Область личного счастья. Книга 2 - Лев Правдин

Белая ночь стирала все живые краски. Все словно присыпано серым пеплом. И лицо, и одежда, и горы, поросшие лесом, и небо — все казалось прозрачным и бесцветным.

Хрипло звучали голоса людей. Слышались приглушенные всплески воды и мягкие удары бревен о боны.

Выпуск древесины — дело тяжелое и отчасти опасное. Здесь работают одни мужчины. Надо много силы и ловкости для того, чтобы, прыгая с одного бревна на другое, умелыми сильными рывками высвобождать тяжелые кряжи из общего массива, раздвигать многотонные нагромождения бревен.

Тарас стоял недалеко от ворот. Лезть в самый центр он не хотел, чтобы не мешать другим. У него еще не было той сноровки, которая вырабатывается у опытных сплавщиков, и, кроме того, он боялся, что его может подвести нога, обмороженная на фронте.

Мимо него проплывали бревна, и он отталкивал их, направляя в ворота. По мосту, над воротами, похаживал десятник Петр Трофимович Обманов. Он хриплым, словно простуженным голосом то и дело кричал, задирая вверх растрепанную бороденку:

— Нажимай, ребятка!..

Кто-то из рабочих беззлобно посоветовал:

— А ты бы не орал.

— Так я для порядка…

— Знаем твой порядок. Начальник вон с берега смотрит.

Был у него грех — стремление козырнуть перед начальством своим рвением и расторопностью. Причем делал он это без всякой пользы для себя, и, когда его обвиняли в подхалимстве, он только посмеивался в негустую лохматую бороденку:

— Эх, мужичок, мужичок, цена нам с тобой — пятачок. Чего ты понимаешь в этих делах…

За немногие дни, что провел Тарас на сплаве, у него сложилось двойное мнение о десятнике: он не мог не уважать его огромный опыт и безотказность, с какой тот брался за работу, но в то же время Обманов сам разрушал всякое уважение к себе. Нельзя было не заметить, что старые сплавщики не совсем беззлобно посмеивались над ним, но охотно выполняли все его приказания. И только в эту ночь Тарас понял, в чем тут дело.

Окончив нелегкую работу, все неторопливо перебрались на берег. Ночь была на исходе. Уже слабо пламенели верхушки серых гор.

В общежитии Тарас переоделся. Свою вымокшую одежду он снял и надел все чистое и сухое. В это время в общежитие заглянул Петр Трофимович. Он закричал еще с порога:

— Пошто спирт не получаешь? Держи-ка.

Тарас с удовольствием выпил спирт, разведя его водой. Десятник присел на соседнюю койку. Здесь, кроме Тараса, жило трое холостых рабочих. Они пришли все сразу. Громко разговаривая и над чем-то смеясь, они начали раздеваться, и в комнате сразу остро запахло речной сыростью и свежим крепким потом.

Сосед Тараса, молодой щекастый парень, все еще продолжая смеяться, сказал десятнику:

— Прислуживаешь студенту на всякий случай.

Другой подхватил:

— Студент тоже начальником станет…

А десятник, пересев на постель Тараса, хмельным голосом неторопливо говорил:

— Это, ребятка, не подхалимство с моей стороны, это моя беда и моя выручка. С молодых лет нас покорству обучали. Был в здешних местах промысловик один, Матушкин Елизарий. Из купчишек, полупочтенная скотинёшка. Он нам, артели то есть, выплачивал заработанное медными пятаками. А в тайге расходу деньгам нету. Одно остается — при себе таскать. За сезон медяков-то этих фунтов до пяти соберется. Куды их деть? Килу такую потаскай-ка при себе. Ну и сдавали деньги артельному старосте. Артельный деньги в мешок ссыпает, и, который поздоровше из нас, таскает его и бережет. Это Елизарий для того делал, чтобы артель от хорошей жизни не разбежалась. Свои-то пятаки крепче цепей держали. От них не уйдешь. При таком, значит, бытие, если и было у кого геройство, то, значит, его бросить надо, чтоб не мешало жить, а нет, так сразу на каторгу записывайся. Тогда насчет этого очень просто было.

Тарас перебил его:

— А кто же революцию делал?

— Так мы же и сделали! — удивленно воскликнул десятник, недоумевая, как это его собеседник не может постичь такой простой вещи.

— Врешь ты, я думаю? — спросил щекастый.

— Ты постой-ка, постой. Не дорос еще старших спрашивать, — с пьяной заносчивостью перебил десятник. — Ты слушай. Пятачок-то этот всем нам холку натер. Я с молодости отважен ходил. Плечи, видишь, какие, не во всяку дверь прямиком пройду, а руку это уже после, в революцию пробили. Ну на меня торбу с пятаками и навешивали. Артельным деньгам, значит, я хранитель. Куда я, туда и артель — пяташные мужики. И в этом вопросе твоя правда — как это мы, пятачком придавленные, на революцию решились?..

