Гибель и возрождение - Йен ПИРС
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С трудом.
– Уму непостижимо. Это была идея отца Ксавье. Закрыть церковь. Но мы и представить себе не могли, что маленькая «Мадонна» пользуется такой популярностью. Все эти цветы и корзины с фруктами они принесли в надежде умолить ее вернуться. Если так пойдет дальше, к нам могут явиться с визитом.
– Кто?
– Приходский попечитель и помощник кардинала. Это грозит нам большими неприятностями. Нас станут критиковать за то, что мы закрыли церковь и способствуем распространению суеверий. Знаете, синьорина, я уже слишком стар для таких вещей.
Флавия взглянула на его усталое морщинистое лицо, на поникшие плечи и не смогла не согласиться. К счастью, подобные вопросы находились вне ее компетенции, хотя Боттандо на ее месте, вероятно, дал бы ему какой-нибудь простой житейский совет. Но в свои шестьдесят он мог себе это позволить. А ей бы со своей работой справиться, не то что учить других.
– Я хотела спросить насчет ключей, – сказала она, переводя разговор в более понятную ей плоскость. Она выдержала паузу, и отец Жан терпеливо подождал. – Свидетели видели, как в шесть тридцать какой-то человек зашел в церковь и спустя несколько минут вышел оттуда. Это означает, что кто-то из ваших открыл ему дверь. Сколько у вас здесь ключей? И кто имеет к ним доступ?
– От большой двери? Той, что выходит на улицу?
Она кивнула.
– От нее есть только один ключ, – сказал отец Жан.
– Могу я взглянуть на него?
– Конечно. Он висит на гвозде рядом с дверью.
– Мне бы хотелось проверить это лично.
Он улыбнулся:
– В этом нет никакой нужды, но если вы хотите, пожалуйста. Я сам видел его сегодня утром. Кстати, вы уже арестовали этого человека? Может, я скажу сейчас не по-христиански, но мне трудно простить человека, который покушался на отца Ксавье.
Флавия состроила гримаску. Очевидно, ему еще не сообщили.
– Видите ли, дело значительно осложнилось, – сказала она. – Тело мистера Буркхардта выловили сегодня утром из Тибра. Его застрелили.
– О Боже! Бедная душа.
– Да уж.
– Только я не очень понимаю, что это значит.
Она печально посмотрела на него:
– Вы не единственный, отче, поверьте мне. Из банальной кражи незначительной картины дело перерастает в нечто более серьезное. Это какой-то кошмар. Надеюсь, отец Ксавье сумеет прояснить ситуацию, если врач разрешит нам поговорить с ним.
– А как вы думаете: ему больше не угрожает опасность?
Она пожала плечами:
– Я и раньше считала, что она никому здесь не угрожает, и, как видите, ошиблась. Мы приставили к нему охранника.
– Почему-то меня это не слишком успокаивает.
– Меня тоже, – без обиняков призналась она.
– Я бы предпочел приставить к нему одного из наших братьев – кого-нибудь покрепче.
– Отличная мысль. Вы хотите сказать что-то еще?
Отец Жан мялся, не решаясь заговорить, – видимо, тема была очень деликатной.
– Говорите, вряд ли вы меня смутите. Сегодня меня уже ничем не удивишь.
– Я просто подумал, когда же мы увидим генерала? Вы только не подумайте: я нисколько не сомневаюсь в вашей компетентности. Но в прошлый раз мы имели дело с генералом Боттандо… и мне казалось, у нас с ним установились теплые отношения, и… я был бы очень рад снова увидеться с ним.
– Боюсь, ваше желание невыполнимо, – ответила уязвленная Флавия. – Расследование поручено мне. А генерал Боттандо в настоящий момент очень… занят.
Она попыталась скрыть обиду, и ей это почти удалось. Придется привыкнуть к тому, что ее все время будут сравнивать с Боттандо.
– Простите. Вы только не подумайте, я ни на секунду не усомнился…
– Понятно. Примите это как данность: если вам есть что сообщить, придется говорить это мне.
– О Господи! Вы все-таки обиделись. Дело не в вас, а в том, что с генералом мне было бы проще – ведь с ним мы уже имели дело, а вас я совсем не знаю.
Флавия наградила его испепеляющим взглядом. Скажет он в конце концов, в чем дело?
– На днях мне стал известен факт, весьма меня огорчивший.
– И вы не хотите, чтобы о нем узнал кто-нибудь еще?
Он печально кивнул.
– Обещаю забыть о том, что вы скажете, если это не повлияет на расследование, – успокоила его Флавия. – Я должна найти вора и убийцу; чужое грязное белье меня не интересует.
Он откашлялся, сделал глубокий вдох и начал. Но начал издалека.
– Вы, возможно, уже заметили, что мы с отцом Ксавье расходимся во взглядах по некоторым вопросам?
Она кивнула:
– В общем, да.
