе наступает перелом. Понимаете? Бесконечный дождь, порывы ветра, стук ставней за окном — все это привело к тому, что мои нервы натянулись как струны. В тот вечер я вышел из дому и принялся гулять под ливнем. Через несколько минут я вымок до нитки; я нарочно поднимал голову, чтобы вода хлестала мне в лицо. Внутреннего сигнала я не услышал, а если и услышал, то не подчинился ему. Было бы лучше, если бы я не упорствовал, а вернулся домой. Я шел куда глаза глядят. Все шел и шел… В какой-то момент нащупал в кармане нож. В темной улице увидел освещенную витрину маленького бара. Вдали я слышал шаги, но это меня не тревожило. Из бара вышел молодой человек, его длинные волосы прилипли к затылку. Щелкнул нож… Я не знал молодого человека… Никогда не видел… Не разглядел его лицо… Нанес несколько ударов… Уже удаляясь, понял, что облегчение не пришло, вернулся, ударил снова и приподнял его голову… Поэтому-то в газетах и говорили об одержимом… Говорили и о сумасшедшем…