Он поднял палец и значительно посмотрел на него.

— Вот он — чего стоит мужичок-пятачок! А если все! — Он выбросил руку, растопырив пальцы. Потом сжал их в кулак и ударил по своему колену: — Во! Здесь сила. Из одного зернышка каши не сваришь, а когда пригоршня — тут тебе и каша.

Один из парней беззлобно заметил:

— Хорошо про революцию объяснил. А верно говорят, что ты эти мужицкие пятачки украл и в тайге зарыл? За то тебе руку и помяли?

Но Обманов не ответил. Широко разевая рот, он потянулся и, глядя на зарозовевшее окно, невнятно пробормотал:

— Посплю-ка я. А ты иди — куда хочешь. Не разговаривать! Кто тут начальник?

И, оттолкнув Тараса, растянулся на его постели.

Все засмеялись. Засмеялся и Тарас. Он постоял над стариком. Тот сквозь полуопущенные веки испытующе поглядывал на Тараса. Тарас схватил тяжелое тело десятника и, натужась, поднял его. Новая синяя рубашка лопнула на плече.

— Да ты что? — трезвым голосом запротестовал тот. — Пошутил я. Надорвешься, слышь-ка, дьявол. Меня еще никто поднять не сдюжил.

Бережно опустив десятника на кровать и похлопав его по животу, Тарас сказал:

— И я шуткую. Ну спи, пятачок дорогой.

Щекастый сказал сонным голосом:

— Пятачок дорогим не бывает…

Тарас оделся и вышел на улицу.

ЛИДА

Улица, вся залитая огнем утренней зари, обрывалась у реки. Тарас остановился на высоком берегу. Отсюда видны были самые дальние горы в мягких голубых тенях. Над огненной рекой плавился слоистый туман. Вдоль пенистой кромки воды тянулась неширокая песчаная полоса. На песке еще сохранились сверкающие следы незнакомой девушки.

Подумав, что она, может быть, снова пройдет здесь, Тарас сбежал вниз и остановился на том месте, где следы дугой отходили от реки. Здесь девушка молча и равнодушно обошла его, как обходят прибрежный камень.

Она и в самом деле пришла. Конечно, в этом не было ничего удивительного — девушка шла на работу постоянной своей дорогой. На ней по-прежнему была белая кофточка и синие штаны, стянутые у лодыжек.

Дойдя до того места, где стоял Тарас, она остановилась. Теперь Тарас мог как следует рассмотреть ее круглое румяное лицо, четкие пухлые губы, по-детски вздрагивающие от внутреннего смеха, и ее темно-серые глаза.

Тарас улыбнулся. Она рассмеялась коротко и звонко, как будто бросила в воду горсть камешков.

— Чему вы смеетесь? — спросил Тарас.

Не ответив, она задала вопрос:

— Вы всю ночь здесь простояли?

— Да.

— Ждали: я приду?

— Конечно. И вы пришли.

Перестав смеяться, она осторожно заметила:

— Я здесь не всегда хожу…

— Вот я и ждал, — поняв намек, сказал Тарас.

Они замолчали, разглядывая друг друга. Тарас заметил, что у нее светлые пушистые волосы, едва прикрытые белой, как и кофточка, косынкой. Он рассмотрел густой румянец ее загорелого лица и нежный изгиб шеи, теряющийся под воротом. Руки тоже загорелые, сильные, с потрескавшимися пальцами и добела промытыми лунками ногтей. Старенькая, выношенная ткань кофточки туго обтягивала широкие, сильные плечи и маленькие, острые груди.

Девушка стояла, чуть расставив ноги и покачивая связанные за шнурки свои грубые ботинки. Казалось, ей доставляет большое удовольствие стоять перед незнакомым человеком, позволяя любоваться собой.

Постояв так с минуту, она подошла поближе и деловито сказала:

— Полюбовались друг дружкой досыта. Вечером приходите. Рубашку зашью.

Она с родственной простотой захватила пальцем прореху на его плече и легонько подергала:

— Нельзя же так. Приходите.

Вечером он шел к Лиде и с удивлением думал, что за две мимолетные встречи она стала для него ближе и понятнее, чем Марина. А ведь с Мариной он встречался почти два года подряд, но он так и не мог понять, любила ли она его. Марина говорила о любви как о каком-то подвиге, совершить который она так и не решилась. Наверное, с Лидой все было бы проще.

Но Тарас сейчас же прогнал эту мысль. Ведь он-то любит Марину. Любит? Или старается убедить себя, что любит? Так ведь и Марина тоже старается убедить его, да, наверное, заодно и себя в существовании взаимной любви. Она когда-то сказала, что любовь должна пройти испытание временем. Что ж, это, пожалуй, можно понять. Тарас соглашался с Мариной, не подозревая еще, что настоящая любовь не требует ни доказательств, ни испытаний.