– Не так давно я был вторым по старшинству после отца Чарлза, возглавлявшего наш орден до отца Ксавье. Думаю, он сделал для ордена больше, чем кто-либо из его предшественников. Не подумайте, что я пристрастен: он помог нам пережить нелегкие времена, наступившие после второго Ватиканского собора. Он обладал редким даром гасить страсти силой своего убеждения. Я знал его на протяжении всей своей жизни. Он был всего на несколько лет старше меня, и я любил его как родного брата.
Флавия кивнула.
– А потом он заболел и уже не мог исполнять свои обязанности. Тогда мы избрали отца Ксавье. Вы можете посчитать мое мнение несправедливым, но я считаю его слабым человеком: душевную стойкость он подменяет уверенным видом, но это не одно и то же, если вы понимаете, что я имею в виду.
Он посмотрел на нее, и Флавия снова кивнула. Как это все далеко от сути.
– Принимая очередное решение, он не чувствует за собой правоты, как это было с отцом Чарлзом. Убеждая других, он убеждает себя и потому делает это с большим пылом и догматизмом, чем если бы в действительности был в этом убежден. Выдвинув какую-нибудь идею, он намертво вцепляется в нее, опасаясь обнаружить собственную слабость. Он разжигает страсти и вступает в конфронтацию, вместо того чтобы убеждать и примирять.
Сейчас он задумал полностью реорганизовать орден. Возможно, отчасти он прав: перемены назрели. Но, знаете, я его ненавижу. Это очень плохо, но я ничего не могу с собой поделать. Такой человек, как он, не может нравиться. Все его действия – скрытая критика действий отца Чарлза. Отец Ксавье заменил человека незаменимого – в нем напрочь отсутствуют доброта, мудрость и, если хотите, даже святость, отличавшие отца Чарлза.
Так и вышло, что всякий раз, когда отец Ксавье выдвигал очередную идею, я оказывался в оппозиции. Он хотел заработать денег и изменить систему обучения в странах третьего мира – я голосовал против. Кто он такой, чтобы переделывать то, что создал отец Чарлз? Когда он предложил распродать нашу собственность, я снова возглавил оппозицию и не допустил распродажи. Вы понимаете, о чем я говорю?
Флавия кивнула.
– Вы, наверное, считаете это забавой глупых стариков, но это обманчивое впечатление.
– Ясно. Только я не понимаю…
– После того как отец Ксавье попал в больницу, управление орденом перешло ко мне. Я получил доступ к некоторым документам и пришел в ужас. Я пребываю в совершенном расстройстве. Минутку.
Он встал, подошел к письменному столу и, отыскав в связке нужный ключ, открыл один из ящиков.
– Вот, – сказал он, вручая Флавии большой конверт из коричневой бумаги. – Первое письмо доставили вчера утром.
Флавия развернула листок и прочитала письмо. Оно было отправлено с Миланской биржи. Она нахмурилась, не улавливая смысла.
– Я, разумеется, позвонил им и поинтересовался, что это все означает.
– Почему вы сразу не сказали мне?
– Ксавье очень кичился своими современными взглядами и любил использовать всякие технические новинки – говорил, они полезны в нашей работе. Боюсь, он оказался слишком наивным; он убедил себя, что заработать деньги очень легко. Отец Ксавье связался с этими людьми, никому ничего не сказав, и, похоже, использовал наши деньги для игры на бирже. Хотя он, вероятно, назвал бы это инвестицией.
– Так, и дальше…
– Он проиграл огромные деньги. Я плохо представляю себе процесс, но зато ясно осознаю результат. Мы не то что ничего не приобрели – мы, как выясняется, еще и остались должны этим людям четверть миллиона долларов.
– Теперь понятно, почему он решил распродать часть имущества ордена.
– Полагаю, именно это нам и придется сейчас сделать, если только не произойдет чуда. Он втянул нас в долги. Его долги – это наши долги. Для меня это страшное потрясение.
– Охотно верю. И давно он наладил отношения с биржевыми маклерами?
Он пожал плечами:
– По моим прикидкам, почти сразу после вступления в должность. Но точно я сказать не могу. Лучше бы я по-прежнему ничего не знал.
– Почему?
– Потому что подтвердились мои худшие опасения насчет Ксавье. К моему глубокому прискорбию, я получил немалое удовлетворение, убедившись в своей правоте. По идее сейчас я должен начать процесс по отлучению его от должности, однако я не знаю, как это сделать. Ведь в случившемся есть и моя вина. Если бы я не противодействовал Ксавье с таким безоглядным упорством, ему, возможно, не пришлось бы прибегать к подобным мерам. Я создал оппозицию. Зачем? Разве я и в самом деле считал улучшение образования и медицинского обслуживания в странах третьего мира плохой идеей? Вовсе нет, я сам горячий поклонник отца Поля, его образ мыслей восхищает меня, и я не понимаю, почему он прозябает здесь, в Риме, когда в своей стране мог бы принести куда больше пользы. Но нет, я противился продвижению ордена в страны третьего мира только потому, что эту идею выдвинул Ксавье. Вы понимаете, о чем я? Это из-за моей глупости орден оказался на грани краха. Я благодарю Господа, что Ксавье остался жив, и скорблю о гибели синьора Буркхардта.